Прицел наведен

Шесть с половиной лет назад — Давай повторим ещё раз, — бросил Грег, резко опускаясь на землю. Он занял удобную позицию, достал из кармана самодельный нож и начал чертить на земле неясные фигуры. — Что это? Грант взметнул брови вверх, в очередной раз удивляясь пристрастию Большого Грега к искусству. Этот грубый, черствый, крупный и устрашающий на вид мужчина в душе был в разы мягче, чем сам Грант, которого он взял себе в ученики. В тюрьме Грег пребывал уже добрых двадцать лет. Сидеть ему до конца жизни, и это единственный фактор того, почему ему приходилось быть человеком, который не имеет права показать слабину. Для этого места любовь к рисованию могла бы приравниваться к расизму. Грант всегда молча следил за тем, как Грег с удовольствием вырисовывал на сухой земле картины, понятные лишь его разуму. Шахматные фигуры в его исполнении казались инопланетными существами. Грант удивлялся, как вообще можно разобрать то, что хотел донести до него этот поклонник абстракции. — Ладья, — ответил Грант, присматриваясь к попытке Грега изобразить на земле шахматную фигуру. — Хорошо. Самые важные фигуры? — Ферзь и король. — Ладно, парень, азы ты уже давно выучил. Не будем больше повторять. Дальше сложнее, — заверил его Грег, кивнув головой. — Продолжим урок завтра. Грег поставил кулаки на землю, собираясь подняться, но голос Гранта остановил его попытку избавиться от роли учителя. — Нет. Время ещё есть. Мы можем продолжить сейчас. Грег снова оперся на сетку, устало прикрыв глаза: — Ты так сильно хочешь победить Риккардо? — Это всё, чем я сейчас живу, — не задумываясь, ответил Грант. Он повернул голову в сторону шумной компании, которая расположилась на железных трубах. Латиноамериканец Риккардо затейливо улыбнулся Гранту, будто бы ощутил его взгляд на себе. — Пусть будет по-твоему, Доминик, — выдохнул Грег, вновь схватившись за свой нож, как за указку. Грант с непониманием на лице насупил брови, вновь сосредоточившись на действиях Большого Грега. — Грант, — поправил он. Грег махнул рукой, поджав губы: — Возраст — помеха памяти. Грант кивнул, больше не углубляясь в то, почему именно этим именем он его назвал. Глаза Грега на мгновение заискрились радостью, будто луч воспоминаний огрел его душу. — Терминов в шахматах очень много. Я расскажу тебе несколько лазеек, которые, возможно, тебе очень помогут. Начнем, — он приподнял подбородок. — Вилка — это ход, после которого под боем оказываются несколько фигур противника. И запомни, наибольшее значение имеет та вилка, когда под боем оказывается король. Грант кивнул, демонстрируя, что запомнил, хотя все многочисленные ходы, и всё, что дополняет их, казались китайским языком для человека, который впервые его слышит. Слишком сложно, когда на руках нет шахматной доски и реальной практики. Он должен лишь включить мозги и внимать каждому слову Грега, запоминая все значения. И только ночью перед сном можно повторять конспект, записанный в голове. — Это ловушка, приводящая «попавшуюся» сторону к неизбежной потере ферзя или другой фигуры, — тараторил без перерыва Грег, не меняя интонацию. Грант сравнил его голос со старинными радиостанциями, которые когда-то оповещали о новостях. — Что я только что сказал, Грант? — недовольно бросил Грег, наконец-то меняясь в лице. Грант очнулся от своих мыслей, резко распахнув глаза и уставившись на учителя: — Вилка — это ловушка, приводящая… — Нет! Это «капкан». Ты не слушаешь меня! Грант тяжело выдохнул, понимая, что вид внимательного ученика был весьма неубедительным: — Извини. Продолжай. Я слушаю, честное слово. Грег возмущенно фыркнул, насупившись, но вопреки своему недовольству продолжил более суровым и отчётливым тоном: — Очень эффективное средство ограничения подвижности фигур и пешек соперника называется «блокада». Для осуществления… — Блокада? — перебил его Грант, заинтересовавшись новым термином. — Когда ты останавливаешь действия противника? Это блокада? — Да. Очень сильное средство. — Я запомню, — проговорил Грант.

***

Наше время Умиротворённая Одри посмотрела в окно и вздохнула. Чувство глубочайшего спокойствия охватило целиком, накрывая её, словно мягким одеялом. Она неосознанно улыбнулась, наблюдая, как светлеет небо в этот ранний час. Солнце вот-вот взойдет и прогонит дремучую ночь. Одри мечтала лишь об одном, чтобы и в её жизни тьму также победили лучи света. И единственным, что Грант не мог у неё забрать, была надежда. Надежда на то, что она когда-нибудь станет по-настоящему счастливой. — Ты спишь? — тихо спросил он, не увеличивая скорость и передвигаясь по полупустым дорогам медленнее, чем всегда. — Нет, — ответила Одри, всё ещё не отводя взгляда от утреннего неба. — Почему ты дал мне в руки заряженный пистолет? Грант улыбнулся, глядя прямо перед собой: — Хочешь сказать, я должен был бояться, что ты застрелишь меня? — Да, — ответила она, обняв себя и обхватив локти ладонями. Утро выдалось прохладным. Теплую и бывшую бы весьма кстати кожаную куртку Гранта она не приняла. Он и не настаивал. Кажется, Грант свыкся с мыслью, что она будет противоречить каждому его слову, будет идти против всех его действий. Она непокорная пленница, находившаяся в его власти лишь телом, но не душой. — Мы оба знаем, что я способна сделать это, — напомнила Одри, повернувшись к нему, чтобы видеть каждое изменение в его лице. Грант улыбнулся. В этой красивой улыбке не было злорадства или его коронного высокомерия. Он казался довольным, и это всё, что можно было понять. — Знаю. Но ещё я хорошо помню твои извинения после нереализованного выстрела в мою грудь, — с этими словами всё вернулось на круги своя. Самодовольная ухмылка снова озарила его хитрое лицо. Одри закатила глаза, переводя взгляд на дорогу. — Стоит списать такую реакцию на шок, — она косо посмотрела на него и добавила: — Мне ведь впервые довелось стрелять в человека, который в свою очередь является серийным убийцей. Грант прикусил нижнюю губу, ни капли не встревоженный её замечанием: — Досадно. — Досадно? — вспыхнула Одри, резко повернув голову в его сторону. — Это всё, что ты можешь сказать? Грант бросил на неё насмешливый взгляд, поворачивая руль вправо: — А что мне добавить? Если ты хотела задеть, то не стоит. Меня не волнуют последствия моей деятельности. Одри скрестила руки на груди, скривившись от омерзительных слов. Да, совесть не стала его другом. Скорее она ему враг, и они в давнем противостоянии. Грант мельком несколько раз посмотрел на Одри, замершую в негодовании, словно статуя: — Будто ты не знала этого, когда спокойно позволила себе находиться в моих объятиях. Одри продолжала хранить молчание. Сил для ответа на его колкость у неё не осталось. Он смог задеть её. Это ведь несложно. Лишь она не может никак затронуть потайные струны его души. Может, потому что её у него попросту нет? Следующую часть пути они провели в абсолютном молчании. Одри сидела неподвижно, слегка нахмурившись, с надутыми губками. Грант изредка посматривал на её упрямое лицо, не забывая при этом улыбаться. Ему очень нравилась такая Одри. Что таить, ему просто нравилась Одри. Любая. Сердитая, язвительная, мятежная, гордая, веселая и игривая. Маленькая упрямая девчонка, которая сейчас дрожала от холода, откинув назад его куртку, как мешающий её ауре мусор. Эта непослушная девушка ему очень нравилась. Одри тревожно приподнялась, всматриваясь то в боковое, то в лобовое окно. Она забегала глазами по пустынным улицам, начиная понимать, что происходит. — Куда ты везешь меня? Грант свернул с трассы, проезжая по небольшим улочкам и наблюдая за ошарашенной Одри, распахнувшей большие глаза и смотревшей вперёд. Он остановил машину возле обочины и молча наблюдал за опешившей Одри. — Что ты задумал? — резко бросила она, сжав губы в трубочку, и с подозрением посмотрела на Гранта. Она была уверена, что в том, что он привез её домой, есть тайный смысл. Иначе бы Грант точно не сделал этого. Ему невыгодно отпускать свою пленницу. Какой от этого толк? Быть не может. Такой расчётливый, просчитывающий на несколько десятков шагов вперёд, рассудительный и хитроумный человек, как Грант, точно не сделал бы такой жест великодушия просто так. В его чрезвычайно умной голове есть план. Иначе быть не может. Грант улыбнулся лишь тому, что любое его действие она воспринимает в штыки. Запри он её в комнате или отпусти домой — реакция будет абсолютно идентичной, то есть негативной. Она думает, что он не способен сделать что-либо без своей выгоды. Здесь она, наверняка, права. Так он живет уже слишком долго. Это привычка. Она как воздух. — Одри, я привез тебя домой. По моим предположениям, когда пленникам дают свободу, они должны радоваться. Но у тебя, наверняка, заторможенная реакция, — сказал он с дразнящей ухмылкой. Одри недовольно сузила глаза, не показывая, что его колкость была ею замечена. — Думаешь, от такого, как ты, можно ожидать порыв добродушия? — Думаю, да. Ведь, хочу заметить, я тоже человек. Мое сердце из крови и плоти, и я умею, кстати, чувствовать, представляешь? Не все мои действия подразумевают под собой убийства. Одри часто захлопала ресницами, и её молчание удовлетворило Гранта. Наконец-то она просто промолчала и не вступила с ним в спор. — Ты свободна, Одри, — проговорил он, указав в сторону её дома. — Иди к отцу. Одри опустила взгляд, ощущая, как быстро стало биться её сердце. Непонятно, что стало тому причиной, но ей сделалось очень грустно. Как будто необъяснимая волна печали накрыла её, унося с правильного пути. — Свободна? — переспросила она, взглянув на его спокойное и такое полюбившееся лицо. — Да. Ты можешь идти, — проговорил Грант. В его голосе прозвучало сожаление, будто бы он не хотел говорить это. — Ты уверен? Грант посмотрел на Одри, чтобы на глаз определить степень её адекватности. Когда людей, держащих в плену, отпускают на свободу, они бегут не оборачиваясь. Одри, видимо, пережила слишком большой стресс, и вменяемость её покинула. — Однажды ты спрашивала, всё ли в порядке с моей головой. Позволь мне сейчас задать тебе тот же вопрос. Одри смотрела на него, не отводя взгляд, будто зачарованная. Нет, с головой у неё проблемы, если она всё ещё сидит в машине Доминика Хардмана вместо того, чтобы бежать прочь и как можно скорее. — Один монстр постарался, чтобы мой здравый смысл испарился. — Как иронично, что ты никак не можешь оставить этого монстра, — с язвительной усмешкой проговорил Грант, опершись локтем на руль. — Я с удовольствием оставлю его! Это будет лучший миг в моей жизни! — как можно уверенней проговорила Одри и насупила брови, заметив, что он пытается сдержать смех. — Только посмотрите на него. Я говорю что-то забавное, мистер Хардман? — Надеюсь твой монолог — это не оттягивание того самого мига, когда ты меня оставишь? — Мой монолог — это попытка насладиться моментом! — соврала Одри. На самом деле она не считала свой вариант верным, а о его словах и не пыталась задумываться. Вдруг это окажется правдой? — Наслаждайся. Буду рад, если это наслаждение будет таким же приятным, как и мои прикосновения к твоему обнажённому телу. Одри замерла, открыв рот, не скрывая шока на своем возмущённом лице. Нет, это сверхнаглость. Из его уст привычно слышать колкости, но сейчас Грант перешёл все границы. Она не просто негодует, она закипает так сильно, что, кажется, огонь отражается в её глазах. — Гарсиа, как ты можешь? — бросила она то единственное, что могла произнести сейчас. Если не скрывать правду, то его прикосновения были, и правда, очень приятными, но лишь тогда, когда Одри не знала, кто он. Но нельзя было отрицать и того, что она так сладострастно наслаждалась его близостью, когда он стоял сзади, прижимаясь сильной грудью к её спине, обхватывая её дрожащие руки и помогая спустить курок на картонную мишень самого себя. — Прости, правда иногда бывает такой возмутительной, — наигранно скривился Грант. Одри нажала на кнопку, резко распахнув настежь дверь: — Удачи в новых преступлениях, Доминик! Он улыбнулся, проследив за тем, как она быстро вышла из машины, готовясь демонстративно громко захлопнуть дверь. — Благодарю, солнышко, — ответил он, опуская голову, чтобы она видела его улыбчивые глаза. Ничего не заденет Одри больше, чем его несерьёзное восприятие её слов. И ему слишком сильно нравилось наблюдать за нарастающим раздражением на милом красивом личике. Одри ускоряя шаг, направилась к дому, всё ещё не веря, что это правда. Доминик Хардман, тот самый бесчестный преступник смиловался над ней и отпустил из своего плена. Если это не очередная его игра, она будет удивлена больше, чем когда-либо. Нет, он точно что-то задумал. Такой жестокий человек, как он, не может сделать добрый поступок без нужного для него фактора. Она услышала позади звук заводящегося мотора. Понимая, что Грант уже отъезжает от дома, Одри и сама не поняла, зачем пошла ещё быстрее, задрав подбородок, как будто это был последний шанс показать, что ему не удалось её сломить. Одри остановилась на пороге и обернулась назад, мельком посмотрев вслед черной спортивной машине. Уже можно представить его хитрую потешную ухмылку, когда она, как обиженный ребенок, направилась со всех ног в сторону первого дома, который увидела. И даже не задумывалась: в правильном направлении идет или нет. Все её мысли были заняты лишь тем, как уйти от Гранта с высоко поднятой головой. Это было, наверное, так нелепо, что Одри стукнула себя ладонью по лбу, на несколько секунд замирая в таком положении. Успокоившись, она дернула ручку двери. Она забыла, что должно быть заперто. Сделав глубокий вдох, Одри громко начала стучать кулаком по двери, чтобы отец смог на втором этаже услышать о неожиданном приходе гостя. Отец. Эта тема для Одри сейчас была наиболее важной. То, как обидел её Грант, никогда не сравнится с тем, как вольно собственный папа подставил под удар. От преступника стоило ожидать злодеяний, но только не от отца. Сам того не желая, он кинул её в огонь, не пытаясь его потушить. Лишь разжигая пламя, он смотрел, как медленно угасает его дочь. Руки Одри предательски задрожали, как только она увидела, что ручка двери опускается, и дверь молниеносно распахнулась. На пороге стоял ошарашенный Билл в ночных шортах и футболке. Он смотрел на дочь, как на привидение. Его карие добрые глаза, казалось, повлажнели. Одри пыталась понять, почему не бросилась ему на шею, как мечтала сделать за всё время пребывания в логове Блокады. Она смотрела на него и чувствовала лишь, как что-то скребет внутри. Будто подсознательный голос говорил ей ни на шаг не приближаться к отцу. Билл отошёл от удивления. Быстро переступая порог, он заключил Одри в крепких любящих объятиях. Одри закрыла глаза, радуясь, что отец жив и здоров. Грант не причинил ему вреда. И теперь, когда она наконец-то в этом удостоверилась, смогла буквально вырваться из рук отца и молча зайти в дом. Билл с непониманием проследил за тем, как Одри безмолвно сняла обувь и направилась в гостиную. Он опустил взгляд, осматривая абсолютно незнакомые ему босоножки дочери. Билл поспешно прошел за ней, нахмурившись: — Этот подонок купил тебе новую одежду? Одри присела на диван, всматриваясь в одну точку на картине, где был изображен Бетховен. — Не хочешь спросить, как я себя чувствую? — ровным голосом проговорила она, приподнимая одну бровь. — Может, меня голодом морили. Может, причиняли физическую боль. Почему первое, что тебя волнует, — это моя новая одежда? Билл округлил глаза, всё ещё не понимая, что не так с его милой дочкой. Что заставило её стать такой бесчувственной по отношению к своему отцу? — Прости, это, безусловно, очень важно. Но всё же одежду ты эту выбросишь. Нам от Хардмана ничего не нужно! Одри закатила глаза и после нескольких секунд размышления сорвалась с места, будто атлет, которому нужно пробежать дистанцию по треку. Она побежала наверх, перескакивая ступеньки. Билл рванул за ней, бурча себе под нос проклятия, адресованные Доминику Хардману, который довел его девочку, кажется, до сумасшествия. — Господи, Одри, что происходит? — тревожно спросил он, останавливаясь на пороге своей комнаты. Он следил за тем, как дочь судорожно бегает по его спальне и осматривает каждую полку тумб. Она на мгновение замерла, сидя на корточках возле небольшой кровати. Одри вытащила из нижней полки три черно-белые коробки. Билл прикусил нижнюю губу. На его лице было написано сожаление. Он понял причину её непонятного состояния. Одри искала доказательство того, что Доминик Хардман его предупреждал. Она поняла, что он легко мог предотвратить всё, что с ней случилось за этот короткий период времени. Одри открыла первую коробку, в которой была небольшая черная фигура. Если познания в шахматах у неё на уровне, то это, наверняка, пешка. — Он ведь ясно дал тебе понять, что не нужно стоять у него на пути, — не повышая голос начала Одри, медленно поднимая глаза на отца. Она снова разъяренным взглядом посмотрела на шахматную фигуру, осматривая её целиком. С другой стороны на ней были выгравировано лишь две буквы — Д и Х. Если верить информации из интернета, то пешка — это предупреждение, а король значит, что стоит в любом случае ожидать удар. Одри открыла вторую коробку. В ней находилась следующая часть — король. — Почему ты не послушал его? — спросила она, вновь глядя на отца. Находясь столько времени рядом с Грантом, который превосходно владел мастерством уничтожать одним только взглядом, она переняла у него эту коронную привычку. И ей показалось, что выходило довольно неплохо, ведь отец боялся даже посмотреть на её искаженное гневом лицо. — Одри, ты должна понимать, это моя работа. — Но я твоя дочь! — громче сказала она. — Да, и я понимал на тот момент, что мы оба в опасности, — спокойно проговорил он, делая медленные размеренные шаги по направлению к Одри, которая всё ещё сидела на полу, держа в руках пешку. — Я знаю, как мыслят преступники, малышка. Он бы не посмотрел на то, что я подчинился его правилам. Он бы продолжил свою деятельность. И погибло бы много людей. — Ты слеп, если не видишь, что ему плевать на твои попытки поймать его. Он продолжает делать, то, что делал. Но погибает ещё больше людей! — она резко поднялась, поднимая вверх указательный палец. — Из-за тебя умер невинный парень, которого Доминик подбросил, как наживку. Из-за тебя умерла Шарлота! И, наверное, не стоит напомнить, как живу я последние месяцы. Билл пожал плечами, осознавая, что она действительно в чем-то права. Но следуя собственной логике, он считал свои действия абсолютно правильными. — Одри, если полиция будет бояться угроз преступников, беззаконие окажется на самой вершине. Тогда будут страдать все. Ты должна понять это. Одри кивнула, слегка безумно улыбнувшись: — Хорошо, что страдаю только я. Правда? — Ты говоришь глупости, малышка. — Ты должен был иначе решить эту проблему! На то ты и работаешь в полиции, чтобы беречь всех мирных граждан, а не выбирать между народом и дочерью! — вспылила Одри, активно жестикулируя. Она остановилась возле полки с наградами Билла за заслуги в правоохранительных службах, которыми он гордился и не упускал момента указать на каждую и описать её историю. Одри указала на его диплом об окончании школы полиции: — Это то, что не дает тебе обезопасить свою дочь? Или это? — она взяла в руки его медаль за службу. — Что из этого всего заставляет тебя так легко бросать меня в руки лидера преступной группировки? Скажи что-нибудь! Не молчи! Она, подвергнувшись эмоциональному всплеску, бросила медаль на пол. Молчание отца раздражало даже больше, чем чрезмерная разговорчивость Гранта. Внутри у неё будто загорелось пламя, превращаясь в пожар, который быстро сжигал оставшуюся уравновешенность. Отец и Грант хорошо постарались, чтобы от её адекватности остался лишь пепел. Билл быстро поднял обеспокоенный взгляд на разгневанную дочь. Он боялся пошевелиться, чтобы не разозлить её ещё больше. Слова застыли в горле, и он мог лишь, смотреть на Одри, словно окаменевший. — Ты даже не спросил, что со мной было. Даже не подумал об этом. Не так ли? — Малышка, — начал тихо Билл. — Я просто ждал подходящего момента. Поверь, этот бесчестный человек ответит за всё, что сделал с тобой. Одри сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться и попытаться контролировать разбушевавшиеся эмоции. — Не нужно! — бросила она, взмахнув рукой. — Ты всё ещё не понял, что не сможешь справиться с ним? Он слишком силён! Ты, кажется, не понимаешь, сколько у Доминика власти. Перестань пытаться бороться с ним! Хватит! Поверь мне, его это не сильно тревожит! Билл нахмурился, сузив глаза: — Ты видела его? Одри смотрела на отца, в очередной раз понимая, что его интересует только личность Доминика Хардмана. На второй план ушли даже такие «мелочи», как состояние дочери. — Да, — печально выдохнула Одри, отвечая уже куда спокойней. Нет смысла надрывать голос, если отец всё равно ничего не поймет. — Он выглядит так же, как описан на просторах интернета? Одри замерла, не отводя взгляда от лица отца и дав себе время поразмышлять над ответом. — Да, — соврала она, не зная, почему скрыла настоящего лидера Блокады. Одри объяснила свой поступок тем, что внутри было слишком большое желание повести отца по неправильному пути, чтобы обезопасить его от Доминика Хардмана. Ведь Грант дал ей ясно понять, что убьет любого, кто узнает его имя. И она не сомневается, что он говорил абсолютно серьёзно. Но Грант не лишил её жизни и, ко всему прочему, отпустил разгуливать на свободе, зная, что она поклялась заключить его в самой гнилой тюрьме. Этот поступок остается единственной загадкой. — Но я искал такого человека! — возмутился Билл. — Я готов поспорить, что все составленные фотороботы были недостоверны! — Значит, плохо искал, — устало проговорила Одри. — Не переживай, — бодрым голосом начал Билл, натягивая на лицо наигранную улыбку. — Скоро мы найдем его. Я познакомился с человеком, которому удалось спастись от Хардмана. Он даст нам точную информацию и о его внешности, и о местонахождении. — Сомневаюсь, что люди, которые его видели лично, всё ещё живы, — проговорила быстро Одри. Она подняла глаза, услышав громкий стук по деревянной двери. — А вот и он, — улыбнулся Билл. — Этот человек поможет нам уничтожить Доминика Хардмана без потерь и особых усилий. Ты должна рассказать ему всё, что знаешь о лидере Блокады. Пойдем. Билл задорно махнул рукой, показывая, чтобы она шла за ним, и направился вниз по лестнице. Одри послушно следовала за отцом, не интересуясь, что за шарлатан решил одурачить опытного детектива. Ей известно, что Грант не оставлял живого свидетеля спокойно ходить по земле. Кроме неё, конечно. — Он поймет тебя лучше всех. Ведь он также был в плену Блокады. Одри остановилась, чуть ли не врезавшись в грудь Билла, когда тот поспешно обернулся: — Будь честна, и тогда у нас всё получится. Билл подошел к двери. Кладя пальцы на ручку, он быстро посмотрел на неё через плечо и шепотом добавил: — Мужчину зовут Филипп Торес. Будь вежлива. Одри застыла на месте. Широко распахнув глаза, она хотела было запротестовать. Но отец открыл дверь, и она встретилась с тёмными, почти черными глазами высокого коренастого мужчины, который едва заметно улыбнулся невинной и даже поистине грустной улыбкой.