Voluntate Dei

Как только она видит этот город, Кара мечтает о пламени. Неугасимом огне, что сметет старые дома, ютящиеся друг к другу, слизнет широким рыжим языком кровавую бойню. Очистит это место. — Что за пиздец тут творится?! — рычит Кара, распахивая дверь так, что та грохает в хлипкую стену. — Я могу пережить всяких псин и толпы поехавших горожан, но только что охотник, такой же, как я, попытался меня убить! А потом превратился в какого-то упыря! — И это повод, чтобы крушить мою мебель? — хладнокровно уточняет Ян Зарницкий; лицо в сизом дыму, пальцы — в чернилах. Он стоит, облокотившись на кривые перила лестницы, гибкий и опасный, как одна из тварей, с которыми Кара сходится в темном нутре города. — И не надо пачкать пол. Здесь довольно крови. Кара оглядывается — движение резкое, как удар клинка. Она оставила за собой кровавую полосу — но это не рана, а течет с мокрого плаща. Сердито выдохнув, она стаскивает с себя отяжелевшую истрепанную тряпку, вешает на аккуратный крючок и после того прикрывает дверь, задвинув щеколду. Особой еды в доме Яна не водится, но все равно, снимая запыленные и перепачканные сапоги, Кара подсознательно ожидает, что сейчас с кухни раздастся веселый перезвон половника о кастрюлю и мать выглянет, чтобы пригласить их с Владом к столу… Воспоминание истончается быстро, а вместо него наваливается обреченное осознание: это проклятый город, а не родная деревенская глушь. Да и от той давным-давно остался только пепел. А ее брат умирает на верхнем этаже. — Ему стало лучше? — спрашивает Кара, надвигаясь на Яна будто бы с угрозой, хотя он единственный в этом городе, кто открыл им дверь, когда она выла на улице — с раненым Владом на руках. — Сколько еще этой проклятой крови ты собираешься в него залить?! — злость взвизгивает, как ржавая циркулярная пила. — Я видела, во что они превратились! Это!.. Город горит, город полыхает, город умирает у нее на глазах. Они пришли сюда за лучшей жизнью, и все, что они умели — это убивать, и Кара даже позволила влить в себя Бледную кровь, странную отраву, которая сделала бы ее сильнее. Контракт подмахнула, не вчитываясь, а ведь наверняка стоило просмотреть мелкий шрифт. На первой охоте ее брата, кинувшегося наперерез серой испепеленной твари, чуть не распороли пополам. — Я всего лишь пытаюсь помочь, — клянется Ян. — У нас нет другого выбора… Кара вцепляется в него взглядом. Бледные губы, синие глаза. Старая, но аккуратная серая рубашка с вытершимися уголками на воротнике. Он бывший клирик — с его слов, — который ушел, когда понял, что Церковь не собирается покаяться в совершенных грехах. В том, что они принесли в город кровь, которая отравила всех и постепенно превратила в чудовищ, надрывно воющих снаружи. Ян умеет выживать — это видно сразу. Двигается четко, почти бесшумно, и в его легкой поступи Кара угадывает хорошего фехтовальщика. Он не боится выглядывать на улицу, хотя и разумно полагает, что не стоит искушать судьбу лишний раз. И неизменно желает Каре удачи. В обезумевшем от эпидемии городе он кажется лучшим союзником. Она поднимается по скрипучей лестнице и смотрит на своего брата, лежащего на постели, как покойник. Кожа пергаментно-серая. На груди — неаккуратные бинты; все-таки Ян не лекарь и уж точно не хирург. Но дело не в съехавших повязках — в крови, которую он потерял. В крови, которую в него залили. — Ну, вам повезло, что вы не ломанулись в лечебницу Йозефки, — иронично говорит Ян, облокотившись на дверной косяк. — Это та, где безумный мудак в шляпе? Влил в меня какую-то не ту кровь. — «Мудак в шляпе»? Ты сейчас половину Ярнама описала. Это там, где калечат людей. — У тебя не лучше получилось с конкретикой, — скалится Кара. Он тихо смеется и уводит ее, чтобы не мешала Владу отдыхать. Они курят вместе на крыльце, глядя на мертвую-мертвую улицу, умытую кровью. Где-то рядом горят костры, на которых недобрые горожане сжигают чудовищ. Холодный осенний ветер пробирает до костей, и Кара хохлится, как ворона, чьи перья налипли ей на клинок. Табак горчит на языке — что-то настоящее. Что-то хорошее. Она улыбается, глядя на закрытые двери и окна; за ними — мертвые люди, измененные люди, люди, смирившиеся со смертью от голода. Может быть, не худшая участь. — Почему ты нас впустил? — спрашивает Кара то, что не дает ей покоя. Она успела оценить гостеприимность этого проклятого места: топоры, когти и выстрел в ебало. — Мне было одиноко, — говорит Ян. Как-то неуместно. Глаза у него синие, бесчувственно-холодные. — Ты помнишь, что тебе нельзя делать? — вдруг вкрадчиво спрашивает он. — Я не должна умирать, — повторяет Кара. *** Она умирает глупо — подставившись под вилы какого-то ошалевшего ярнамца, поросшего коростой так, что та выела ему мозги. Кровь застилает им глаза — и, может, они видят в Каре чудовище, каким сами становятся, когда на них наползает пепельная чума. Кара чувствует, как кровь покидает ее тело, и она устало смеется перед смертью; в глазах гаснет. Она никогда не увидит брата живым. Она попадает в сон — и видит туман, цветочное поле, печальную куклу и какого-то старика, который тихо дребезжит ей о том, что это ее новый дом. Кара стискивает зубы, но ничего не говорит. Кажется, угрюмое молчание — это нормально для той, кто впервые испытал смерть. Дом пустой и унылый, дверь нараспашку, совсем не как в пылающем злобном Ярнаме. Здесь Каре хочется выхватить клинок и защищаться от чего-то невидимого сильнее, чем когда она крадется по разбитым мощеным улочкам, но меча нет на поясе, и она чувствует себя странно обнаженной. Она возвращается — и бежит к дому Яна, срывая дыхание. Усталый Ян встречает ее у двери, в которую она бешено колотит, ссаживая кулаки и едва не срываясь в истошный крик, вторящий ночным тварям; когда дверь распахивается, она падает ему навстречу. — От тебя пахнет лунным сном, — говорит Ян. — Значит, все же они тебя достали… Этому городу нужен Охотник, Кара. Один Охотник. Теперь понимаешь, почему Влада пытались убрать? — Но почему я? — шипит она в отчаянии. — Ты хорошо убиваешь. Запомни одно: не соглашайся ни на что, не заключай с ними сделок. Не принимай их даров. Иногда приноси им кровь чудовищ, а потом… мы что-нибудь придумаем. В словах Яна, как и во сне, сплошной туман. Теперь Кара вспоминает: не доверяй всему, что тебе говорят. Так они с Владом и выживали долгие годы, выгрызая себе право на следующий день. Следующий день в Ярнаме никогда не настанет. Тут царит вечная ночь. — Я проебала меч, — угрюмо признается Кара. Как будто это худшая из ее проблем. Ян тоже обреченно вздыхает и идет куда-то в комнаты, а потом возвращается с обернутым в ткань клинком. Хороший, благородный меч, посеребренная рукоять. Наверняка родом из Церкви; по лезвию надпись — на птумерском? — Дави гордыню непокорных, — переводит Ян. — Когда-то я думал, что буду защищать людей, но, как видишь, не сложилось. Я верил в эту службу сильнее, чем другие верят в Великих, но не смог пойти на сделку со своей совестью, когда люди начали болеть, а Церковь — снаряжать Охотников, чтобы перебить их. Держи, — протягивает он — рукоятью вперед. — Может, ты сделаешь мир немного лучше. Для меня честь, если ты для этого выберешь мой клинок. Правда, это подарок. Меч обманчиво легкий; идеальный баланс. Кара завороженно смотрит на свое отражение. На щеке подсохшие бурые следы, рассеченная бровь — и горящие уверенностью глаза. Когда она сжимает рукоять, та правильно впивается в ладонь, и Кара безумно улыбается. Эта сталь не излечит брата, не спасет Ярнам от безумия, не очистит улицы от копоти, крови и разлагающихся тел. Но это лучше, чем ничего. *** Кара возвращается, тащит добычу. Она же Охотница, даже если звание не по ней сшито. Но она добыла птицу, из которой можно приготовить ужин — посреди вечной ночи. Кара уже понимает, что время течет здесь иначе, но все равно ей, цепляющейся за скучную бытовуху, кажется, что приволочь относительно свежий кусок мяса — это лучшее, что она может сделать в благодарность для Яна, приютившего их. Она переступает порог и слышит тот самый крик. Визжащий, леденящий душу вопль, который преследовал ее на мосту, пока она плясала вокруг церковного искаженного чудовища, чувствуя, как кровь заливает правый сапог. Почему-то Кара именно это запомнила из той битвы: как было неприятно и липко. И как ее отшвырнуло прочь, когда когти вспороли ей грудь. Меч дрожит в руке — и ее вдруг перехватывает Ян, вжимая в стену. Он сильнее, чем ей казалось. — Не ходи наверх! — перекрикивая вопли, рычит он Каре на ухо. — Все будет хорошо. Кара, все будет хорошо. Он сильный. Он справится. Кара может двинуть ему рукоятью по затылку, но она медленно кивает. Осознание пробивается сквозь боевую ярость, требующую тут же вонзить твари клинок в грудь. Это Влад. Это ее брат, отравленный кровью. В уголках глаз собираются злые обжигающие слезы, но Кара не плакала слишком давно, чтобы разрыдаться по-настоящему. Единственный выход — злость. — Я видел такое в Церкви, — негромко говорит Ян, словно боится привлечь внимание существа наверху. — Они сохраняют рассудок, если не дать им попробовать человеческую кровь. Через пару часов он устанет — и я смогу ему помочь. Зверь внутри — это всего лишь плата за жизнь. Почему-то ей опять кажется, что он лжет. Выбирает слова, удерживает ее, чтобы она не делала резких движений, и Кара ненавидит его и весь гребаный мир — за то, что ей не дают ответы. Она уже понимает, что все дело в крови, в проклятии, превращающем людей в вывернутых наизнанку чудовищ — и все это с позволения Церкви. С благословения Церкви, которая никого не спасла. Какое счастье, что она пала, Кара с удовольствием посмотрит на эту разруху в следующий раз. Посмеется над собором, который стал огромной надгробной плитой человеческой гордыне. Ян клянется и клянется, хватая ее за руку, у него холодные сильные пальцы, и она почему-то решает поверить. Он ведь хотел сделать мир лучше, и он все еще здесь, с ней, а не на ступенях, ведущих к собору. Визг сверху раскалывает ее голову изнутри и не дает соображать. Она все еще судорожно сжимает клинок — ей нельзя умирать! — но Кара дома, и она медленно возвращает его в ножны. Ян улыбается. Когда Ян помогает Владу, слабому и какому-то полубессознательному, стащиться по лестнице, воронья похлебка уже готова. Кара вливает в брата плошку обжигающего супа — и первое, что Влад говорит, воскреснув из мертвых, это жалобы на ее стряпню. *** Кара сходит с ума. Она бредет по ставшим знакомыми узким улочкам, грязным и невзрачным, убитым и уничтоженным, и видит то, чего не должно быть, сталкивается с какой-то проросшей везде жутью. Смотрит на огромное паучье чудовище, обвившее собор. Факелы пылают — и сужают зрение, ослепляют ее, она и так видела слишком много. Она не может поверить, ее человеческий рассудок тщетно пытается совершить самоубийство, и все, что она может — держать клинок. Бить, рубить, стрелять. Она бежит через толпу чудовищ, которые все это время были рядом. Она безумна. Ночь сегодня страшнее и темнее во сто крат. Кара не знает, сколько уже длится это «сегодня», который раз умирает, но после очередной смерти, так и не убившей ее до конца, она сдается и бредет по измененному кошмарному городу, и ноги сами приводят ее к дому. Она видит все в спектральном красном свете, как у луны, тяжело нависшей над Ярнамом, как угроза войны. Война уже началась. Баррикады на улицах, трупы у порогов. Она уже проиграла. И плач. Рыдание ребенка, которого не должно было рождаться. Ребенка Великого и смертной королевы, обреченного на вечное страдание. Может, это из-за него весь этот кошмар, толпы обезумевших и искаженных зверей? Он был здесь, а она не замечала. Теперь Кара мечтает вернуться обратно в уютное неведение. Кара видит это на крыше знакомого дома — их дома. Оно похоже на большого черного кота, пристально смотрящего на нее. Изящного, но какого-то дикого, опасного. В шерсти звездами открываются вечные серебряные глаза. На боках жадно дышат пасти, как жабры у рыбы, выкинутой на берег. Они пробуют ее безумие на вкус. А потом он будто бы улыбается. — Так теперь ты видишь? — говорит кот. Голоса расслаиваются и сливаются в один — знакомый усталый голос, и Каре хочется то ли взлететь, танцевать с ним на черепице, воя, как одержимая, и рубя наотмашь, то ли упасть на колени и смириться, вскрыть себе горло, пытаясь найти успокоение во сне. — Ученые называли это Озарением, но на самом деле ты просто… стала частью этого мира. Увидела изнанку, — мягко говорят ей. — Кара, все хорошо. Ничего на самом деле не изменилось. — Так вот откуда ты столько знаешь о чудовищах, — усмехается Кара, и в ее голосе прорезается невиданная веселость. Она привыкла встречать зверей Ярнама с вызовом, нагло бросаясь в битву, полагаясь на силу и бессмертие, но это не зверь, это Ян, их Ян. — Где мой брат? — Охотится. — Ты говорил, ему нельзя пробовать человеческую кровь! — после вечной драки ей хочется ссориться даже с неизменно спокойным Яном. — Они не люди больше. Ян был самым нормальным в этом загнившем городе — и он оказывается чудовищем. Он мурлычет — на десяток голосов. *** Она кидает ему окровавленный значок и сдавленно рычит. Сначала город кусками обрушился на ее глазах, показав ей искореженную изнанку, а теперь даже доверие, купленное кровью Влада, тает. Ян снова похож на человека, снова курит на крыльце, выглядя почти счастливым, и у него на плечах накинута старая куртка Влада с оторванным воротником. Брат отправился проведать выживших в часовне Идон — кажется, ему правда не наплевать на кучку обезумевших людей, чудом спасшихся от звериных когтей. — А это ты где нашла? — удивленно спрашивает Ян, вертя значок, на котором выбито его имя. Янош Зарницкий. Клирик Церкви. Клинок Церкви. Значок, обезображенный чьими-то когтями. — В Главном Соборе. Еще там была сраная монашка. При мне обратилась в огромного оленя и попыталась меня пришибить, а жаль, она была в моем вкусе, — огрызается Кара. — Янош Зарницкий умер там — его разорвали свои же или он обратился в зверя, я не знаю. Кто ты такой? Он выдыхает дым. Усталый человек, который их спас. Аккуратные, выверенные движения. Кара не может поверить, что все это маска. У него была сотня возможностей убить их, но Ян просто позволял им оставаться у него дома и подсказывал понемногу. — Что ты такое? — упрямо спрашивает она, садится на крыльцо рядом, приваливается к плечу Яна и принимает из его тонких рук сигарету. От него пахнет кровью, крепким табаком и чем-то уютным, потрескивающим камином, который они зажигают, натаскав домой наименее трухлявых ящиков. Кара кладет клинок себе на колени. Они с ним близки, как мать и ребенок. Иногда она спит урывками, обнимая меч в ножнах, на сырой брусчатке, забившись в угол. Вряд ли кто-то найдется, кто может ее обокрасть в вымершем, обезумевшем Ярнаме, но так Каре спокойнее. И история о спасении мира, и клинок — это всего лишь ложь? — Я предпочел бы, чтобы ты называла меня Яном, — негромко говорит он, отворачиваясь, словно полагая, что Кара больше не хочет видеть его лицо. — Мне нравится это имя. Нравитесь вы. Я всегда хотел почувствовать себя человеком, вы… странные. Безумные. Я отказался от большинства воспоминаний, чтобы стать частью этого разрушающегося мира, и оно того стоило! — твердо говорит он тем самым тоном, каким рассказывал дешевую историю про благородного клирика. Сигарета горчит, дым выжигает горло. Где-то над их головой визжит комок перьев, некогда бывший вороной. Все в Ярнаме извращается, и после сотни битв, после намертво въевшейся в ее одежду крови Кара не знает, кому может верить… — Так ты влил во Влада свою кровь, — медленно говорит Кара; осознание душит. — Поэтому он… другой. Не такой, как проклятые. Он теперь… твой? Он умрет без тебя? — Что за ерунда! — раздраженно ворчит Ян. — Он здоров. Если будет благоразумен, то зверь останется под контролем. Я… Я просто хотел помочь. Если бы ты знала, что можешь кого-то спасти, неужели не стала бы? — Покажи мне, — требует Кара, придвигаясь, силой разворачивая его к себе. — Покажи, как ты выглядишь на самом деле. Я видела, что ваши ебучие академики пытались сотворить. Искусственного Великого. Блядский пиздец, — смеется она. — Вокруг только иллюзии и сны! Сколько бы я ни сражалась, это бесполезно, они восстают снова. И я не могу просто сдохнуть! Покажи мне что-нибудь настоящее, Ян. Что-нибудь, во что я могла бы поверить! — Закрой глаза, — вздохнув совершенно по-человечески, просит Ян и даже прикрывает ее глаза ладонью, как будто боится, что Кара будет подглядывать, как маленькая девочка. — Теперь можно. Она открывает глаза — и вокруг все еще темно. А потом вечная темнота смотрит на нее в ответ. — Почему ты здесь? — шепчет Кара, роняя сигарету в бездну. — Притворяешься человеком? Делаешь все это?.. — Мне было одиноко, — признается Великий. Он не лжет. *** Она умирает, она возвращается. Ей кажется, что дороги переплетаются по-новому, пока она не видит, а может, все дело в том, что Запретный лес не зря так назвали. Лес жуткий, но живой на свой манер, так же, как живы Кара, Влад и Ян, а город — мертвый, опаленный. Упокоить его будет милосердием, и Кара ищет его — центр кошмара, источника ужаса. Разбить — и бежать. Рассечь, растерзать. Теперь она может убить кого угодно, ее тело — закаленное оружие. Чудовища кидаются на нее снова и снова. Тощие псины в проплешинных шкурах, бывшие люди, похожие на воплощение смерти, даже какие-то невразумительные клубки змей и несчастные эксперименты академиков с выпученными глазами. Гнилое, серое и злое. Она никогда не устанет сражаться. Она умирает — и Кукла ей улыбается. Красивая, светловолосая, с голубым чистым взглядом. Голос мягкий и успокаивающий, только она едва ли дарит Каре пару фраз. Старый охотник говорит и того меньше, и Кара даже лишний раз не поднимается к нему. Кукла ее завораживает. Может быть, Каре просто нравятся красивые хрупкие вещи. Ее фарфоровые пальцы… Она возвращается — и Ян встречает ее где-нибудь возле дома. Ян теперь совсем как человек; ухмыляется, как Влад, кусает губы, как Кара. Подбирает у них человеческие привычки, перестает быть таким идеально-отстраненным. С сомнением пробует варево Влада, помогает Каре заточить клинок, когда у нее от усталости сводит руки — от того, скольких она убила «сегодня». Иногда Кара замечает, как Великий смотрит на ее брата, точно на что-то божественное. Он дает Владу книги, и они о чем-то подолгу говорят, перелистывая пожелтевшие страницы. Великий совершенно точно вмазался в человека, которого впервые увидел чуть не распиленным пополам. Такое вот — с первого взгляда. Кара смеялась бы, не будь это страшно. — Если я увижу на своем брате гребаное обручальное кольцо — я тебе башку отхерачу! — срывается Кара после очередных прогулок по промерзлым подземельям, нахлебавшись обитавшего там ужаса. Ян смотрит на нее как-то странно непонимающе, — а потом смеется так по-настоящему, по-людски, что у нее становится немного легче на сердце, потому что, спасибо, конечно, но она насмотрелась на тех мерзких чудовищ, которые получились, когда кто-то пытался скрестить Великого и человека. Она хочет истребить их всех до единого. И Кара все чаще думает о пламени. — Я куда человечнее… других, — отмахивается Ян. Кара уже повидала, сколь мало человечности в богах, и теперь она не поверит ни в одного из них. — Все Великие теряли своих детей, и я не смог бы обречь кого-то на такое, — печально добавляет Ян. — Тем более — твоего брата. — О чем речь? — окликает их Влад, возвращающийся к дому с тяжелым мечом, взваленным на плечо. Меч, густо испачканный гнилой кровью. Он слишком торопился, чтобы почистить его нормально, и Кара вздыхает. Везде кровь. Всегда кровь. — Да что вы так на меня смотрите? — рычит Влад. От него пахнет морем и гнилой рыбой, отчаянием и кислотой. Влад пошел туда как человек, потому что только люди могли смириться с безумием мира вокруг, и Кара знает, что не хочет слышать историю про рыбацкую деревню. Влада не существует. О нем не знают в Сне охотника, и это главное; для них он все еще мертв. Каждый Охотник в конце становится Зверем, но Влад немного перепутал порядок и выбыл из смертельной игры — и Кара ему иногда завидует. — Ничего, — ворчит Кара. — Просто хотела сказать, что против появления племянников. По крайней мере, пока я не заткну этого гребаного ребенка, — скалится Кара на злую красную луну. И словно в подтверждение ее слов где-то рядом — и бесконечно далеко — раздается вечное рыдание невидимого младенца. *** — Мы между реальностью и Кошмаром, в вечной ночи, отсюда нельзя сбежать, — говорит Ян, когда они лежат на крыше. Гладкий текучий кот с сотней серебряных глаз, шелковая шерсть, ленивое мурчание; всклокоченный черный пес — ребра наружу, полная пасть острых клыков; Охотница с сияющим клинком, цвета настоящей луны. Каре тепло в их шерсти, можно запутаться среди звериных лап и сделать вид, что все хорошо. — Вас заманили обещаниями славы и денег, меня — молитвами. Чтобы сбежать из Ярнама, придется здесь все уничтожить. Ни одному Охотнику это пока не удавалось. — И скольких ты видел? — рокочет Влад. У него с трудом получается разговаривать измененной пастью, поэтому слова выходят рублеными и грубыми. Ян со всеми его хищными ртами, напротив, говорит даже больше, чем человеком. Ее брат больше не воет от боли — ни разу с того безумного раза, когда впервые обратился. Он довольно жмурит огненные глаза, когда кот нежно вылизывает его голову между подвижных песьих ушей. Кара обреченно вздыхает; в человеческих обличьях они предпочитают поцелуи в висок, и у нее аж на зубах скрипит от нелепой сладости, хоть домой не приходи. — Вы первые, кому я помог, — признается Ян. — Может быть, я правда хотел кого-то спасти. Я столько времени провел среди темноты и пустоты… И так давно не чувствовал ничего настоящего. Боль, сила, страх. Любовь. — Ты был когда-то человеком? — догадывается Кара. Ей кажется, что многие Великие и не догадываются о «настоящем». Безразличные хтонические твари, которых люди волнуют не больше, чем ее — копошение насекомых. А люди с их погоней за силой и вечностью только обрушили себе на голову весь ад разом. — Я не помню, — скорбно мурлычет Ян. — Я помню, что всегда был один и боялся что-то изменить. Теперь мне не страшно. Я бы умер за вас, если это возможно для такого, как я, и мне почему-то кажется, что это делает меня человеком. Кара усмехается, глядя на тяжелую кровавую луну. Ян все еще тот строгий и парадоксально хрупкий мальчишка, который помогал ей спасти Влада. Теперь он собирается спасти их обоих — и, может быть, еще несколько не до конца обезумевших ярнамцев. — Так что ты там говорил про уничтожение?.. *** Влад вгрызается в крыло Кормилицы, выдергивая ее в псевдо-реальность, мотает башкой, как настоящая псина. Удерживает ее на месте, заставляя бессмысленно трепыхаться. Ткань сна вот-вот пойдет по швам, и Кара чувствует жар в крови, знакомое безумие битвы, когда с пронзительным воплем кидается на тварь, впиваясь серебряным клинком ей между невидимых ребер, там, где у нее должно быть сердце. Кормилица вздрагивает — и рассыпается пеплом. Меч вонзается в хлипкую колыбель, и Кара чувствует злорадное отмщение за те часы, когда ее голова разрывалась от боли. Если вечная ночь закончится детоубийством, она не против. Потеряв равновесие, Кара едва не падает с клинком в обнимку, но Влад ловит ее, держит когтистыми лапами, которыми мог бы легко перебить ей позвоночник, удивительно бережно. Ласкается, как гордый пес, и Кара слышит зарождающееся в его груди счастливое рокотание. Она зарывается носом в шерсть, прикрывает глаза, слыша ноющий плач проклятого ребенка, который медленно утихает, словно его уносит ветер. Она медленно выдыхает, чувствует, что кошмарная реальность рассыпается, вышвыривая их в Ярнам. Луна все еще светится алым. Влад поддерживает ее в человеческом обличье, черная шерсть налипает на окровавленные пальцы. В животе горячо и больно, и Кара смутно помнит, что Кормилица задела ее клинком по боку — в пылу битвы рана казалась лишь надоедливой царапиной, но теперь Кара чувствует, как жар растекается до бедра… — Ты была права, дети — это пиздец, — смеется Влад, весь перепачканный в ее крови. Его колотит от ужаса. — Уверена, что не хочешь, чтобы Ян тебя подлатал? — Меньше всего я хотела подыхать у тебя на коленях, — ухмыляется Кара через силу, глядя на его искаженное лицо. Влад — все тот же мальчишка, который упрямо заклеивал ссадины на ее коленях, когда она тренировалась с отцовским мечом. — Все будет… в порядке. Я вернусь. Всегда возвращаюсь. Это не больнее того раза, когда меня разорвали собаки… А Ян знает, где меня искать, в лунном сне… Сознание ускользает, совсем теряется, она уже чувствует запах белых цветов и могильной пыли. И еще чего-то — угрожающе яркого, ядреного. Огонь. *** Кукла улыбается. Как будто не видит, что Сон охотника горит, как будто не замечает, как Влад перерубает старого Германа пополам, как будто с неба не спускается огромная черная тварь, которая хочет их всех убить. Кривая скелетина, за спиной — то ли хвосты, то ли щупальца с шипами. Напитавшееся кровью, злое, оно почти способно вырваться в мир из этой хрупко застывшей реальности. Хитрая тварь. Кара впадает в долгое, смоляное оцепенение и видит перед собой только улыбку на неживом фарфоровом лице. Даже рукой не может пошевелить — и Влад, похоже, тоже, так и стоит весь в крови. Присутствие Луны — ужас, таившийся во сне, настоящий кошмар — вдруг поднимает слепое лицо, глядя, как вечная тьма подъедает край неба. Огонь вспыхивает ярче, окрашивается в черный, дымится страшно. А потом костлявую тварь сметает. Ян бросается вперед, вгрызаясь в горло. Он больше, лапа бьет тяжелее, хлещет хвост, оканчивающийся хищной зазубриной, а из мощной спины выдвигается шипастый гребень. Раззявленные пасти воют в унисон, серебряные глаза бешено вращаются. Присутствие Луны пытается отмахнуться от него одним из своих отростков, как испуганный ребенок, но Ян древнее, сильнее и злее. С шелковой шерсти стекает черный яд бездны. Коснувшись его, Присутствие Луны отшатывается, опаленное. — Присоединимся? — хрипит Влад, перехватывая тяжелый двуручник. Вырванная с мясом лапа Присутствия Луны, отшвырнутая прочь, падает рядом, в последней агонии царапается, взрывая когтями ложную землю. Ян перестает притворяться человеком. Великие дерутся как звери, и он бешено царапается, визжит, поваливая Присутствие Луны в цветы, распахивает пасть и с хряском сминает то, что у твари вместо лица. — По-моему, соваться туда… неблагоразумно, — выдавливает Кара, глядя на окровавленную пасть их личного бога. Серебряные глаза светятся безумием. — Удивительно, что ты это говоришь. Но ладно, он прекрасно справляется. В его тоне слышится гордость. Любовь. И ни грамма страха. Кара с оторопью смотрит, как Великий торжествующе воет, задрав голову к черному небу. А потом она чувствует, что умирает снова — в последний раз. *** — О, проснулась! — слышит Кара голос своего брата, едва пробивающийся сквозь пуховую тяжесть дремы. — Кара, как себя чувствуешь? Руки ломит, хвост отваливается? — Какой хвост, не пугай ты ее! — сердито шипит Ян. Она с трудом разлепляет глаза, будто приходит в себя после долгой изнурительной болезни. Кара в узкой комнатке, в которой едва помещаются трое, но сквозь маленькое, как бойница, окошко светит солнце, настоящее теплое солнце, а не иллюзия искаженного разума, и ей хочется заорать от радости. Голос не поддается, она жадно хватает воздух ртом. — Все в порядке, — терпеливо говорит Ян. — Ты была связана с той реальностью очень крепко, поэтому, когда я ее… поглотил, нить разорвалась слишком резко. — Так ты сожрал луну, — говорит Кара. — Метафорически. Это же был сон. Влад смотрит на замявшегося Яна и склабится: ему нравится, когда того смущают. Ян прежний, такой же собранный и аккуратный, как обычно, снова спрятавшийся в свой скромный образ бывшего церковника — что ж, он ему идет, этого не отнять. Кара медленно осознает, что они, должно быть, не в Ярнаме, потому что это место пахнет, звучит и ощущается иначе, тупым человеческим миром, приземленным, самым обычным. Здесь не нужно сражаться, пока не начнется война, и лучше не упоминать про сошедших на землю Великих, если не хочешь, чтобы тебя приняли за фанатика. — Я рад, что вы не пострадали, — тихо говорит Ян. — Я почти ничего не помню… Очнулся, когда Сон охотника разрушился. Нам пришлось бежать, — добавляет он специально для Кары. — Мы в дне пути от Ярнама, — подхватывает Влад. — Тебя это порадует: дым видно до сих пор. Он явно сдерживает торжествующий хохот. Кара тоже улыбается криво, неловко, потому что проклятый город сросся с ней, и теперь ей придется привыкать к тому, что вокруг люди, а не голодные чудовища. — Мы выбрались, — шепчет Ян. — Ночь закончилась. Кара запоздало вспоминает, что он ничего и не видел, кроме Ярнама. — И сколько времени там прошло? Сколько вообще — за столько Охотников? — пытливо спрашивает Кара, но тот лишь разводит руками: — Я не знаю. До вас я не считал время. Оно казалось… абстрактным понятием, которое выдумали люди. — Вроде чувств и эмоций? — Гораздо менее важным, — иронично парирует Ян. Пытаясь сделать пробные пару шагов, Кара чуть не падает. Упрямо пытается снова. Вторая комната гостиницы просторнее и светлее; она спотыкается, когда видит сидящую за столом Куклу, которая склоняется над чем-то бережно. Кара подходит ближе, с оторопью осознавая, что фарфоровая девушка вышивает, а иголка ловко движется в ее пальцах. — Почему она здесь? — сипло спрашивает Кара. — Чего добру пропадать, — ухмыляется Влад. — Она помогала той твари!.. — Не думаю, что у нее была возможность отказать, — замечает Ян. — Присутствие Луны использовало десятки Охотников, чтобы они подкармливали его кровью, а ведь они были людьми. Неужели у куклы был шанс? Кукла смотрит на Кару синими глазищами — и в этот раз улыбается чуть живее. Каре нравятся красивые вещи, а она — прекрасная. — С пробуждением, Добрая Охотница! — говорит она. — Да уж добрее некуда, — огрызается Кара. Знакомая ярость медленно отступает. — Как тебя звать? Кукла молчит, снова возвращается к вышивке. Шуршит-шуршит тканью. — Только не Мария! — шипит Влад Каре на ухо. — Ну, пусть будет… Ишим? — Она пожимает плечами. *** Ярнам полыхает, чадит в небо. Кара во время пути останавливается полюбоваться на отблески и не расстается с мечом. Слушает разговоры суеверных зевак. С каждым днем они все дальше, а огромный дивный костер — все выше, все красивее, как будто пламя собирается пожрать весь мир. Кара улыбается, глядя на него, и сухие губы печет кровавой болью. Больше никакой крови. Никакой битвы. Они выбрались из кошмара, из вечной охоты, дикой охоты. Они свободны. — Наслаждаешься? — спрашивает Влад, приваливаясь к ее плечу. На краю медленно едущей повозки для них обоих находится место. Кукла отдыхает, уютно свернувшись клубком на соломе. Ян сидит на козлах и твердо правит парой норовистых лошадок. — Я бы хотела сама поджечь этот проклятый город, — ворчит Кара, — но и так вышло хорошо. Пламя решает все проблемы. Добрый клинок и пламя. Влад согласно хмыкает. Сидит рядом, тоже — любуется, в глазах отблески огня. Их личной преисподней. Влад молчит и крутит что-то в руках, а потом сует Каре под нос простое серебряное колечко: — Янек вот дал, сказал тебе показать. Говорит, что ты оценишь. Чего это он? Кара сдавленно рычит — и слышит, что Ян заливисто смеется, подслушивая их разговор. Шутить он научился, как же.