***
Чуть сутулые плечи, не способные однако спрятать величественности и женственности их обладательницы, серьёзное лицо и растрёпанная коса — такой он увидел Руни впервые и навсегда запечатлел в памяти этот образ. Она работала в местной библиотеке: пять дней в неделю, с девяти до шести, а в два часа ходила на обед в кафе через дорогу, садилась в одно и то же место — в углу, у окна — и смотрела на улицу сосредоточенным, тяжёлым взглядом. «Такая красивая, но такая безжизненная — будто изнутри тлеет», — думал он каждый раз, когда приходил туда на ланч с партнёрами по бизнесу. И всё-таки он что-то нашёл в ней и не мог отделаться от преследовавшего образа. Решился и позвал на свидание. И тут же получил жестокий отказ. Эта гордячка посмела обвинить его в том, что он несерьёзен в своих намерениях, что он «всего лишь потешает самолюбие, надеется самоутвердиться, затащив в постель «бедную замарашку», желает подкупить её, раз надел дорогой костюм, рубашку с запонками и дорогие швейцарские часы». Только спустя многие месяцы он понял, почему она была так прямолинейна с ним, так чудовищно безапелляционна: бремя заботы о брате-инвалиде лишило её каких-либо амбиций и стремлений к обустройству собственной личной жизни. Потребовалось немало усилий, времени и терпения, чтобы пробудить в мисс Адамсон ответные чувства. Но даже теперь, после помолвки, сдержанная в проявлении излишних чувств Руни никак не могла до конца уверить Уорда Маршала в том, что она действительно любит его. Он ясно понимал, что самое главное место в её сердце всегда будет занимать брат. Уорд любил эту женщину и принимал вместе со всеми несовершенствами и непостижимым внутренним миром. Он был первым, кто, взглянув на вернувшуюся после пропажи Руни, незамедлительно понял, что перед ним совсем другой человек. Конечно, это было интуитивно, подспудно, ведь рассудок его не мог со всей категоричностью прийти к столь невероятному выводу. Но Уорд не мог избавиться от ощущения, что Руни подменили: неприкрытость чувств, огонь в глазах и смелость в выражениях — он никогда не видел её такой. Ко всему прочему от него не скрылась её отчуждённость от Эдриана, на которого она боялась взглянуть, как всегда делают незнакомые люди, когда впервые видят человека с физическими или умственными особенностями. С тех пор прошли недели, но в памяти всё ещё были живы воспоминания о той встрече. Сколько всего он передумал, пока полиция безуспешно занималась поисками, сколько страшных мыслей гнал прочь, упиваясь слепой надеждой, что Руни жива и обязательно найдётся. Он хорошо помнил тот дождливый, пасмурный вечер, не предвещавший никаких радостных вестей. А потом позвонил мистер Адамсон, и Уорд в домашней одежде тотчас бросился к машине, чтобы воочию убедиться, что Руни в порядке. Он влетел в гостиную, где она сидела на диване — растерянная и напуганная, в красном платье, которого он у неё ни разу не видел — и бросился на колени, хватая её за руки. Когда он попытался поцеловать её, Руни оттолкнула его, вскочила, разрыдалась и всё повторяла, что не знает, кто он такой. Она стояла на веранде, повернувшись к нему спиной, обхватив одной рукой себя за плечо, а в другой держа незажжённую сигарету. Уорд стоял посреди комнаты, наблюдая Руни через панорамное окно. «Эти расправленные плечи, красный лак для ногтей, сигареты — и впрямь незнакомка. Во всей позе ощущается, как ей некомфортно, как она хочет выдернуть себя из этого места». Сжав руку в кулак, он отворил дверь и вышел на веранду, тихо подошёл к Руни и встал рядом, внимательно очертив взглядом профиль её бледного лица. Она повернулась. — Не знал, что ты куришь, — произнёс Уорд. — А то бы давно сказал, что я тоже. Вернее, когда-то тоже. Я бросил. Достал из кармана зажигалку, повернул большим пальцем кремниевое колёсико и учтиво протянул огонёк Руни. — Да ты джентльмен, — равнодушно проговорила она и, зажав губами сигарету, нагнулась, чтобы прикурить. — Можно? — спросил Уорд, протянув руку. Руни молча отдала сигарету, внимательно пронаблюдав за тем, с каким упоением он сделал затяжку. — Может, не стоило начинать? Или… бросать, — сказала с усмешкой, забрала сигарету и вновь отвернулась. — Ну, ты же была вся такая правильная, — ответил он с улыбкой. — Я? Боже упаси! — Руни закатила глаза, а затем развернулась всем телом в сторону Уорда и, сощурив глаза, взглянула на него: прямые тёмные брови над выглядывающими исподлобья серыми глазами с томным и немного печальным выражением, небольшой рот и впалые щёки. В её вкусе. Но было в нём что-то смущающее, почти отталкивающее. — А какая ты? — спросил он без обиняков, но таким увлечённым тоном, что Руни невольно засмеялась. — Ужасно тупой вопрос! — она издала смешок. — Странный вопрос от жениха, не находишь? — Теперь уже жених? А кричала, что не знаешь меня. Руни сначала делано улыбнулась, потом повернулась и с враждебностью уставилась на него. — Перестань, — бросила она, не скрывая эмоций. — Как будто я не понимаю, чего ты добиваешься. Делаешь вид, что считаешь меня нормальной, и меня это бесит. Это даже хуже, чем настороженные взгляды родителей, которые не скрывают своих страхов и переживаний. — Я вовсе не… — Лицемер, — отрезала она, потушила сигарету и покинула веранду. — Не иди за мной! — Обернулась, сверкнув глазами. — Подожди, когда уйду. Уорд с разочарованием смотрел, как она уходит, уязвлённый её обвинениями и дерзким тоном. И в то же время её резкость опьянила его: «Никогда не видел её такой: во всём грациозной, такой смелой и такой строптивой — настоящая женщина!» И когда Уорд поймал себя на этой мысли, ему стало неловко и обидно, что он позволил себе так легко восхититься всем тем новым, что появилось в Руни, вовсе не скучая по сдержанной женщине, которую он полюбил.***
Шерлок уснул в кресле, сморённый дикой усталостью: появление Руни едва ли облегчило не поддающееся разгадке дело, которым детектив был занят уже не первый день. Две недели он обманывал себя, что дело мисс Адамсон больше не тревожит его, убеждал себя, что сделал всё возможное, чтобы помочь человеку, попавшему в самую неординарную ситуацию, с какой Шерлок когда-либо сталкивался. Но она вновь бесцеремонно переступила порог его дома, напомнила о своём существовании, вторглась в его личное пространство, разрушила островок спокойствия. День прошёл впустую, расследование не сдвинулось с мёртвой точки. Мысли Шерлока унеслись с Бейкер-стрит вслед за ушедшей гостьей, завертелись вокруг того, нерешённого дела. И, даже погружаясь в сон, детектив твердил про себя: «И совсем я не думаю о её деле, я уже всё забыл». Сон накрывал его тёмным вязким покрывалом, тишина опутывала прочными сетями, погружая в вакуум, лишённый звуков, лишённый жизни. И вдруг из ниоткуда стали доноситься голоса, звон посуды, а затем тьму разорвал поток ослепительного света: Шерлок оказался за большим столом, накрытым белой скатертью и уставленным множеством блюд. Череда незнакомых лиц, в которых отражалось праздное веселье, были нечёткими, смазанными — бессмысленным набором черт, не придававшим этим лицам никакой индивидуальности. Но одно единственное лицо — то самое лицо — было чудовищно знакомо ему. И он не мог отвести взгляда: от склонённой набок головы, от струящихся по плечам русых волос, от тонких пальцев, бессмысленно перебирающих столовые приборы, от перекрутившейся на шее золотой цепочки — от всей неё, собранной из мелких деталей, составлявших образ, который больше никогда не повторится, образ, ускользающий с каждой секундой. Стол начал растекаться, растворяться, земля ушла из-под ног, и взору Шерлока снова предстал тёмный липкий вакуум, сменившийся через мгновение простиравшимся во все концы необъятным Космосом, наполненным гирляндами звёзд и галактик, через который его тело неслось с невероятной скоростью, пока не достигло кресла квартиры на Бейкер-стрит. Пальцы глубоко врезались в подлокотники. Шерлок надеялся, что сейчас откроет глаза и осознает, что то был всего лишь сон, но глаза его не были закрыты, и теперь детектив с ужасом озирался по сторонам, не находя объяснений тому, что он только что увидел.