Voluntate Dei

Она совершенно изводится, сидя на мягкой кушетке и рассматривая сквозь прозрачную витрину просторный холл торгового центра, забитый людьми и нелюдьми. В нос бьет цветочно-сладкий запах дорогих духов: парфюмерия напротив. Мурлычет какая-то музыка, и Каре вовсе не хочется вслушиваться ни в слова, ни в курлыканье парочек вокруг, не отлипающих друг от друга. Может быть, Кара и не против тоже за ручку походить: у Ишим лапка маленькая, аккуратная и теплая, тонкие пальчики, пара прохладных простых колечек — из всей драконовой сокровищницы она выбирает только их. Но Ишим упорхнула куда-то в вешалки, затерялась среди платьев, жди ее теперь… «Денница, можно я просто повешусь», — набирает Кара, когда ей кажется, что время течет бесконечно медленно. Сообщение улетает; тут же прочитано. Она думала, что будет отвлекать инквизиторов от работы, но они, похоже, не слишком-то заняты. «Тебя тоже до смерти заебали эти сердечки и цветочки вокруг?» Телефон Яна, но отвечает точно Войцек; она понятия не имеет, как они его делят, но интуитивно научилась угадывать по развязно-нагловатой манере речи. Представляет, как Влад сидит на столе в приглаженном и чистеньком инквизиторском офисе. Кара оглядывается по сторонам, качает головой: она бы и правда сделала поменьше розовых и алых цветов вокруг, а то в глазах рябит страшно. Но Кара не дизайнер и нисколько не понимает в человеческих традициях, чтобы хоть что-то говорить. Черт с ним — пускай. Она не способна осознать, зачем на Новый год люди украшают срубленные деревья, а на масленицу — пекут блины и жгут чучела; не умеет Кара праздновать и расслабляться хотя бы ненадолго, всегда готовая выхлестнуть черные мощные крылья и выхватить клинок. Под кожаной курткой в ребра впивается кобура на портупее. На всякий случай. «Мы с Ишимкой в Париже по делам, она затащила меня в торговый центр. Я тут сижу уже час, скучно очень, — пишет она, очнувшись и поняв, что застыла над погасшим темным экраном. — А как у вас?» «Отчеты, Ирма орет, романтика». Она знает, что Влад где-то в промозглом городе сейчас криво ухмыляется, и улыбается сама. Они оба слишком драматизируют, как для тех, кто сражался с богами, демонами и самими собой. Иногда можно позволить себе немного ребячества. Наверное, именно для этого люди придумали праздники. «Своди мелочь в кино, ей понравится, — советует Войцек. — Там сейчас много романтической мути должно быть». «Влад, а у людей есть какая-то традиция облизывать друг друга на этот ваш праздник?» — устало спрашивает она, наблюдая за молодой и беззаботной парочкой, пробежавшей мимо магазина. «В общественных местах? — прилетает уже явно от Яна. — Только у самых некультурных. Не делай так никогда». «Даже чуть-чуть?» — уточняет она. Оглядывается назад, но Ишимка никак не идет, совсем сгинула среди воздушных невесомых платьев — такими темпами придется отправляться на поиски. Вместо ответа кто-то из инквизиторов посылает стикер с котиком — у котика бессильно-несчастная мордаха, и он явно готов от отчаяния стукнуться головой об пол. Кара хмыкает: чудны дела человеческой техники, куда ей до них. Еще пару раз пиликает сообщение, но Кара порывисто вскакивает с кушетки и мигом оказывается возле появившейся Ишим — она как будто напугано смотрит на нее снизу вверх, прижимая к себе пакет с платьем. — У них не было моделей для демонов, а мне так понравилось, — смущенно бормочет Ишимка, утыкаясь ей носом в шею. — Извини, что долго. — В смысле — не было? — удивляется Кара. — Хвостик. Прорезь нужно, — вздыхает Ишим. — Вот пока нашли мага, который может это устроить, пока он колдовал… — Да ерунда, — отмахивается Кара. — Главное, чтобы платье тебе нравилось. Так… Давай в кино, тут есть где-то на этаж выше. Фильм выбираешь сама, я варвар и ничего не понимаю. Ишим заинтересованно дергает пушистой кисточкой хвоста.

***

Ни за что Ян, конечно, не признается, но он не помнит имен всех этих улыбающихся девушек. На третьей шоколадке он выучивает наизусть коронное «Спасибо большое, тебе тоже удачного дня» и может произносить это, не отвлекаясь от отчета, продолжая печатать и ничуть не сбиваясь с ритма. Вечером ехать на задержание, а он еще не составил рапорт о вчерашнем обыске магазинчика, торгующего запрещенными боевыми амулетами, и это куда важнее расфуфыренного человеческого праздника, придуманного маркетологами. Он тянется за кофе — тот, как и обычно, справа, под рукой. — Войцек, ради всего несвятого, это что, сахар в виде сердечек? — медленно, точно эта мысль никак не укладывается у него в голове, произносит Ян, глядя в подсунутую чашку. Слышит шорох позади, медленно поворачивается на офисном стуле, чтобы посмотреть в лицо этому удивительному человеку. — Это из кофейни соседней. Знаешь, акция, все дела, мне вот тоже всучили… Влад медленно отступает к своему столу. И даже начинает перекладывать бумажки, имитируя серьезную работу. Как будто бы смутившись. — Глаза, — веско и страшно произносит Ян. — Да там нет никаких глаз, не придумывай. — Я хочу видеть твои честные глаза. Ну? Влад все еще разбирает документы, улыбается, мурлычет что-то себе под нос. Отчет никак не хочет набиваться — Ян слышит задорный смех откуда-то из коридора, удивляется, как это все умудрились поймать невесомо-радостное настроение. Может быть, с ним что-то не так… Он медленно отпивает горячий кофе. Сладко, но не так, чтобы противно, теплом по горлу; по лицу растекается глупая улыбка, пока он смотрит в экран пусто и отстраненно. — Влад? — Да? — немедленно, чуть настороженно отзывается Войцек из другого конца кабинета. — Вкусно очень. Спасибо… Шоколадку хочешь? Мне тут надарили, девать некуда.

***

«Что за «Пятьдесят оттенков серого»?» — интересуется Кара ненароком, отправляя сообщение, пока Ишим разговаривает с приятной девушкой, продающей билеты. «НЕ ИДИ ТУДА, — тут же отвечает Влад. — Это ебанина полная. Погугли бдсм, короче». И — тут же: «Не, нахуй. Не гугли, мне слишком жалко Ишимку». Ишим выбирает какую-то милую романтическую комедию и места посередине — какие остались. Краем глаза следя за яркой картинкой на экране, Кара хмыкает над парой действительно неплохих шуток, что доносятся до нее. Цапает Ишимку за хвост и гладит аккуратно, играется, щекочет. В конце концов, Ян говорил только про те места, где их могут заметить, да и она не делает ничего противозаконного. Ишимка хихикает — уж точно не над фильмом, шутливо отмахивается от нее хвостом, норовя заехать по пальцам мягко и несерьезно. Так незаметно пролетают полтора часа; когда они выходят из кинозала, свет резко бьет в глаза; Кара сладко потягивается. — В прошлом году ты подарила мне эту… кустовую хризантему, — смеется ласково Ишим. — Определенно, прогресс. — Она была красивая и яркая, — бурчит Кара. — Влад вон вообще кактусы инквизиторству тащит, самые стремные и колючие, а ты жалуешься. Скажи, как нужно, я… — Нет! — Ишим берет ее за руку, чуть не заставляя споткнуться. — Не хочу, как нужно. Хочу, как ты делаешь, иначе… иначе зачем… Дари, что тебе самой покажется красивым. Кара кивает и начинает понимать. Например, сейчас она совершенно точно хочет сгрести Ишим в охапку и дотащить ее до машины вот так, точно похищенную девицу, на руках или на плече — так уж точно удобнее. Но нет: Кара вспоминает, что они культурные. И, вздыхая, покупает Ишим мороженое с шоколадом.

***

— Ненавижу нахуй этот день, ненавижу, — рычит Ян. Он бежит, срывая дыхание, за улепетывающим парнишкой, петляя по узким улочкам. Под ногами лед — попробовать бы тут не навернуться, зубы не соберешь; ботинки скользят, как назло, на повороте, он, сдирая кожу, хватается за угол дома, чтобы не занесло… Влад обгоняет его запросто, в два удара сердца, за которые Ян пытается выровняться. Бежит за подозреваемым с усердием гончего пса, восхищенно сверкая глазами, скалясь жутковато и на бегу набрасывая боевые заклинания. От него бьет волной дикая неудержимая сила, та, что древнее их всех: охотничий азарт, радость погони. Он едва не воет, точно лесной волк; по контракту бьет наотмашь чужим удовольствием. Им нужно всего-то так мало — свобода… Собираясь с мыслями, Ян отлепляется от дома и кидается следом. На город опускается ночь, теплятся огоньки в окнах, а в переулках, вдали, скрывая поблескивающие фонари, зловеще желтеет густой зыбкий туман, — достоевщина какая-то, прости Денница. Несчастный беглец уже уткнут мордой в холодную обмороженную стену. — Ненавижу, — повторяет Ян упрямо, застегивая наручники на его запястьях и подталкивая задержанного в открытый Владом портал — стоит тут аркой, дышит в лицо холодом межмирья. — Всех ненавижу. Уговаривает себя, старается. Не хочет признавать, что ему нравится этот день и любой другой, проведенный с Петербургом, Инквизицией и Владом. Не желает слышать, что он на самом деле такой же безнадежно поехавший, как и Войцек. И отмечает сегодня он, похоже, день психически больных. — Даже меня ненавидишь? — невинно ухмыляется Влад. — Тебя — сильнее всего.

***

Один убитый Господь, наверное, ведал, почему вдруг люди решили дарить друг другу вырезанные из бумаги сердца. Как казалось Каре, сердце врага, настоящее, принесенное в дар, гораздо ценнее, оно яснее выражает все чувства. Смотри, я пойду и убью для тебя любого — языческая и дикая честность. Оно реальнее, чем поделки из картонки, что вышвырнут на следующий день. Когда-то Влад шутил, что с Кары станется притащить Ишим чьи-нибудь чужие руку и сердце. Войцек вечно над ней издевался, не понимающей безумных людских обычаев и клятв. Но в этот раз Кара делает все правильно и прилично, покупая Ишимке большую коробку с шоколадками в виде алого сердца, перевязанного ленточкой. Расчет верный: сластена Ишим в восторге, цапает уже третью конфетку и счастливо улыбается, сидя на кровати. Кара разливает шампанское на два бокала. Губы у Ишим сладкие-сладкие от лучшего шоколада.

***

— Уже только сам черт поймет, кем он был, инквизиторство. Говорят — военным врачом во времена одного из самых жестоких римских императоров. Солдат, недоношенный ребенок войны, которому совсем нечего терять, безропотно умрет за идею, за родину, за своего владыку, повелительно взмахнувшего рукой и начавшего кровопролитнейшую войну; император запретил им жениться. И этот лекарь венчал их тайно, в ночи, точно злейший преступник. Он, наверное, лучше всех понимал: ходил с ними в бой, знал, что человек, который сражается за женщину, ждущую его дома, за светлый ее образ, готов биться, пока оружие держат руки, а потом — по-звериному рвать врага зубами и выгрызать им трахеи. Когда вокруг грязь, кишки наружу и роящиеся мухи, когда ты различаешь только алое мясо и белые кости, когда выворачивает от запаха паленой человечины, нужно что-то, за что получится уцепиться, чтобы не сойти с ума. Надежный якорь, который удержит; нить, что ведет из лабиринтов безумия. Я знаю, каково это, инквизиторство. И он тоже знал. Потому не боялся справедливо карающей длани, что обрушилась на него. Императоры не любят, когда им перечат. Голос рокочет, мурлычет, слушать приятно, сразу сон натекает. Влад, кажется, поправляет ему взлохмаченные волосы или просто так касается, и у него вовсе нет сил, чтобы шипеть на него; Ян не может сказать ему, чтобы убрал свои наглые лапы. — Спишь, что ли? — Угу. — А я ведь распинаюсь тут, — сердито и напоказ ворчит Влад. — Чуть не в самом важном признаюсь, а он, понимаете ли, спит. Совсем никакой совести у человека, ну вы посмотрите. — Да знаю я все, что ты там признаешься, — сонно ухмыляется Ян. — Так что, его, святого Валентина, казнили?.. — Да. Совершенно безжалостно и без сомнений. Была там, правда, чудная история про слепую дочь генерала, которую безутешный отец привел к Валентину перед казнью, наслышанный от спасенных солдат о почти магической его силе, кланялся в ноги и умолял, рыдая, исцелить глаза его любимой дочери… — Прозрела?.. — выдыхает Ян шепотом. Смыкает слипающиеся веки, представляет на мгновение, каково это, — всю жизнь в темноте жить. Вздрагивает, вжимаясь в плечо Влада. — Прозрела. Как только казнили Валентина. Открыла оставленное им письмо и увидела вложенный в него цветок, вдруг замерла, заплакала, понимая, какое же это счастье — просто видеть что-то невыразимо прекрасное… Красивая сказка, инквизиторство? — Угу… Влад, знаешь, какая у меня самая любимая фантазия? — Ну-ка? — живо интересуется он. — Ты, молчащий дольше пяти минут. Просто молчащий! С закрытым ртом! — тут же вскрикивает, хотя Влад даже не пошевелился. — Посиди тихо, ты удобный… Диван мягкий, кожаный, поскрипывает. Кто-то когда-то на него кофе пролил, до сих пор пахнет — может, и Ян сам. Но ему странно, по-домашнему уютно, что невозможно двинуться с места; он, убаюканный мягким голосом Влада, уже ничего не соображает. — Когда вы спали последний раз? — спрашивает Аннушка, заглядывая в кабинет. — В прошлой жизни, — бормочет Ян. Влад теплый — вот удивительно. Хотя руки все равно прохладные, но это он просто с мороза и без перчаток, конечно же, потому что перчатки для слабых. Он утыкается носом ему в плечо, совершенно не заботясь о том, что подумают остальные, поддаваясь мягкой дреме запросто. — Инквизиторство, а пошли в кино, — вдруг предлагает Влад — и что-то Яну подсказывает, что прошло самую чуточку больше пяти минут. — Кара хвастается, как замечательно провела день с Ишимкой своей ненаглядной. А еще там боевик классный, про шпионов что-то… — Не надо в кино, лучше в цирк, — окончательно засыпая, шепчет Ян. — Вся моя жизнь — ебаный цирк с конями… И он ни на что его не променяет.