***
- Яков, давай посмотрим вон там ткань. Там, кажется, есть очень интересная расцветка атласа и хлопка. Давай выберем и закажем Софьюшке к рождеству атласное платьице с хлопковой нижней рубашкой? И еще батист. Вон там, три ряда назад, я видела батист. Нам бы заказать нужно тебе дюжину платков. Так там такой чудесный батист. Из него еще Петруше рубашечки можно заказать, - накручивая непослушный локон на палец, Анна Викторовна лихорадочно пыталась вспомнить, что именно неплохо было бы купить для детей и мужа. Такой большой ярмарки она давно не видела. - Аня, ты действительно считаешь, что стоит покупать и эти ткани здесь? Разве мы не можем купить это все в Петербурге? И закажем пошив там же, у нашего портного. Я боюсь, в наш экипаж может не уместиться все то, что мы и так купили, - воззвал к здравому смыслу жены Яков Платонович. Статский советник с легким чувством тоски думал о многочисленных свертках, что небольшой горкой возвышались на диванчике в номере гостиницы. - Да, ты прав. Мы и так уже купили подарки всей семье. Но тогда давай хотя бы посмотрим тебе что-то? Давай? - Анечка, родная моя, откуда у тебя взялась такая страсть к покупкам? Ты же всегда ненавидела совершать многочисленные покупки. А тут ты буквально опустошаешь прилавки, чем неимоверно радуешь торговцев. Мы с тобой уже даже купили рождественский подарок Петруше. Хотя заметь, что нашему сынишке еще не по возрасту такая железная дорога. А куклы, коих Софьюшке мы привезем целых три? Хотя, я должен признать, что некоторые твои покупки достойны похвалы, - улыбнулся Штольман, вспоминая про бутылку французского коньяка, купленного Анной со словами, что это специально для семейных мужских разговоров мужа, отца и дядюшки. - Яша, я не пойму, что со мной. Но тут так много всего. Так интересно. И мне так хочется порадовать всех наших родных. Подарить им капельку радости. - Радости? - Да. Вот к примеру, мама зимой накинет ту шаль, что мы ей купили, и лишний раз вспомнит про нас. Согреется, будто бы это я ее обняла за плечи. Разговор этот происходил на второй день пребывания супругов в Корчеве. Завтра утром Штольманам предстояло отправиться домой, по дороге посетив трактир «Три собаки». - Аня, ты не голодна? Быть может, зайдем вон в тот ресторанчик? Судя по запаху, там готовят неплохие расстегаи, - предложил Яков жене, кивая в сторону небольшого ресторанчика на площади. - Да, я с удовольствием. Ресторанчик и внутри оказался таким же уютным, каким казался с улицы. Расторопный официант принял заказ, и уже через полчаса Анна и Яков с аппетитом пробовали изыски местной кухни. - Ты был прав, расстегаи у них здесь просто замечательные. Вот я сейчас наемся пирогов и растолстею, - рассмеялась довольная Анна Викторовна. Вообще в эти несколько дней Яков с удовольствием отмечал веселость жены, наслаждаясь ее улыбкой. - Тебе смешно? Ты так странно сморишь на меня, - заметив, что вся реакция мужа на ее слова заключалась в какой-то мальчишеской улыбке, вновь заигравшей на губах Якова, Аннушка притворно надула свои губки. - Нет, просто я любуюсь тобой. И я счастлив. Но твои слова сейчас действительно очень забавны. Даже если ты растолстеешь, я не перестану любить тебя, родная. Ведь внутри ты останешься такой же, какая ты есть. - Знаешь, что я сейчас вспомнила? - Что? - Твой пакт о ненападении, - немного грустно улыбнулась Анна Штольман. - Какой пакт о ненападении? - Нейтралитет твой. Помнишь? - Аня, ну вот, ты вспомнила один из наиглупейших моих поступков за все время знакомства с тобой. - Нет, ты мне все же скажи, о чем ты думал тогда, когда предлагал мне этот свой нейтралитет? - Я хотел защитить тебя. Нежинская очень прозрачно намекнула мне накануне, что знает и моих чувствах, и о твоих. Знает, что ты – мое слабое место. И я понял ее намек. Первый удар они бы нанесли по тебе. Я очень не хотел, чтобы про мои чувства к тебе узнал еще кто-то. Вот и все. И вот я выдумал эту чушь несусветную. Признаться, я пожалел о том сразу же. Помнишь, ты выдернула свою ладошку из моей руки? Вот тогда я вдруг подумал, что могу потерять тебя навсегда, так и не приобретя. Но я думал, что смогу этим защитить тебя. Я ошибался. - Помнишь, я тогда отвернулась, когда говорила, что войны я не объявляла? - Да. Твои плечу чуть дрогнули. И мне на долю секунды показалось, что ты хотела еще что-то сказать, но сдержалась. - Да, только я не сдержалась, - тихо произнесла Анна, потупив взгляд. - Но я ничего не слышал. - А ты и не мог слышать. Я даже не шептала. Я только одними губами произнесла еще одну фразу. - Какую? – продолжал любопытствовать Штольман. - Я люблю вас, - тихо произнесла Анна Викторовна. - Анечка, и я люблю тебя. - Нет, ты не понял. Я тогда одними губами произнесла именно это: «Я люблю вас». Кажется, именно в тот день я окончательно поняла всю силу этого чувства, что испытывала к тебе. Мне так страшно стало тогда. Этот твой нейтралитет. Я решила, что у меня никогда не будет возможности признаться тебе. И потому одними губами сказала это. - Прости меня, родная моя. Я измучил тебя тогда. Прости. Мне нет оправдания. Могу только сказать, что, мучая тебя, я несказанно мучился и сам. Я даже не думал тогда, что не смогу быть вдали от тебя. Помнишь, после допроса этой Марии Солоницыной ты, не выдержав, выбежала в коридор? - Да. - Я беспокоился. За тебя. Очень беспокоился. Ты была так потрясена тогда. И еще ты тогда отказалась от моего предложения проводить тебя. Хотела уйти, но вернулась, так и не уйдя, и обняла меня. Что-то перевернулось тогда внутри меня бесповоротно. Будто бы внутри что-то такое оборвалось, ухнуло вниз, а после взлетело к самому сердцу, поселив там небывалый букет различных чувств. Я хотел догнать тебя тогда, прижать к себе и не отпускать ни на миг. Но вместо этого я, как истинный фараон, отправил за тобой Евграшина. - Да, я помню. Сергей Степанович шел на небольшом отдалении от меня всю дорогу до дому. А редкие прохожие как-то так странно поглядывали. Кто-то даже, кажется, пошутил, что, мол, вот идет барышня Миронова под личной полицейской охраной. Только мне тогда было не до того. - Аня, скажи, почему ты тогда обняла меня? - Я боялась, что твой нейтралитет окончательно разлучит нас. Мне так хотелось хоть на миг оказаться рядом с тобой, в твоих объятиях. Запомнить, каково это – обнимать того, кого любишь. И пусть этот кто-то не любит меня, пусть его ночи согревает другая, которой он дарит свою ласку. Но вот это одно объятие будет только моим. Словом, это было так глупо. - Аня, что за ерунда про ночи? - Яков, не нужно. Весь город знал, что ты навещаешь временами Нину Аркадьевну. - Господи, что, должно быть, ты думала обо мне? – прикрыв мучительно глаза, произнес мужчина. - Это все неважно уже. Совершенно неважно, - успокоительно взяла мужа за руку женщина. Штольман сжал ладошку жены и поцеловал, развернув внутренней стороной кверху. - Прости меня, Анечка. Я так часто вел себя непозволительно по отношению к твоим чувствам. Я ведь понимал определенные вещи. Просто мне казалось, что наше совместное будущее просто невозможно. По многим причинам. И я действительно пытался оградить тебя от того жуткого мира, в котором жил тогда. - Яша, сейчас это все уже не имеет значения. Мы с тобой женаты уже не первый год. У нас двое детей. И потому, господин статский советник, теперь вы от меня не отделаетесь. Как там это говорят? Общественность будет против, вот, - улыбнулась Анна в попытке свести разговор к шутке. - Это вы, госпожа Штольман, от меня теперь никуда не денетесь. И придется вам жить всю свою жизнь с мужчиной, который через лет двадцать превратится в брюзжащего старика. - О нет, в это я никогда не поверю! Мой супруг всегда будет таким, каким я повстречала его на улице Затонска, когда чуть было не сбила с ног своим велосипедом, - ласковая улыбка коснулась губ женщины, озарив все лицо ее необыкновенным светом нежности и любви. - Да, быть может и правду говорят, что тот, кого любишь, не стареет? – задумчиво проговорил Штольман, с нежностью глядя на жену. - Думаю, нам стоит уже вернуться в гостиницу. Завтра выезжать рано, а нужно еще вещи упаковать, - засобиралась Анна. - Полностью с тобой согласен. Нужно хорошенько отдохнуть перед завтрашней разведкой, - улыбнулся Яков, подавая супруге руку и помогая подняться из-за стола. - Яков Платонович, отдохнуть вам нужно, - озорные искорки заиграли в глазах Анны Викторовны, пробудив в муже новые воспоминания. Зимняя ночь, гостиница. Анна. И эта ее фраза. И они вдвоем. И нет больше никого и ничего вокруг. - Ах, вы шаловница моя, Анна Викторовна. Полагаю, отдохнуть надо не только мне. И уж поверьте, я приложу максимум усилий, дабы вы «отдохнули» как следует, - чуть хриплым голосом пообещал Яков жене.***
На следующее утро, погрузив не без помощи Ефима в экипаж все купленные подарки, супруги Штольман выдвинулись в сторону дома. Путь их лежал мимо трактира «Три собаки». Хозяин трактира, привлеченный донесшимся шумом, с интересом выглянул на улицу. Взору мужчины представилась интереснейшая картина. Чуть не доехав до ворот, что вели внутрь двора, остановился экипаж. Судя по доносившимся обрывкам фраз и суете возницы у заднего правого колеса, это самое колесо отлетело. Хорошо еще, ехали небыстро. Похоже, люди с ярмарки домой едут. Вон сколько разных кулечков лежит. По виду похоже, что муж с женой. Барынька-то молоденькая совсем. А барин видный, знать из чинов каких. Выправка-то вон какая, да и взгляд уж больно серьезен. Такие мысли вихрем пролетели в голове у Семена Фомича Муромцева, уже спешащего к неожиданным гостям. Неожиданным, но не менее приятным при его-то работе. - Ах ты, Господи! Неужто колесо отвалилось? – обратился хозяин к Якову Платоновичу. - Да, вот очень некстати. Мы с женой домой торопимся. Нас ждут. А тут такая неприятность, - кивнув, ответил Штольман, внимательно оглядывая хозяина таверны. - Быть может, вознице вашему помощь какая нужна? Так я работника тотчас же отправлю. И инструмент какой нужно дам. А вам бы с супругою внутрь пройти, у меня там как раз свежие пироги только из печи вынули. Чай душистый готовим-с. Отдохнете, подкрепитесь. Да и в путь тронетесь. - Благодарю. Пожалуй, мы воспользуемся вашим предложением. Дорогая, вы же не против чая с пирогами? – Штольман подал руку Анне, помогая сойти на землю с накренившегося экипажа. - Нисколько, драгоценный мой, нисколько. Вы же знаете, я всегда любила хороший чай. А если еще и с пирогами, так это и вовсе замечательно, - мило улыбаясь и наивно хлопая ресничками, промурлыкала в ответ женщина. «Эх, непроста пара-то, очень непроста», - промелькнула очередная мысль у трактирщика. На стол было собрано быстро. Пироги и впрямь оказались свежими и вкусными, чай – горячим и душистым. Чуть помявшись, трактирщик подошел ближе к супругам. Откашлявшись, дабы привлечь к себе внимание, проговорил: - Позволите ли присесть на пару минут к вам? - Извольте, - чуть изогнув бровь, разрешил Штольман. - Ваше высокоблагородие, а вы случаем не из высоких чинов будете? - С чего вы взяли? - Так ведь в ранней-то молодости служил я в полиции. Ну, как служил. Так, попытался. Но не выношу, как оказалось, вида крови и прочего. Пришлось менять профессию. Помотало меня не мало. В итоге вот, стал трактирщиком. Правда, дела не очень успешно идут. Но ничего, держусь. На жизнь хватает. А вот высоких чинов я насмотрелся. Могу и отличить немного. Вот вы, к примеру, явно не из гражданских. Взгляд у вас не тот. - Взгляд? - Взгляд. Вы смотрите так, словно все нутро рассмотреть пытаетесь. Так не каждый смотрит. А лишь при определенной профессии. Полагаю, вы тут неспроста? Уж не из-за пропаданцев ли? - Поясните ваш вопрос, любезнейший. - Так ведь тут в пути у нас люди пропадают. О том уже вся округа говорит. Все одинокие мужчины. Признаться, лично мне все это доставляет массу неприятностей и убытков. - Вот как? - Да. Ведь люди теперь частенько стали объезжать стороной мой трактир. Не знаю, как у моих соседей-конкурентов дела, но мне эти пропаданцы снижают выручку. И так никогда много народу тут не было, а теперь и вовсе никого не стало. Думал, хоть с ярмаркой этой чуток положение свое поправлю. Так нет, люди пропадать начали. И ведь не докажешь, что мой трактир тут совершенно ни при чем! У меня и одиночные путники-то редко останавливаются. Кто и был, так больше по несколько человек к разу. Одиночным-то нужно чтоб обязательно гостиничные номера были. А у меня что? Так, несколько комнатушек. Я их хоть и стараюсь в чистоте держать, да они больше для людей попроще подходят. Вот вы, к примеру, у меня не остановитесь на ночлег. Не тот уровень. Вознице вашему еще подойдет. Вам же я могу только обед хороший или чай с пирогами предложить, - горестно вздохнул трактирщик. - Что ж, ваши опасения и расстройства мне понятны. А что, правду значит говорят, будто бы на дороге тут люди пропадают? – поинтересовался Яков, все еще делая вид, что слышит про все это впервые. - Правду, правду. Да, вы и сами знаете. Но, коли вам так нужно, сделаю вид, будто поверил в то, что вы просто мимо проезжали. Уж узнали бы уже поскорее, что с ними всеми сталось. И наказали бы уже тех, кто в этом повинен. А то я так совсем скоро прогорю. И придется думать, как жить дальше. А в моем возрасте хочется уже какого-никакого постоянства. Спустя четверть часа Анна и Яков попрощались с гостеприимным хозяином и отправились домой. - Да, Яков. Плохие из нас с тобой актеры получились. Вон как сразу в тебе большой чин рассмотрели, - засмеялась женщина. - Да уж. Это у нас Антон Андреич мастак в накладных усах на гармошке играть. А у меня все на лице написано. Что ж, по крайней мере, этого господина можно смело вычеркнуть из нашего списка. - Почему ты так думаешь? - Да ведь по обстановке у него все видно. Хоть и посетителей одно время поболе было, но вряд ли кто-то из пропавших у него хоть раз пообедал. Не тот размах. Ладно, приедем домой, дождемся возвращения остальных. Неожиданно Анну Викторовну обдало порывом холодного ветра, ощутимого только ей. Она замерла, глядя в одну точку, а Яков окликнул Ефима, веля тому остановить лошадей. Обняв жену, стал ждать пока она придет в себя. - Кто вы? – спросила женщина у невидимого для других духа мужчины, возникшего на обочине. - Прохор Кузьмич я! - Кто виноват в вашей смерти? - Смотри, - прошелестел дух, и Анна увидела небольшую комнату. На кровати лежит спящий Прохор Кузьмич. А над ним склоняется неизвестный ей мужчина средних лет. Протянув руку, мужчина нажимает на какой-то рычаг, замаскированный под канделябр. Кровать опрокидывается куда-то вниз. Выдохнув, Анна поднимает глаза на дух. Тот все еще стоит перед ней. - Как вам удалось оттуда уйти? - Не помню. Я только помню, что оказался где-то на улице. А потом пришел немного в себя и пополз. Все полз и полз. Бедная моя Светушка. Кто же замуж дитятко мое выдаст? – сокрушенно запричитал дух Прохора Кузьмича и растворился. Анна окончательно пришла в себя. Ее бил озноб, а Яков как мог пытался ее согреть и успокоить, крепко прижимая к себе. - Умер Подорожный. И виноват во всем не Муромцев. Другой мужчина там был. У тебя есть бумага и карандаш? – чуть слышно проговорила госпожа Штольман. - Да, есть записная книжка. Сейчас, - Яков Платонович вытащил записную книжку и карандаш из внутреннего кармана сюртука и протянул жене. Та быстро зарисовала портрет мужчины, показанного духом. - Да, это точно не хозяин «Трех собак», - задумчиво протянул статский советник. – Что ж, будем ждать возвращения остальных. Покажем им. Ефим, гони что есть мочи в Затонск. Едем домой.***
В то самое время, когда Анна и Яков еще прогуливались по ярморочным рядам Корчевы, ко входу в гостиницу «Корчева» подъехала пролетка, из которой резво сошли двое мужчин. Первый был уже господин в летах. Судя по выправке и властному взгляду – явно военный в отставке. Сюртук и цилиндр хоть и смотрелись на нем хорошо, но заметно было, что мужчине явно привычнее носить мундир. Второй мужчина был совсем молодой, взгляд имел рассеянный, даже мечтательный. - Евстафий, вот скажи мне, дорогой мой, о чем я думал, когда выдавал за тебя единственную дочь мою? – прогремел на весь холл гостиницы, куда они уже успели войти, мужчина в летах, чем привлек внимание не только конторщика, но и проходившего мимо постояльца, по-видимому, направлявшегося в небольшой ресторанчик при этой же гостинице. - Полагаю, Ферапонт Ильич, о том, что я наследник хорошего состояния. И еще о том, что я все же питаю к вашей дочери весьма теплые чувства, - рассеянно ответил молодой человек, ни сколько не смущаясь невольных свидетелей сего разговора. - Нет, мой дорогой. Я думал о том, что моя Фирочка безумно в тебя, охламона, влюблена! Эй, человек! У вас тут работники есть? - Так точно, господин. Имеются. Прикажете позвать? – услужливо подскочил к мужчинам конторщик. - Позови. У нас там какая-то неполадка вроде как с пролеткой. А возница у меня – олух совершеннейший! Почище зятька моего будет! Пусть помогут починить. А мы пока подкрепимся. У вас тут хоть не отравят? А то у меня желудок чувствительный! Всякую дрянь не воспринимает! И вообще, любезнейший, позови мне сюда хозяина этого заведения. Я не могу есть там, где не видел в лицо хозяев. А ну как вы тут еще всех обманете? И хозяина в первую очередь? – продолжал греметь мужчина в летах, коим был никто иной, как затонский полицмейстер Николай Васильевич Трегубов собственной персоной. «Олух-зятек», с энтузиазмом изображаемый Антоном Андреевичем Коробейниковым, картинно закатил глаза. - Все-то вы, Ферапонт Ильич, людям не доверяете. - Зато ты у нас больно доверчивый! Ты, Евстафий, лучше бы хоть иногда за людьми проверял. Не пришлось бы мне тогда с тобой тащиться на эту чертову ярмарку за подарком моей дочери на день рождения! И ведь подумать только! Дать денег непонятно кому и отправить с поручением в ювелирный, а потом удивляться, что ни человек не вернулся, ни заказанную брошь не доставили! Вот олух ты и есть, обижайся или нет уже дело твое. За этим разговором мужчины прошли в небольшой ресторанчик и расположились за одним из пяти столиков. Вскорости к ним подошел мужчина лет шестидесяти. Высокий, статный, седовласый человек. - Добрый день, господа. Позвольте представиться. Пушнин Еремей Фокич. Хозяин этого небольшого заведения. Мне передали, что вы желаете познакомиться лично. Несомненно, это большая честь для меня. - Да-да! А вы присядьте к нам. И скажите-ка, что тут у вас можно съесть и в живых потом остаться? - Поверьте, у нас всегда все готовится из самых свежих продуктов. Учитывая, что время близится к вечеру, могу предложить вам неплохой ужин. Думаю, судак вполне придется вам по вкусу. У нас его очень недурно готовят. И, если позволите, предложу вам нашу кулебяку. - Хорошо, пусть несут судака и кулебяку. Хотя сочетание и дикое совершенно! А что это вы, любезный, вскочили-то? Вы присядьте обратно. Давайте поговорим, - залихватски покрутив ус, махнул рукой «Ферапонт Ильич», указывая рукой на только что покинутый хозяином гостиницы стул. Тот был вынужден сесть обратно. - Вы хотели что-то узнать у меня? – учтиво осведомился он. - Да. Вот мой зять, охламон хоть и редкостный, но и от него бывает польза. Так вот, мой зять буквально накануне нашей этой поездки рассказал совершенно ошеломительные вести из ваших краев! - Позвольте поинтересоваться, что же это за новости такие? – сдержанно спросил Пушнин. - Так у вас тут, по слухам, люди пропадают. Признаться, я весьма был огорчен такими вестями. То есть, получается, что вот я, к примеру, поеду один по этой злосчастной дороге в Корчеву, а меня тут вот возьмут и похитят. Или убьют, чего доброго! Это вот как же? Поясните мне, уважаемый! – продолжал громыхать Трегубов – «Ферапонт Ильич». - Так ведь то не совсем у нас тут пропадают. На сколько я слышал, все люди, что пропали, ехали чуть в объезд от моей гостиницы. У меня-то тут все попроще. А там, если чуть сторонкой проехать, вы непременно встретите еще два местечка. Одно из них, говорят, весьма недурного свойства. - Да? И как же они называются? - «5 верст» и «У дороги». Так вот первое как раз славится на всю округу. Туда любят время от времени одинокие путники заехать. Говорят, хозяйка там редкой красоты женщина. Вот их туда и тянет как магнитом. Да вот только все зря. Лавиния Юрьевна известна своей честностью и большой привязанностью к супругу, Ивану Лукичу. Я с ним немного знаком. Оба они прекрасно справляются со своим делом. Их трактир-гостиница процветают в последнее время. - Понятно-понятно. Что же, вы меня несколько успокоили. Вот видишь, Евстафий, ничего здесь опасного и нет. А то все заладил: опасно-опасно! Спокойно все здесь. - Как скажете, Ферапонт Ильич, - флегматично согласился «Евстафий» - Коробейников. - Позвольте, я лично за судачками присмотрю. Поверьте, блюдо вам непременно понравится, - поднялся из-за стола Пушнин и с разрешения привередливого гостя, махнувшего рукой, удалился в сторону кухни. - Ну-с, Антон Андреич, - тихо проговорил Николай Васильевич, - думаю, мы свою задачу выполнили. Что-то мне подсказывает, что ни при чем здесь этот господин. А про сына-то его тут и не слышно совсем ничего. А выдержка у этого господина что надо. - Значит, завтра после ярмарки домой? Только надо Полюшке подарки купить. И Андрюше надобно подарочек присмотреть. - Да-да, как думаете, лошадку-качалку мы там найдем? - Думаю, найдем. А кстати, Николай Васильевич, а что это вы меня все охламоном зовете? Вы что, действительно меня таким считаете? - Полно-те, Антон Андреич. Это ж я так, для роли. О, смотрите, наших судачков несут. Ну-с, попробуем, как тут кормят. И в путь.***
Корчевская ярмарка запомнилась многим не только своим размахом и богатым предложением различных товаров. Запомнилась она еще двумя весьма примечательными событиями. Первым из них было то, что кроме большого количества торговцев на ярмарку приехал бродячий цирк. Большой белый шатер красовался на большой площади в центре города. Внутри же царил вечный праздник. Метатели ножей, акробаты, факиры, карлики, бородатая женщина – кого здесь только не было. Вторым событием, запомнившемся многим, бывших в те дни на ярмарке, было удивительное для тех мест явление. В город приехал известный в определенных кругах путешественник и исследователь восточной культуры Пьетро Мирино со своим личным помощником. Надо отметить, что господин Мирино славился не только изысканиями в области изучения культуры и традиций стран Востока, но и умением первоклассно метать ножи. Что он и продемонстрировал все в том же цирке. - Позвольте, позвольте продемонстрировать вам свое умение! – на русском языке, но с легким акцентом, выдающим определенно южные корни, оглашал пространство вокруг себя господин Мирино. Надо отметить, что мужчина обладал весьма примечательной внешностью: смуглый, с темными кучерявыми волосами, одетый в свободные льняные брюки и свободную льняную же рубаху с яркой вышивкой по вороту, обутый в небывалого вида штиблеты. Весьма примечательную внешность его дополняла черная повязка, закрывающая один глаз. На вопрос что же послужило причиной ношения такого весьма экстравагантного украшения, Пьетро Мирино ответил, что сие украшение напоминает ему о былых приключениях, в коих он и потерял один глаз. А посему повязка прикрывает совершенно ужасный шрам, оставшийся ему еще более значимым напоминанием о том. Молчаливый спутник его, одетый вполне по-европейски, согласно кивнул, подтверждая слова Мирино. Надо сказать, что не только внешность путешественника стала поводом для обсуждения на долгие месяцы, но и сама коляска, на коей он прибыл в Корчеву. Был тот выезд весьма необычный не только для здешних мест, но и для близлежащих губерний, а, быть может, и для большей части Империи. Открытый экипаж был застлан яркими коврами, украшен лентами и небывалого вида латунными лампами, в которых по вечерам теплился огонек, освещая пространство вокруг неярким светом. Запряженная четверка вороных поразила всех, видевших ее, не меньше. Гривы и хвосты вороных блестели и переливались на солнце. На шеях коней красовались все те же ленты, что украшали и сам экипаж. Словом, и выезд путешественника, и сам он произвели неизгладимое впечатление на многих посетителей ярмарки. - Просим, просим вас, господин Мирино! Мы наслышаны про ваши таланты, но правду говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! – воскликнула какая-то барышня из толпы зрителей. С залихватским свистом «Пьетро Мирино», он же Петр Иванович Миронов, метнул пять острых кинжалов в центр мишени, висевшей на определенном расстоянии от него самого, образовав ими нечто, напоминающее пятиконечную звезду с единым центром, от которого, словно лучики, расходились в стороны рукоятки кинжалов. Подобным образом Петр Иванович развлекал публику уже второй день. Семен Семенович лишь тихонько посмеивался, глядя на эти представления. Сам же господин Миронов-«Мирино» уже вдоволь насладился своими представлениями и с явным наслаждением думал о скором возвращении домой. Кроме того, завтра утром им с Семен Семенычем предстояло посетить гостиницу «У дороги». Признаться, была б его воля, он бы выбрал хотя бы «Корчеву», но места посещений были распределены без его участия. - Ух, устал я за эти два дня, Семен Семеныч, - выдохнул Петр Иванович, как только экипаж его выехал их города. - Петр Иваныч, вы были на высоте. Ярмарка запомнится не только богатым выбором товаров, но и вашими представлениями. - Да уж. Одно плохо. Мне в Корчеву путь заказан. - Да будет вам. Ежели вы в привычном облике сюда приедете, никто в вас не узнает знаменитого путешественника, исследователя Востока Пьетро Мирино. - Думаете? Ну, да ладно. Зато весело. Вот мне интересно. Откуда они все как один могли слышать про этого знаменитого путешественника, если я его только три дня назад выдумал? Как вы думаете? - Да Бог их знает. Не хотели в грязь лицом ударить, вот и вторили вам. Стыдно признать было, что ничего и никогда про вас не слышали. - Не про меня, а про Пьетро Мирино. Зато у нас есть из этого польза. Я уверен, что в нужном нам месте про известного путешественника уже знают. А значит, будут принимать как следует. У нас сегодня что, четверг? - Четверг, Петр Иваныч. - Хорошо. Значит, Аннушка с Яковом уже дома. Полагаю, Трегубов с Коробейниковым уже тоже до дома добрались. Вечером и мы приедем. - Да, у нас все по плану. Остановку сделаем в обед. Ближе к ночи в Затонске будем. - Полагаю, Григорий Ефимыч с супругой тоже сегодня уже прибудут. Вот и хорошо.***
Спустя пару часов в гостинице «У дороги» несколько постояльцев стали свидетелями феерического прибытия знаменитого исследователя, слухи о коем уже и так не давали всей округе покоя. - Господин Мирино! Как я рад, что вы решили сделать свою короткую остановку именно у нас! – радостно приветствовал знаменитого гостя хозяин. - О, не стоит произносить громких слов. Я всего лишь путник, которому необходим отдых и вкусный обед. А дальше снова в путь! – картинно размахивая руками, вещал Петр Иванович – «Мирино». - Позвольте представиться. Ежевикин Савелий Григорьевич. А это моя супруга – Серафима Дмитриевна. Дорогая, ну что же вы? Где же наше гостеприимство? Несите скорее поднос с наливкой. - Одну минуту, сейчас Катенька все принесет, - ответила подошедшая супруга Ежевикина. Вскорости подоспела молодая девушка, несшая на подносе, старом и потертом, графин с наливкой и двумя рюмками. - Угощайтесь, прошу вас! А это наша дочь – Екатерина Савельевна. - Благодарю. Но я уже долгие годы стараюсь не употреблять спиртных напитков. Но вот отобедать я не откажусь. Кстати, а готовят ли у вас здесь русские щи? - Конечно, у нас лучшие щи в округе! - Вот и принесите нам щей. А пока мы будем их ждать, мне доставит удовольствие непринужденная беседа. Вы не против, если я немного побеседую с вашей милой дочерью? Мне всегда было интересно понять мировоззрение русских девушек. - О, что вы, мы нисколько не возражаем. Да, и дочери будет полезно узнать что-то новое для себя, - провожая гостя к лучшему столику в маленьком зале ресторанчика при гостинице, благостно разрешил Савелий Григорьевич. Спустя полчаса познавательного для барышни рассказа о путешествиях, Петр Иванович, наконец, смог перейти к той теме, что интересовала его самого. - А скажите мне, милая барышня, давно ли вы тут живете? - О, около пяти лет. Раньше мы в городе жили. А потом папенька решил попробовать свои силы здесь. И открыл гостиницу. - И как? Хорошо ли дела идут? - Не очень. Признаться, раньше мы жили гораздо лучше. Но у папы бела мечта – основать собственное дело. Вот теперь мы всей семьей гонимся за его мечтой, - грустно вздохнула девушка. - Вам бы, Екатерина Савельевна, замуж выйти и уехать отсюда. Вы молоды и красивы, что вы тут забыли? - Да за кого тут замуж идти? Вот если бы мне попытаться куда на работу устроиться. Быть может, тогда и повстречался бы хороший человек. - Вы так хотите уехать отсюда? - Я не хочу всю жизнь прожить здесь. Я хочу крепкую семью и нормальный дом, а не номер в гостинице. - Простите за бестактность, но там, откуда я родом, мы спокойно обсуждаем многие вещи. Так вот у меня к вам вопрос. Скажите, а родители ваши вас не обижают? - Что вы? Нет, родители у меня замечательные. Очень добрые. Просто папенька жуткий мечтатель. А витая в облаках очень трудно прожить жизнь. Да тут еще и эти слухи. - Слухи? - Да, вы не слышали? Говорят, тут где-то в округе люди пропадают. Так с тех пор, как это началось, у нас совсем мало постояльцев стало. И раньше-то дела не очень хорошо шли, а теперь и вовсе никого почти нет. - И как же вы живете? - Мама вяжет и шьет. Принимает заказы. Я ей помогаю. Так и живем. - Что ж, думаю, у вас обязательно все будет хорошо. Кстати, передайте вашему повару, что щи и впрямь замечательные. - Спасибо, это ведь мама готовит. - Как? Ваша матушка здесь еще и кухаркой? - Да. Сейчас нет возможности держать повара. А мама вкусно готовит. Изысканных блюд она не знает, а вот простую и вкусную еду готовит очень хорошо. Позвольте, я принесу вам еще маминых пирожков с мясом и луком. Поверьте, они вам точно понравятся. - Несите, - разрешил Петр Иванович, с грустью глядя вслед удаляющейся девушке. - Что думаете, Семен Семеныч? - А что тут думать? Отец-мечтатель может погубить разве что судьбу своей дочери, но никак не взрослых крепких мужчин. - Вот и я так думаю. А потому сейчас мы с вами отведаем пирожков, думаю, будут недурны. И двинемся в дальнейший путь. Выходит, девушка шьет? - Выходит, так. - Напишу своему портному. Он как раз помощницу еще искал. Может, возьмет ее к себе. Она девушка здравомыслящая. Не пропадет. Да, и Модест Карлович присмотрит за ней. И есть у него подмастерье. Парень толковый, из хорошей семьи. Как знать, может что там и сладится. - Ну, Петр Иваныч, вы прям сводник. - Да какой я сводник? Жалко мне ее. Пропадет она здесь. Жалко ее. Захудалое место. Что-то мне подсказывает, что вообще все эти места захудалые.***
В то самое время, когда господин Пьетро Мирино вел разговоры с Екатериной Савельевной Ежевикиной, в трактире-гостинице «5 верст» велись совсем другие разговоры. За чашечкой вкусного ароматного чая, что был подан радушной хозяйкой лично, Олимпиада Тимофеевна и Григорий Ефимович делились своими наблюдениями с хозяином «5 верст» - Иваном Лукичом Рыбаковым. - О, как же у вас все мило, как все вкусно. А чай! Какой чай! Вот мой Григорий Ефимыч очень любит чай. А ваш просто находка. Как ваша чудесная жена его заваривает? – щебетала Олимпиада, подливая себе и мужу очередную порцию душистого напитка. - Липочка, ты заговорила совсем нашего радушного хозяина. - Нисколько. Мне приятно слышать столь теплые отзывы о нашем заведении. Позвольте, я позову жену? - Да-да, где же ваша чудесная Лавиния Юрьевна? - Одну минуту, - поднялся из-за стола Рыбаков и скрылся где-то во внутренних помещениях. - Как же. Теплые слова. А сам-то глазищами так и сверкает. Гриша, а ты видел какие глаза у него злые? А? Вот сейчас жена его придет, еще ее получше рассмотрим. И вообще, что за место? Улыбаются, кормят хорошо. Сделано добротно, а у меня от всего этого места мурашки так и бегут, так и бегут. - Липочка, ты же устала в дороге. Нужно было остановиться и немного отдохнуть. До Затонска мы только к ночи доедем. - Гриша, а что за прихоть вообще такая – ехать в экипаже? Мы могли прекрасно добраться поездом. - Липа, я тебе говорил, там какая-то накладка с билетами. Сказали, что распроданы все. И что говорить, если мы почти на месте? - Почти на месте. Вот сейчас еще четверть часа побеседуем с этой красивой Лавинией Рыбаковой, и поедем уже. К столику, за которым сидели супруги, приблизилась молодая красивая женщина. - Муж сказал, что вам понравился мой чай. Я рада, спасибо, - спокойным голосом без тени эмоций произнесла она. Губы ее вежливо улыбались, глаза же оставались холодными. - Милочка, как чудесно все у вас устроено. Вот если мой муж поедет еще в вашу сторону, а знаете ли вы, что муж мой купец? – так вот, я тогда непременно посоветую ему остановиться у вас. Так я буду спокойна за него. Я буду уверена, что он будет вкусно накормлен и напоен замечательным чаем, - радостно защебетала Олимпиада Тимофеевна. При словах этих в глазах Лавинии Рыбаковой зажегся огонек интереса. - О, так вы тоже едете на ярмарку? - Нет-нет, мы едем в гости. Но вот через пару недель вполне вероятно, что муж все же посетит Корчевскую ярмарку. - Что ж, будем рады предоставить лучший номер для вас, если случится вам остановиться здесь. Простите, я займусь делами. - Да-да, мы и так засиделись. Пора ехать, - вмиг засобиралась разговорчивая тетушка Анны Викторовны. - Благодарим вас за прекрасный обед, - расплатившись произнес Григорий Ефимович и открыл перед супругой дверь. Уже выходя, мужчина обернулся и увидел, как супруги Рыбаковы о чем-то тихо переговариваются, временами косясь на выходящих посетителей.***
В доме на Царицынской улице за поздним ужином собрались практически все участники операции. Мужчины делились мнениями и впечатлениями. Вошедшая в столовую Прасковья доложила, что прибыли Григорий Ефимович и Олимпиада Тимофеевна. В подтверждение ее слов распахнулась дверь, пропуская тетушку Анны. - Наконец-то мы здесь! В каком жутком месте нам пришлось остановиться сегодня на обед! – с порога воскликнула женщина. - Почему жутком? - Да все эти хозяева. Улыбаются, а в глазах-то злоба! - Позвольте, я вас перебью, Олимпиада Тимофеевна. Раз уж все собрались, позвольте показать вам один портрет. Мы с Анной этого человека не видели, быть может, кто-то из вас видел его в тех трактирах и гостиницах, где вы останавливались? – поднялся из-за стола Яков Платонович. Вынув из внутреннего кармана блокнот, мужчина поочередно показал нарисованный Анной портрет, что показал ей дух, Петру Ивановичу, Николаю Васильевичу и Григорию Ефимовичу. - Нет, я его не видел, - уверенно произнес Миронов-младший. - Да и мы с Антоном Андреевичем этого господина не видели, - внимательно рассмотрев портрет, ответил Трегубов. - Постойте-ка, Липа, посмотри, - Григорий Ефимович указал жене на карандашный портрет. - Гриша! Так ведь это же Иван Лукич Рыбаков. Хозяин этого трактира, где мы обедали. Жена у него еще странная. Лицом-то красивая, а нутро все черное у нее. - Вы уверены, Олимпиада Тимофеевна? – спросил Штольман. Пожалуй, впервые за все время знакомства с тетушкой жены, он был рад тому, каким своеобразным характером обладала женщина. - Ну, конечно я уверена! – тряхнула головой Олимпиада Тимофеевна. - Антон Андреевич. Завтра же утром отправляемся в «5 верст». Будем задерживать Лавинию и Ивана Рыбаковых. - А на каком основании? - На основании свидетельских показаний. А дальше они и сами все расскажут. - Мне бы вашу уверенность, - вздохнул полковник Трегубов.***
Спустя три дня на очередном допросе Иван Лукич Рыбаков не выдержал и начал давать признательные показания. Разговор с затонским полицмейстером, слухи о крутом нраве которого имели под собой основания, дали свой результат. - Итак, господин Рыбаков, вы готовы во всем сознаться? – начал Штольман. - Ваш полицмейстер неплохо объяснил мне, что есть живой свидетель. Как там его? Подорожный? Странно, я думал, в живых никого не осталось. Ну, значит судьба такая. Пишите, господин следователь. Для Якова Платоновича весьма примечательным оказался тот факт, что Рыбаков не усомнился в правдивости слов о том, что портрет его нарисовал сам Подорожный. Так и не узнал Иван Лукич, что все свидетельские показания на самом деле были ни чем иным, как рассказом духа убитого. И следующие несколько часов Рыбаков рассказывал историю о том, как они с женой решили промышлять разбоем. В разных городах они открывали таверны с номерами, где принимали одиноких путников. Если путник был состоятельный, да еще и разговорчивый, его опаивали чаем с подмешанным ядом, предоставляли ему одну из комнат наверху, в полу которой был сооружен интересный механизм, приводимый в действие рычагом. При нажатии на рычаг, кровать опрокидывалась вниз, выбрасывая бездыханное тело на улицу. Рядом чаще всего располагались овраги, куда и скатывались тела. А после их прикапывал землей сам Иван Лукич. На вопрос Штольмана, кто же придумал это все, мужчина молчал. Добавил лишь, что каждые три или четыре года они переезжали на другое место, где начинали свой черный промысел с самого начала. Когда же на допрос была вызвана Лавиния Рыбакова, то все присутствующие были поражены той злобе, что жила в сердце женщины. - Я! Это я все придумала. А муж-идиот еще по началу упирался. Мол, грех это – души невинные губить. Но я умею убеждать. А что? Жить надо хорошо! Я и так достаточно в нищете пожила! Так и запишите. Это все я. Его мозгов не хватило бы на то, чтобы придумать такое дело! - Дежурный! – окликнул Яков, - Уведите! Когда женщину вывели из кабинета, статский советник устало откинулся на спинку стула. - Какой кошмар. Яков Платонович, подумать только. Столько людей загубить. Ради денег, - вздохнул Антон Андреевич. Николай Васильевич, тоже присутствовавший при допросе, лишь сокрушенно покачал головой. - Сколько же злобы может вмешаться в молодой красивой женщине. Подумать только, - пораженно произнес он. - Знаете, господа, Петр Иванович дал очень интересную характеристику местам, где мы с вами были вынуждены побывать, - задумчиво произнес Яков Платонович. - Да? И какую? – заинтересованно спросил полицмейстер. - Он сказал, что все это захудалые места. И я с ним полностью согласен. - А что он говорил про дочь этого Ежевикина, что «У дороги» держит? - А, так он все же пристроил ее к своему портному. Как раз вчера она отбыла в Петербург. Он же сразу по возвращении домой телеграмму Модесту Карловичу отправил. И тот просил сопроводить девушку к нему. Родители вначале были против, но Семен Семенович, которому была доверена сия миссия, обладает неплохим даром убеждения, как оказалось. К тому же, Петр Иванович уже от своего собственного имени составил письмо для родителей, которое и убедило их отпустить дочь в столицу. - А что за письмо? - Не сказал. Но действие у него было просто поразительное. Что ж, пора по домам. Нас дома ждут наши семьи, - поднялся из-за стола Штольман, подавая пример и остальным. - Вы ли это, Яков Платонович? – усмехнулся Николай Васильевич. – Призываете всех домой идти, к женам и детям? - Призываю, Николай Васильевич. Более того, с радостью подам пример. Всего хорошего, господа. Я зайду завтра, помогу с оформлением бумаг, - попрощавшись, статский советник взял трость и шляпу и вышел из кабинета. На улице Яков Штольман вдохнул чистый ночной воздух, улыбнулся своим мыслям и бодрой походкой направился в сторону Царицынской улицы. Он точно знал, что там его ждет жена, его дети и многочисленные родственники, обретению коих он был несказанно рад.