Voluntate Dei

То лето они запоминают накрепко за безмолвие и долгие тягучие дни, янтарные от солнца, смолянистые, пахнущие душно — травами и полем. В Ленинградской области редко бывает столько света, но в этот раз они вытаскивают счастливую карту — или природа чует, кто обосновался в небольшом дачном поселке, окруженном с одной стороны громыхающей железной дорогой, а с другой — пышным зеленохвойным лесом; да, несомненно, провидение все знает и просто не хочет связываться, а тучи их стороной обходят. Себе дороже. О даче они подумывали давно; сколько ни люби сумрачный город, не по рождению ставший родным, а все-таки в жаркое лето тянет за его границу, влечет неясной тоской — попробуй устоять. За плотно сбитыми домами чудится шелест ветра в деревьях, на рынке сладкую краснобокую клубнику продают горстями, а половина сослуживцев в Инквизиции с выходных возвращается посвежевшей, пахнущей дымом костров и мангалов. С местечком везет, Кара к инквизиторской зарплате скидывается немного, вкладывается, как говорит, и им достается аккуратный участок на краю поселка, у самого въезда. Предыдущие хозяева оставляют им полупустой двухэтажный дом за хлипким на вид забором, скрипучие дачные качели, веранду, буйные заросли травы, сорняков, цветов и еще невесть чего. Славное наследство, хотя поначалу они все вчетвером (не считая собаки) стоят на месте, озадаченно озираясь, чувствуя: нежилое тут, пустое. — И чего они так задешево продали, призраки в доме, что ли, — размышляет Влад, пока они все вместе таскают тяжелые сумки из машины в дом. Белый гравий дорожки похрустывает, по ногам бьют разлапистые ветки каких-то кустов с белыми шапками мелких цветочков. Яну точно хочется ответить какой-нибудь колкостью, но Влад-то сам давно не мертвый, живой он, ощутимый, задыхается немного, поглядывает наверх, на солнце в зените, вытирает лоб под рогами и шипит. Припекает. Он еще думает, зря джинсы любимые надел, черные, да и рубашка эта ни к черту, сколько рукава не закатывай, а в спину довольно гогочет Кара — она у Влада гавайку свистнула, шорты какие-то и рада, носится по участку, обтесывая ноги о крапиву, порхает тут и там, как яркая тропическая птица, а за ней в приступе щенячьей радости гонится Джек. Ишим в доме заваривает чай и готовит бутерброды. Да, чужое, незнакомое, и они слету принимаются за задачу обжить все: и домик, с виду небольшой, но в котором каждому находится угол, и участок, где стоит прокатиться косилкой и глянуть, что осталось от давнишних клумб, и кусочек леса, что за забором шумит и птичьими голосами перекликается… Работы — на целое лето. Они стараются. Ишим занимается домом усердно; Влад совсем не знает, как она в школе училась, но теперь подозревает, что — с инквизиторским прилежанием, просиживая ночи за домашкой. Вот она и цепко хватается, тащит, как одержимая сорока, все: занавесочки, скатертки, приятную мелочевку в старый советский сервант, чтоб не пугал пустотой за стеклянными дверями. Мебели тут достаточно, не поскупились хозяева, старой и скрипучей — хоть сейчас в антикварную лавку тащи. А вот уюта не было, но со временем они достаточно захламляют дом своими вещами, чтобы начать чувствовать его своим. Вместе разгребают участок, но плющ на беседке почему-то рука трогать не поднимается, и он растет себе на здоровье, жадно оплетая решетчатые стены. Понизу маленькими цветочками проглядывает вьюнок. Они спасают молодую елочку, которую едва сорная трава не задушила; поодаль Ишим находит кустики, Влад вроде бы уже лопату заносит, а она собой закрывает, кричит про пионы как оглашенная. Кустики зацветают чуть погодя, распускаются мясистыми малиновыми цветами, и он радуется, что кто-то за руку дернул и остановил. Красиво же. Они изучат каждую пядь. Сзади, где машину ставят, тощий кедр растет, у забора — малины навалом; вишня в углу, что к соседскому забору примыкает, и она ободрана уже наполовину (Влад лениво предлагает пойти и накостылять, но идея как-то тухнет), там же смородина. Ишим хочет сиреневые кусты у калитки, Кара — подрубить пару яблонь и вместо них груши посадить, чтобы уравнять счет между деревьями, Ян вроде бы говорил что-то про навес, который надо к дому приладить, чтоб машина под солнцепеком не стояла… Влад не предлагает ничего, он наслаждается. — И все-таки черт знает, почему они дом продали, сказка же, — говорит однажды Ян, один в один повторяя первую мысль Влада, но он пожимает плечами. Подумывает, что — перегорели. Это они-то воодушевились, но на следующее лето чувство будет куда слабее, и так с каждым годом примется затухать постепенно. И потому ему ценно это — первое, дороже золота. Они прячутся от города и работы, но отдыхать Ян не умеет, его бездействие пугает больше всего, вот он и носится, помогает Ишим грядки устроить, потом с теплицей что-то возится. Лезет на крышу — кровлю править, ловкий и верткий, как кошка, а Влад опасливо косится снизу, подсчитывает, где хватать, если сорвется. Тревожно поскуливает Джек, тычется носом в ладонь. Как лестницу на второй этаж поправить — так сразу Ян, с водопроводом разбираться тоже он рвется, а если Влад еще хоть раз услышит про дверные петли, которые менять надо, то сам повесится, ей-Денница. Но Кара неожиданно поддерживает эту его блажь и помогает розетки ставить… — Ты ведь знаешь, что на дачу приезжают отдыхать, а не работать? — ненавязчиво намекает Влад. У него руки исцарапаны, потому что лезть в заросли ежевики с миской — такая себе идея, если честно; Ян ворчит и ищет в шкафчике перекись. — Там фундамент просел, надо бы поднять… — вдохновенно начинает он, и дальше можно уже не слушать. Влад отмахивается, протирает руки и валится на качели с книжкой, лениво поворачивает голову — там Кара и Ишим о чем-то спорят. Один Джек лежит в пионах животом кверху. Влад ему подмигивает, вздыхает: сейчас шуганут пса, чтобы цветы не валял. Яблоки медленно вызревают на деревьях, наливаются, и однажды пронзительно слышится треск веток, не выдерживающих тяжести; приходится подпорки ставить. С этим, понятно, к Яну… К Яну он больше не пристает: каждый отдыхает как может, а инквизиторство, кажется, счастлив. Большего Владу и не нужно. А сам Влад тащит их в лес за грибами, немилосердно поднимает в шесть утра, и его кто-то смачно материт (Кара или Ян — поди их разбери). Всю корзину занимают подосиновики и небольшая горстка белых, а к концу вылазки побаливает спина… Потом они чистят грибы полдня, чернота въедается в пальцы, как сажа. На следующий день Кара будит его ни свет ни заря на рыбалку — это месть у нее такая изощренная, но без смеха наблюдать за тем, как она с управляется с удочкой, купленной в поселочном магазине, невозможно никак. И Влад смеется, перебивая лягушиное кваканье, пока Кара не притапливает его слегка, и они плещутся совсем недалеко от берега, хохоча и отфыркиваясь. Прохладная вода заставляет ежиться, а одежда неприятно к телу липнет. На берегу носится Джек, воет, будто плачется, и успокаивается лишь тогда, когда они в обнимку из озера вылезают, мокрые, но счастливые. В ведре — ни одной рыбешки. Джек обычно туда-сюда рысит по участку (он пес домашний, редко когда за забор вылезет), прячется в кустах и украдкой обкусывает налившиеся ягоды земляники. Узнав про это, Ишим гонится за ним с тряпкой по пыльной дороге, и смеется, и без сил валится с ним в полевые цветы на обочине — Джек тявкает по-щенячьи, облизывает ей лицо земляничным языком. Понемногу прознают про дачу и другие, в гости заглядывают. То Аннушка заедет, будет сидеть на качелях, прячась под широкополой шляпой, и читать Бронте, то кто из Роты на шашлыки заглянет, им-то лишь бы поесть… Тихо тут не становится никогда. Белка ловит ящериц и не слушает все доводы про взрослые года. Она рассаживает их в широкую клетку, дает имена, подкармливает. Иногда нежно тыкает в носы, и ящерицы забавно отскакивают. Белка все время наезжает внезапно, проводит целые дни на озере, носится на велосипеде с соседскими ребятами. Оголтелая шайка — все сплошь городские, вырвавшиеся из клетушек и разошедшиеся. Позже туда прибивается Вирен, и соседи приходят к ним с жалобами, паломничают каждый день. Но быстро понимают, что они тут такие же дети, как и те, что куролесят по поселку. — Кажется, мы стареем, Войцек, — грустно вздыхает как-то Ян, пока Влад с дровами в сарайчике возится. Он честно заявляет, что угли для мангала — для слабаков. Не атмосферно. Спорить с ним совсем неохота — Влад вообще недавно взял за правило не спорить с людьми, у которых топор в руках; Ян такой прихватывает небрежно, покачивает в воздухе, расслабленно прислоняясь к стене. — Да нет, — говорит он, — я как будто в детство попал. Я такую свободу только тогда чувствовал. Тем же вечером они сидят, глядя из окна на закатное солнце, легкий ветерок колышет тюль. Ишим возится с самоваром, найденным где-то в кладовке, и скоро все забивает аромат свежезаваренного чая с травами, которые прямо тут, рядом с домом, нарвали. Вдалеке гремит проезжающий поезд. Догорает июль, но впереди еще целый месяц; а кажется — вечность.