Госпожа

В двери проворачивается ключ, старуха заглядывает в бункер. Там разбросанные по полу бумаги, не убранная в шкаф пара книг, недопитый чай с лимоном, кушетка с приборами и датчиками пуста. Таблица с наблюдениями за подопытными не заполнялась уже 17 часов. — Разбойники! Неужто обманули? *** — Сколько прошло времени здесь? — Пара лет. — А там? — Думаю, не больше суток. — Хорошо, что не хочется есть. — Ничего не хочется, понимаешь. — Мы — фикция. — Мы мысли. Всё хорошо. — Здесь же должны быть какие-нибудь иерархически высшие существа, которые могут помочь нам? — Предлагаю кричать. — Кричать придётся долго. — А ты получай удовольствие. *** Комната Тузика позитивностью не отличалась. Абсолютно чёрные матовые стены, покрытые холодной штукатуркой, свечи в медных подсвечниках, порванный матрац на полу, небольшая тумбочка и самая уютная деталь интерьера этого убогого помещения два на три — кресло-качалка. С милой сиреневой обивкой, почти не скрипучее. На мягких подлокотниках — вздрагивающие во сне ладони. Слегка стукнула закрывающаяся дверь — на цыпочках сюда пробрался Дима. Единственная зажжённая свеча на тумбочке почти догорела, длинный язычок пламени отскочил в сторону, словно испугавшись, но тут же вернулся на место. Дима смотрел на спящего Тузика, он ещё не знал, какие приключения тот пережил. Светлые пряди чуть колыхались дыханием. Диме стало жарко, особенно сладко зашевелилось внутри нечто детородное. Неправильно, ведь перед ним не женщина. Но когда он спит, можно обнять, можно… Тихо, чтобы не разбудить, присаживается на самый краешек. Отблески свечей дрожат на стенах, в такт рукам. Он чем-то взволнован, и его мучают тревожные сны. Как и всегда, как обычно бывает, когда их отпускают со сцены, можно раскрывать настоящие чувства. До сих пор удавалось разделять здесь и там, но чем больше времени они проводили вместе, вот так, втихаря, спрятавшись ото всех, тем меньше хотелось играть, делать вид, что пересиливаешь себя, занимаясь сексом с чужим человеком на глазах у какой-то извращенки. Впрочем, роли давно поменялись. Не только роли чужих людей, но и роль извращенки подверглась тщательному пересмотру и не подтвердилась. Кажется, она просто напугана своими чувствами. А Тузик… И останется ли он Тузиком и дальше? Или найдёт нечто гораздо больше того, к чему хотел вернуться, к тому, что дано ему было априори, за возврат чего он боролся. Обнять дорогого человека всегда так естественно. Целовать любимого человека всегда так необходимо. Понимать близкого человека — значит поддерживать близость нетленной. Губы коснулись губ, уловив медленное, но взволнованное дыхание. Язык пополз гладить, руки тоже. Между его спиной и спиной кресла очень тепло. А он чувствует инородную прохладу, и открывает глаза, и по привычке улыбка озаряет лицо, и первым делом — обнять в ответ. Вот только не томно, а как будто после выматывающего переживания, успокаивая себя — всё закончилось. Страх неудачи уже позади. Нос утыкается в Димино плечо. Глубокий тёплый выдох. — Что с тобой? — Это ты — как хорошо. Гладит по голове. Тузик прижимается плотнее, глаза закрыты. Губы по виску. Ответ других губ. Теперь очень глубокий и нежный поцелуй. Язык гладит нёбо, скользит по дёснам. Руки властно бегут по спине, забираются за край штанов. Вдох обрывается тихим стоном. Хочется извиваться и чудить. — Ты спал когда-нибудь с девственницей? — внезапный вопрос Тузика оторвал Диму от линии ключиц. — Что? — отодвигая волосы от глаз, облизывась. — Ну, ты был когда-нибудь первым мужчиной у девушки? — Эммм… Да. Но и она была моей первой женщиной. Сначала было очень страшно. А почему ты спрашиваешь? — Тебя не смущало чувство ответственности, громадной просто, за то, что с ней будет потом? — Ну, конечно, что-то вроде того было. Но тогда я думал, что буду с ней всегда и поэтому нам нечего бояться. — А, это другое. Правда, даже к чужому человеку несколько располагает, когда к тебе просто походят и говорят: «Я выбрала тебя, ты будешь моим первым мужчиной». И ты не можешь отказаться или возразить как это можно сделать в обычном мире. И в этом есть особый драматизм. Ты идёшь за ней, думаешь о тех, кто был до, о тех, кому сделал больно, кому ещё сделаешь. Не можешь не идти, а хочется убежать. А нельзя. А потом задыхаешься в липком страхе, если тебе доводиться быть сверху, то страх капает на эту девушку, если снизу — страх падает на пол, в ушах звенит, и помимо этого — внизу плещется страх. И он наполняется восхищением, умилением, трогательностью и жжёт. Дима нахмурился. — Юля? — Да, — Тузик смотрел Диме в глаза. — Будь выше этого, пожалуйста. *** Иногда устаёшь не видеть снов, иногда устаёшь не думать о реальности. Даже тем, кто живёт в своих снах, иногда хочется глубже. Мы всегда стремимся к искажению, к нереальности, которая в субъективном, психическом плане, искажений лишена. А потом образы просятся наружу. На бумагу, на киноплёнку, на нотный стан, на кухонный стол, на ночные разговоры в полутьме кухни. — На помощь, помогите! Как отсюда выйти? — Молчи, Здесь лучше, чем там. — А если кома? — Фень, а что такое кома? *** Залитая солнцем равнина, прохладные тени клёнов, то и дело попадающихся на пути, цветы, колышимые ветром. Что я делаю здесь? Здесь кто-то просит о помощи. Стая бабочек, толстый ствол древнего дерева отделяет меня от этих голосов. Двое странных мужчин и девочка. — Боже, кто это? Окружённая ослепительным сиянием и орбитами, раскалёнными до предела, по которым бусинами плавали маленькие планеты, в венце из терновника и цветов шиповника, с двумя половиками разломленного граната в руках, с вплетёнными в длинные русые волосы красными лентами, она пришла. Ноги её утопали в травах, улыбка, полная умиления и сострадания, пояс её обёрнут в мелодии, все возможные мелодии в мире, на шее медальон, похожий на оберег от сглаза, отделанный золотом, на пальцах перстни с драгоценными камнями. Девочка бросилась богине в обьятья, Фес упал на колени, Леонид замер в изумлении. — Вы — не образы. Как вы попали сюда? — голос богини звучал, сладко сводя мышцы, добираясь даже до костей и сквозь них. Глаза цвета недоспелой пшеницы, или тёплого зелёного чая. — Это мой сон в белой пустыне. — Гипноз во сне. — Недоразумение. Богиня сняла с шеи медальон и протянула девочке. — Теперь вы одни из нас. Можете возвращаться, когда захотите. *** — Суп, — проталкиваясь в комнату, скользя по двери. — Спасибо, — Дима над чертежами, не отрываясь. — Не за что. Спасибо надо говорить не мне, — Римма уже потянулась к ручке, когда парень обернулся. — То есть, хочешь сказать, если бы не Госпожа, ты бы не кормила нас? — Пожалуй. Это просто её прихоть. Мы не нуждаемся в еде, на самом деле. — А как же голод? Привычка? — Скорее всего. Материальный предрассудок. Еда для нас — источник эстетического наслаждения. А кстати, кто из вас на самом деле актив? Димины глаза округлились. — Что? — Да мне известно, что вы спите друг с другом просто так. Меня это абсолютно не волнует. Просто было интересно — кто у вас главный, — прислонилась к двери спиной, уходить не собиралась. Дима густо покраснел и встал из-за стола. Слова застревали в глотке. — Просто это я к тому, что на деле пассив обычно управляет активом. Я имею в виду, в жизни. Так устроила природа, и это главная причина, почему мужчины так охотно исполняют капризы своих женщин. Диму начинало трясти. Его руки сжимались в кулаки и тут же разжимались, путаясь в лабиринте когнитивного диссонанса. — Я не педик! — Господи, кому ты это рассказываешь?! Здесь никто это не порицает, так что можешь успокоиться. — Я думал, ты вообще не умеешь разговаривать, — гавкнул. — Сейчас мне разрешено. Сейчас другое время. Ты можешь злиться на меня сколько угодно, можешь негодовать, плеваться и кричать, но мы с тобой пока — две несомкнутые стороны одного квадрата. И чем скорее мы найдём точки соприкосновения, тем лучше для всех. Римма вальяжно прошла путь от двери до стола и обвела взглядом чертежи. — И сбежать отсюда теперь нельзя уже никак, потому что наш многоуважаемый Фима скончался. Да и что ты собираешься делать, если вернёшься в нормальный мир? — Мне не нравится здесь быть, — нерешительно прошептал Дима, собирая бумаги в стопку. — Ой ли!? — эта женщина впервые улыбнулась ему. — Знаешь, ролевые игры очень полезны для развития личности. Господа и рабы — понятие временное и, с другой стороны, двухстороннее. Не кажется ли тебе, что в каждом из нас есть как желание подчинять, так и желание подчиняться? — Возможно, — задвигая ящик. — Так и признайся себе в том, что это рай. Потому что рабы при должном поведении получают всё, что захотят, а эфемерные честолюбивые замашки должны быть оплачены неизмеримой заботой о своих подопечных. Быть господином — это большая ответственность, и, по сути дела, не каждый на это способен. Да и подчинение порой штука непростая. Она тренирует дисциплину, и, при правильном понимании, такие полезные качества души, как благодарность и уважение. А когда ты можешь при помощи игры лавировать между двумя состояниями, то получаешь вообще весьма царские бонусы к саморазвитию. — Тогда к чему пытки, съедения, принуждение? — А это для того, чтобы игроки относились к жизни как к игре, а к игре — как к жизни. Для раскрытия всех артистических талантов, для того, чтобы было о чём подумать. Станиславский поверил бы нам, пожалуй. Они долго смотрели друг на друга, хотя немного мимо и очень через. — Так вот о чём говорил Тузик! — Димино лицо прояснилось, пелена спала. — Кстати, его зовут Антон. — Господи… — рухнув на стул, согнувшись, продолжал бормотать не то молитвы, не то проклятья, не то шепча «эврика». Римма удалилась так же плавно и бесшумно, как делала это обычно. *** В детском саду прикола не поняли. Люсенька сегодня говорила совсем без дефектов, выговаривала Р и строила сложные предложения. А ещё в пятницу… нет, в пятницу она такого точно не могла. — Люсяаа, а ты велишь ф фей? — Верю. — А пасиму? — Феденька хлопал большими глазами, Феденька строил маленькую пирамидку. — Ты их видела? — Я ещё не такое видела. Федя, иди поиграй ещё с кем-нибудь, — Люсенька не отрывалась от дела, Люсенька строила замок, только конструктора не хватало.