***
В начале июля 1893 года они с Анной и малюткой Софи вернулись в Петербург. Он уговаривал жену остаться с дочкой погостить у родителей подольше, но молодая женщина была непреклонна: куда ты, туда и я. А ему, Якову, нужно было возвращаться на службу. Кроме того, он тогда получил телеграмму от полковника Варфоломеева с извещением о необходимости его скорейшего возвращения в столицу. В конце августа, вернувшись как-то раз со службы домой, он застал Анну в совершенно ошеломленном состоянии. Жена ходила из угла в угол по кабинету, явно дожидаясь его возвращения. На его, Штольмана, вопрос все ли хорошо и не случилось ли чего с Софьюшкой, она лишь уверила мужа в полном благополучии. За ужином несколько раз задавала одни и те же вопросы, словно бы не слышала его ответов. - Аня, что случилось? Ты сама не своя сегодня. Ты плохо себя чувствуешь? Что-то случилось в Затонске? – наконец спросил он жену. - Нет. Да. Не совсем, - последовал ответ. А после, словно бы собравшись с духом, Анна задала вопрос, вконец выбивший Якова из состояния покоя своей необычностью: - Яша, а ты помнишь ту нашу с тобой прогулку к озеру спустя несколько дней после моего дня рождения? - Конечно, я помню. Как я могу ее забыть? Что ты, Аня? Чудесная прогулка. Я был бы счастлив повторить ее. Думаю, в другой раз мы можем сходить туда на пикник вместе с Софьюшкой. Ей будет полезно погреться на солнышке у воды. Но я с радостью повторю ту нашу прогулку и наедине с тобой, - тепло улыбнулся он жене, беря в руку ее тонкие пальчики и нежно сжимая их. - Яша, я даже не знаю. Думаю, нет, я убеждена. Словом, я точно знаю, что та наша прогулка не прошла бесследно. - Что-то не так? Ты заболела? Ты застудилась тогда? Это я виноват, земля казалась теплой, но все же… - начал было он, но Аннушка остановила слова, готовые слететь с губ. - Яша, мы с тобой с той полянки домой малыша принесли, - тихо сказала она, поднимая на мужа сияющие счастьем глаза. - То есть? Как принесли? - Понимаешь, я тут посчитала. Все сходится. Я уже и к доктору записалась. Но, думаю, он подтвердит мою уверенность. Словом, у нас с тобой будет малыш. Будет мальчик, наследник. И, судя по всему, он появится именно как следствие той нашей прогулки. - Аня! Родная моя! Счастье ты мое, - Яков в мгновение ока оказался подле жены и уже прижимал ее к груди, лихорадочно покрывая поцелуями ее лицо, волосы и руки. Да, он тогда понял, что стал еще счастливее. Иногда Якову Штольману становилось боязно, страшно от того невообразимого чувства счастья, переполнявшего все существо его. Как-то раз он даже заикнулся об этом Петру Ивановичу. Всегда такой внешне легкомысленный дядюшка Анны в ответ очень серьезно посмотрел на зятя, а после произнес непривычным для него тоном без тени улыбки: - Ты, Яков Платоныч, за свои сорок с небольшим лет еще не настрадался? Что тебя пугает? Что жизнь, наконец-то, решила быть к тебе и Анне чуть более справедливой, нежели раньше? Что у тебя сейчас в жизни происходят простые нормальные вещи, вполне закономерные для мужчины твоего возраста и семейного положения? Дорогой мой, рождение детей – это вещь нормальная. Это вот если бы мне кто сказал, что у меня сын будет, я бы удивился. А ты чему удивляешься? Чего боишься? Что молодая любимая тобой и любящая тебя женщина вскорости подарит тебе второго ребенка? Так, дорогой мой, вы же женаты как-никак. У вас обычная супружеская жизнь. Просто вы двое ее умеете ценить и дорожите ею поболе других. Или ты боишься спугнуть это состояние и ощущение счастья? Ты не бойся, это все только от вас двоих зависит. Вот как ты думаешь, Виктор с Марией – они счастливы? - Петр Иваныч, ну вы спросили. - Нет, ты мне ответь. - Да, думаю да. - Правильно думаешь. Но вот глядя на них двоих, вот так же может сказать от силы человека три. И то только тех, кто хорошо знает и брата моего, и жену его. Или же так может сказать тот, кто знает истинную цену такому вот простому семейному счастью. Ты эту цену знаешь. И Анна знает. А вот если кто незнающий на Виктора с женой посмотрят, так и подумают, что он всю жизнь с нею мается. А ведь это не так. Они друг друга дополняют. И только они сами, да может и я немного, знают цену этого их счастья. А цена там тоже немаленькая. Не просто так Мария имеет такой взрывной характер, что муж ее Амазонкой зовет. И его спокойствие и рассудительность не вдруг появились. И вот они тоже счастливы. Каждый день своей жизни. И знаешь отчего? От того, что вместе. Что жизнь свою рядом проживают. Что дочь вырастили чудесную. Что внуки у них пошли. Что в зятьях у них именно ты. Да-да, не улыбайся. Ты не думай про то время, когда тебе от дома отказали. Про Марию не думай, что она к тебе добрые чувства только в последние пару лет испытывать начала. Виктор всегда тебя высоко ценил. Мария же видела, что твоя судьба очень и очень нелегка. Видела она и то, что Аннушка ее в молодости напоминает. Я тебе по секрет скажу, ведь когда они с Виктором пожениться решили, поначалу-то вся ее семья против была. А она взяла и настояла на своем. Но жизнь не такая уж простая была у них. Особенно в первые годы. Вот она и боялась, что Анне нелегко придется. Ну, и еще, конечно, репутация твоя на тот момент роль немаленькую сыграла. Штольман хмыкнул в ответ на эти слова, а Миронов-младший продолжил: - Вот она и боялась. А сейчас просто уверилась в том, что дочь ее права была. А потому, ты брось свои страхи. Пустое это. Ваше счастье – выстраданное. Вы его заслужили. А учитывая всю специфику службы твоей, то и сейчас вы это ваше счастье отрабатываете, если хочешь.***
От воспоминаний Штольмана отвлек громкий крик жены. Не выдержав, статский советник буквально подлетел на месте и в два прыжка оказался возле двери в коридор. Спустя пару минут он уже стоял под дверью спальни. Выдохнув, Яков решительно потянул на себя дверь и попытался войти внутрь. - Рано! Рано еще, барин. Идите, не нужно вам тут, - путь ему преградила Настасья. - Настасья, дай пройду. Анна мучается там, я должен быть рядом. - Нельзя, Яков Платонович. Еще немного осталось, потерпите. Еще недолго совсем, - женщина осторожно потеснила Штольмана, выставляя вон из спальни, куда он уже практически сумел войти. Тяжко вздохнув, статский советник подчинился. Дверь закрылась, отделяя его от любимой. Послышался еще один крик. Не в силах находиться на одном месте, Штольман начал мерить шагами коридор. Мысли его вновь вернулись к прошедшим месяцам.***
Сообщение о скором появлении в семье еще одного малыша родственникам жены решили сообщить при личной встрече. Благо, была причина. В ноябре в столицу приехали Виктор Иванович и Мария Тимофеевна. Адвокат Миронов прибыл по делу: несколько лет назад он стал адвокатом купца Игнатова, и теперь частенько вынужден был по его делам ездить то в Петербург, то в Москву. Вот и в этот раз нужно было уладить какие-то дела Игнатова. На этот раз в столице. Мария же Тимофеевна не могла отказать себе в удовольствии навестить семью дочери. Дела Миронова-старшего разрешились очень быстро, а потому те несколько недель, что родители Аннушки гостили у Штольманов, были посвящены общению с дочерью, зятем и внучкой. Яков очень хорошо помнил тот момент, когда родители жены увидели Аннушку, войдя в дом. Живот ее уже округлился, и был заметен под одеждой. На щеках молодой женщины играл румянец. И вообще весь вид ее показывал, на сколько она счастлива сейчас. - Мама, папа! Как я рада вас видеть! Входите, входите скорее. Скоро к нам и дядя придет, он как раз недавно вернулся из заграницы. Обещался прийти сегодня. Входите же скорее. А Софьюшка сейчас спит, у нее дневной сон. Но совсем скоро она проснется. Уверена, она очень обрадуется вам, - с порога налетела Анна Викторовна на родителей, пытаясь скрыть радостное смущение от своего теперешнего состояния. - Яков Платоныч, ну что ж ты не сказал-то нам? Встретил, на вопросы наши ответил, а про радостную весть умолчал, - с легким укором произнес Виктор Иванович после первых приветствий, поочередно глядя то на дочь, то на зятя. С тех пор, как они отмечали день рождения Анны этим летом адвокат Миронов стал звать зятя на «ты», словно бы окончательно приняв его в семью. - Виктор Иванович, Мария Тимофеевна. Вы уж извините. Но мы хотели вместе вам сказать, - улыбнувшись, ответил статский советник, ласково обнимая жену за плечи. - Мама, папа, у вас будет внук! – огласила наконец Анна новость, бывшую и так более, чем очевидной. - Анечка! Девочка моя! – воскликнула Мария Миронова и бросилась обнимать дочь. Виктор Иванович поспешил заключить в объятия уже обеих своих дорогих дам. Яков стоял рядышком и улыбался, глядя на эту идиллическую картину. Чуть позже, когда первые эмоции поутихли, когда разговоры, за коими был проведен обед, стали чуть более спокойными, а тарелки на столе сменили чашки, Мария Тимофеевна задала тот самый вопрос, что, должно быть, мучил ее уже некоторое время: - Аннушка, Яков Платоныч, вы сказали, что будет внук. То есть вы уверены, что будет именно мальчик? - Да, мы в этом убеждены, - спокойно ответил Штольман. - Но почему? - Просто я это чувствую, - ответила Анна Викторовна. Рассказывать об истинной причине такой уверенности молодая женщина, как, впрочем, и ее муж, не собиралась. - Скажите, дорогие мои, а вы над именем уже думали? Все же наследника ждете, - в свой черед спросил Миронов-старший. - Да, мы с Аней решили, что назовем мальчика Петром, - ответил Яков Платонович. - Уж не в честь ли твоего дражайшего непутевого дядюшки, Аннушка? – несколько ревниво спросила маменька молодую женщину. - Не совсем. Мы решили, что назовем сына в честь дедушки Якова. Будет в Петербурге еще один Петр Штольман, - ответила матери Анна. Хоть и сказала она правду, да опять же не всю. Не стала молодая женщина рассказывать родителям ни о той своей беседе с духом блаженной матушки Ксении на Смоленском кладбище, ни о том разговоре, что вскорости состоялся между ней и мужем. Тогда, спустя несколько недель после посещения ею кладбища, они с Яковом еще раз обговорили все то, что Анна тогда услышала. И пришли к выводу, что детей своих с радостью назовут Софья и Петр. И не только из-за слов блаженной, но и в честь бабушки и дедушки Штольмана. В честь людей, отдавших так много любви и тепла ему. Яков переживал, что родители жены могут несколько обидеться из-за подобного выбора имен, но Мироновы все поняли правильно. - Что же, значит у нас скоро будет Петруша! Замечательно! – провозгласил Виктор Иванович, а после добавил: - А вы деда Петю-то обрадовали известием о выборе имени? - Да, Петр Иванович уже интересовался. Мы ему и сказали. - И что же Петр? - О, дядя очень обрадовался. Говорит, что ждет не дождется появления на свет в пару к Софи еще и Пьера! - Он что, собирается всех ваших детей на французский манер звать? – спросила Мария Тимофеевна. - А это, дорогая родственница, вы бы у меня самого спросили, - от двери в столовую ответил вошедший незамеченным Петр Иванович. Поздоровавшись с братом и женой его, Миронов-младший сел за стол. - Да, дорогие мои, я собираюсь всех детишек Аннет и ЯкПлатоныча звать на французский манер. А что в этом плохого? Вот Аннет же я зову именно так. И ничего, всех это устраивало. А тут что такого?***
Штольман улыбнулся этим воспоминаниям. Действительно, Петр Иванович практически всегда называл жену его Аннет. И дочку – Софи. Только лишь в минуты редких серьезных разговоров с племянницей величал ее Аннушкой. Его же, Якова, уже несколько лет Петр Миронов называл «крестником» в память об их совместных приключениях зимой 1890 года. Из спальни вышла Настасья. Увидев Якова, служанка ободряюще улыбнулась и быстрым шагом устремилась куда-то в глубь дома. Спустя несколько минут она уже шла обратно, неся большой кувшин с горячей водой. Штольман открыл перед ней дверь, краем глаза заглянув при том в спальню. Анна, прикрыв глаза, откинулась на подушки. Рядом с ней суетился доктор Милц. Тут дверь перед мужчиной закрылась, лишив его возможности увидеть что-то большее. Яков отошел от двери и сел на стул, стоявший тут же в коридоре. Ему вспомнился один из вечеров, что он проводил в кругу своей семьи. Да, какое же это блаженство даже мысленно произносить эту фразу – моя семья. И еще – моя жена. И – мои дети. Наши дети.***
В тот вечер Анне немного нездоровилось. Отправив жену отдыхать, Штольман решил сам уложить спать их маленькую дочку. Девочку искупала и переодела ко сну Настасья, а после принесла к Якову в кабинет. - Софьюшка пришла пожелать вам спокойной ночи, - сообщила улыбающаяся служанка. - Да? Моя девочка собирается ложиться спать? А сказку мы сегодня читать не будем? – беря девочку на руки, спросил Яков и добавил, повернувшись к служанке: - Ты иди, Настасья. Я сам уложу дочку. Зайди к Анне Викторовне, спроси, не надо ли ей чего. И передай, пожалуйста, что я Софьюшку уложу и приду. - Хорошо, как скажете, барин, - с чем Настасья и вышла. Добрая, верная Настасья. Как же хорошо, то тогда, зимой 1890 года он, Яков, предложил Ефиму и жене его служить у них в доме. Правда, тогда он еще не был так уверен, что он будет – их дом. - Что, дочка, пойдем к тебе в спаленку? Я тебе сказку прочитаю. Ты какую сегодня хочешь? - Пла цаевну, - улыбаясь, ответила дочка. В свои неполные два года девочка на редкость хорошо уже говорила, чем немало удивляла и радовала не только родителей, но и бабушку с дедушками. Даже крестная девочки, Екатерина Александровна, как-то поразилась этой особенностью её. Закончив читать дочери сказку, Штольман поудобнее уложил ее в кроватку. - Софьюшка, а ты маме доброй ночи пожелала? - Дя, - ответила девочка. А потом, чуть поразмыслив над чем-то, спросила: - Па-па, а ма-ма боеит? - Нет, солнышко, мама не болеет. Просто сейчас она устает чуть сильнее, чем раньше. - А посему? - Не уверен, что смогу тебе объяснить. Просто совсем скоро у тебя появится братик. И мы его все вместе ждем. А мамочка ждет его чуть иначе, чем мы с тобой. И поэтому устает. Выслушав этот ответ отца, девочка удовлетворенно кивнула. А Яков в очередной раз поразился тому, какой смышленой не по годам растет его дочь. Того и гляди, совсем скоро считать начнет. А там и до грамоты дело дойдет. Вон как рано заговорила. Поцеловав дочь, Штольман вышел из детской и направился в спальню. Анна сидела в кровати, облокотившись на подушки, и читала. Услышав звук открываемой двери, подняла глаза. - Яков, хорошо, что ты пришел. Я тебе сказать хотела, напиши завтра Александру Францевичу. Нет, лучше телеграмму дай. Март на дворе. Пусть бы он приехал. Ты ведь и сам говорил, что хочешь, чтобы и сына тоже он принимал? Думаю, скоро уже совсем. - Ты уверена? – Яков сбросил халат и домашние брюки с рубашкой, после чего сел на кровать и обнял жену. Одна ладонь его покоилась на большом ее животе. - Уверена. И еще я подсчитала. - Хорошо, завтра дам телеграмму в Затонск. Как думаешь, может стоит маму твою попросить приехать? Поможет тебе с Софьюшкой. Ведь скоро совсем маленький появится. Тебе сейчас немного тяжело. - Я написала уже маме. Утром сегодня. Она приедет, я уверена. Хорошо, что ты не против. - Почему я должен быть против? Нисколько, - уверил жену Штольман. Ребенок во чреве жены его начал беспокойно ворочаться и пинаться. Анна охнула, получив очередной удар. - Тише, тише, малыш. Давай не будем бить нашу мамочку, - Яков ласково погладил живот жены, а после поцеловал, приподняв край ночной сорочки. Неожиданно для обоих родителей, кожа на животе молодой женщины чуть натянулась, обрисовав контур возникшего бугорка в форме маленькой ладошки. Анна завороженно смотрела на ладошку сына, который словно бы тянулся к отцу. Яков нежно погладил бугорок, после чего тот исчез. - Наш сын здоровается с нами, - глядя на жену влюбленными глазами произнес Штольман. А после начал покрывать лицо, шею и руки любимой поцелуями. Хорошо все же, что в эту беременность никаких противопоказаний не было.***
Из задумчивости Якова Платоновича вывел еще один громкий крик жены. Взглянув на часы, Штольман отметил для себя, что роды длятся почти десять часов. Господи, помоги его Анне. Спустя полчаса послышался новый звук, звонкий и сильный, как новый день, что зарождается на заре, окрашивая мир всеми цветами радуги. Сквозь закрытую дверь спальни доносился детский плач, извещавший о появлении на свет новой жизни, нового человека – Петра Яковлевича Штольмана. Скалы-опоры, как напророчил дух блаженной Ксении. Отворив дверь, в коридор вышел доктор Милц. - Ну, Яков Платоныч, голубчик, скажу я вам. Вы и мастак богатырей на свет производить. Помнится, крестница моя родилась немногим меньше четверти пуда весом. Но сыночек ваш и того больше. Четверть пуда, а то и чуть больше. Богатырь! Настоящий богатырь! Помучил он маменьку. Но ничего-ничего. Не переживайте, дорогой мой. Все с Анной Викторовной в порядке. Сейчас там Настасья лишнее все унесет, и я вас пущу к жене и сыну. Поздравляю, ЯкПлатоныч! – доктор сердечно обнял несколько ошарашенного Штольмана. Из-за двери показалась Настасья с небольшим тазиком в руках. - Доктор, я там основное все прибрала. Остальное уж чуть позже унесу, - глянув на лицо барина, излучавшее нетерпение, доложила служанка и ушла вниз по лестнице. - Прошу, ЯкПлатоныч. Можете теперь войти. Скажите, может отправить Ефима на почту? Телеграмму дать? - Да-да, Александр Францевич. Надо в Затонск телеграфировать, Виктору Ивановичу. И в Москву, Марии Тимофеевне. Пусть Софьюшку уже домой привозит. И Петру Иванычу надо сообщить. - Вот и ладненько. Я тогда, с вашего позволения, текст телеграмм сам напишу, да и отправлю Ефима на почту, а после за Петром Иванычем. - Спасибо, - уже входя в спальню произнес Яков.***
Подойдя к кровати, Штольман увидел одно из самых больших чудес в своей жизни. Откинувшись на подушки, на него смотрела лучистыми глазами его любимая, драгоценная Анна. Что-то новое появилось сейчас в облике женщины. Что-то, что невозможно было сразу уловить. На руках ее посапывал их новорожденный мальчик. Сын Якова и Анны приник к груди матери, сладко посапывая и причмокивая. Присев на край кровати, Яков не мог отвести завороженного взгляда от этой дивной картины. Протянув руку, мужчина осторожно погладил малыша по маленькой ручке. Тут же причмокивание стихло. Мальчик оторвался от груди матери и выставил вперед раскрытую ладонь, словно бы повторяя то движение, что уже проделывал, будучи еще в утробе. - Яша, позволь представить тебе этого молодого человека, - улыбнулась Анна, глядя на завороженного всей картиной мужа. Яков поднял глаза на жену. – Знакомьтесь, Петр Яковлевич Штольман. А это, Петенька, твой батюшка. С этими словами молодая женщина аккуратно переложила сынишку на руки к мужу. Приняв у жены малыша, Штольман смог внимательнее его рассмотреть. На руках его лежала маленькая копия его Анны. Пробивающиеся русые волосики, аккуратный носик, пухленькие губки. Сын вырастет копией ее. Копией его любимой женщины. - Спасибо, - тихо выдохнул он, подняв глаза на лицо жены. – Спасибо тебе, родная моя. Спасибо. Я люблю тебя. Тихие слова мужа наполнили сердце Анны таким непередаваемым чувством радости и счастья, что она готова была сейчас обнять весь мир и поделиться с ним этим чувством. Вот оно – продолжение не только рода, но и фамилии. Вот она – опора семьи. Маленький мальчик, что станет поддержкой и опорой для всей семьи. Мальчик, что превратится в мужчину, способного стать таким же смелым, как и его отец. Анна посмотрела на мужа. Её Штольман завороженно смотрела на сына. Да, любимицей отца всегда будет Софьюшка. Но Петя станет его продолжением, его помощником. А сейчас малыш сладко зевнул и начал засыпать, убаюканный сильными и ласковыми руками того, на кого будет ровняться всю свою жизнь. Яков поправил сползающую батистовую пеленку – подарок старой Патрины, защищающую уже второго их малыша в первые минуты жизни в этом мире. Сколько всего выпадет на долю его детей, его самого и его жены, Штольман не знал. Не знал он и того, как будет меняться мир. Но одно он знал точно: самое важное для него – это его семья. Его жена, которую он не просто любит, но боготворит, ради которой он перевернет землю и небо опустит вниз. Его дети, ради счастья и благополучия которых он, не задумываясь, отдаст свою жизнь. И ради них же воскреснет из пепла, только бы их маленький мир жил в счастье и покое.