Voluntate Dei

В темноте поначалу не было видно ничего — неудивительно, что никто не заметил приближения гвардейцев и не поднял тревогу. Они были тихи, собаки не выли, надрываясь, не громыхали когтистыми лапами адские лошади, неся на спинах всадников. Дикая Охота приближалась неотвратимо и беззвучно. И в двери не стучала — она просто вынесла мощные ворота замка ярким разрывом боевой магии, разметав в стороны камни, щепки и тех немногих, кому не повезло оказаться рядом. Холодный полночный воздух тут же задрожал и застонал — наполнился криками. Во внутренний двор въехали двое конных — на черном и белом, вооруженные трескучей магией и закаленным кровью клинком. На том сопротивление и кончилось, толком не начавшись. Высший демон кричал, царапая каменный пол, когда его стаскивали с трона — он желал встретиться с ними достойно, но вышло нелепо и совсем не так, как пели в легендах. Лорд Набериус вздрогнул, когда прямо перед его лицом мелькнула алая вспышка магии, а потом понял, что не чувствует ни рук, ни ног. Задрал голову, беспомощно, но зло глядя на тех, кто влетел в главную залу. В темноте Набериус толком рассмотреть их не мог, сколько ни щурился, но догадывался, кто пришел прямиком в его дом. Одинаковы с лица, в черной одежде — кривые обломки Бездны, безумные черти с огнями в глазах — там пылали отражением стены замка. Зеркало их сотворило, не иначе: темных, взлохмаченных, уже измазанных в чьей-то крови. Перебросились парой слов — без долгих разъяснений, по паре жестов друг друга понимая и принимая… Между ними будто плясали искры — стояли рядом, но плечами не касались. Казалось, сдвинутся еще — и вспыхнут, трепеща, яркие электрические молнии. Пахло порохом и кровью, хищно вспыхивали глаза на узких бледных лицах. Теперь он мог видеть, насколько они похожи — как брат с сестрой; в кожаных куртках, коротко стриженные, одинаково глядящие: с вызовом, с яростью, бьющей внахлест. Они были родом из этой войны, в которую играли всю жизнь, и не могли без нее, умирали, задыхались — они и нашлись-то, потому что схоже жаждали действия, движения, бесконечного рывка со зверским рыком. Набериус этого не мог знать точно, понимал интуитивно, да только сказать ничего не мог, язык отнимался. В четыре руки его выволокли на балкон, поставили на колени. Маг ухватился за длинные волосы, обнажая шею, закрытую тяжелым ожерельем из родовых медальонов, — его отражение, командор Гвардии, оборвала не глядя, и золото тяжело брякнуло о мраморный пол. — Вы… — Набериус выталкивал слова с трудом, а лица этих бешеных бесов сливались в одно, страшное, дикое. — Как вы… — Смеем, — отчеканил маг сипло. Уверенно, негромко, но голос его долго отдавался в ушах зловещим эхом и никак затихнуть не мог. — Нам имя холокост, — отозвались в тон ему — увлеченно. — Им имя легион… Они хмыкнули в унисон — чрезвычайно довольно. Перед глазами мелькнул короткий нож — Набериус не понимал, чья именно рука его держит, крепко стискивая рукоять. Не дрожа, не сомневаясь. Но видел, как загораются казармы, как разбухает нарывом огненный взрыв, уничтожающий дом, который выстроил его род… Кто-то из них коротко взмахнул рукой — со знанием дела, — и все милосердно погасло. *** Когда все окончилось, они оказались слишком далеко от своих: нужно было время, нельзя показывать слабость; то нездоровое опьянение битвой спало, оставив место глухому отчаянию. Кара прислонилась к Владу устало, ткнулась носом в плечо, в драный лацкан кожаной куртки. Позволила стиснуть себя, прижать крепко, ощутимо, за побаливающие ребра. Слабо горели царапины, ныли изрезанные лицо и руки. Глаза у Влада были темные и тревожные — он смотрел сквозь нее. — Всесожжение или жертва всесожжения, а, Кара? — вкрадчиво уточнил он, но голос был усталый — выгоревший. — Мы играем с библейскими текстами, которые так сложно толковать. — Это последний, — прошептала она, кусая потрескавшиеся от огненного жара губы. — Последний. Война закончена — мы убрали всех, кто был на стороне Мелеха, теперь они ни за что не поднимут мятежа против Гвардии. Наступит мир. Денница, пожалуйста, пусть он наконец наступит. Влад ничего не ответил, обнимая ее сильнее, успокаивая, а Кара чувствовала: она лжет сама себе. Но ему — никогда.