***
Ян спит несколько дней — не просыпается. Дышит — наклониться, проверить. Пульс бьется, кровь под тонкой кожей шелестит. Если поднять ему веко — глаза залиты черным, непроглядные, как кусочки обсидиана. Влад его чувствует, у них одна кровь, одна душа. Ян откликается на той стороне едва-едва, будто издалека, тихий голос эхом шепчет из Сновидения. — Спящая красавица, — ворчит Влад. Мелкий понемногу выползает из корзинки, исследует дом. Ныкается по углам, за шкафами, что Влад сдавленно ругается и кидается его доставать. Мелкому кажется, что это веселая игра — «заставь своего непутевого отца искать тебя с фонарем ночью под платяным шкафом и чуть не доведи его до сердечного приступа». Есть маленький Великий не просит эти несколько дней, чтобы потом Влад нашел пожеванные сапоги. Хорошие сапоги, добротные, кожаные — в таких на Охоту не жалко пойти. Надежные… были. Влад крутит дырявый сапог в руках и сомневается: он голодный, выходит? Зубы режутся? Вроде с клыкастой пастью родился, но кто его знает, может, второй ряд лезет! Словами сказать не может, только эмоциями мельтешит, сколько Влад его ни спрашивает; вспыхивает: тепло-весело-хорошо. Ментальный удар ощущается болезненным укусом — мелкий еще не умеет контролировать силу и сдерживаться рядом с хрупкими людьми. Хотя остальных Великих это вовсе не волновало. С рынка Влад притаскивает мешок с яблоками, прикупил у какой-то согнутой бабки, приехавшей из пригорода. У нее запавшие глаза и морщины, избороздившие лицо, — ей горстка монет явно нужнее. Деньги еще остаются — им платят за Охоту. Влад подкармливает мелкого кислыми яблочными дольками. — Я забыл сказать, прости. Его кровью надо поить, — говорит Ян, спускаясь по лестнице на кухню. К перилам припадает, бледный, как призрак. — Ему нравятся яблоки. — Ну, там же железо… — несколько растерянно протягивает Ян и слабо улыбается. Он протягивает руку — мелкий сначала колеблется, отстраняясь. Привык к запаху Влада и к его прикосновениям, но потом вспоминает. Влад чувствует что-то — сила ворочается рядом, колется. Глаза Яна тоже горят холодным вечным серебром. Виски сдавливает. Нормальный человек уже сошел бы с ума — может, Влад и поехал крышей. Он бы не удивился. — Ты придумал имя? — спрашивает Ян. Буря утихает — остается только человеческая синева глаз. — А то у меня неважно получается, я ничего сложнее Яна придумать не могу. — Мне нравится твое имя, — говорит Влад. Губы сухие, потрескавшиеся, кровавые на вкус. Ему тоже надо отдохнуть. — Ну, мы можем подождать, пока он сам придумает… — Нет, я устал звать сына «эй, ты». Я что-нибудь выдумаю, только попозже.***
Жизнь идет своим чередом. Снаружи на небо снова выкатывается круглая луна — не красная, а серебристая, как глаза их мелкого. Город живет снаружи, тихо сходит с ума. Кровь Великих растекается из Ярнама — ее продают и дарят, тела богов разбирают на артефакты, чтобы торговать ими втридорога. Бессмертие и сила — это так привлекательно. Люди всегда пытаются уничтожить себя. Законы энтропии не обмануть. Влад старается ненадолго отвлечься, не думать о мире, осыпающемся под ногами. Они больше не в ловушке рыдающего кровью и пеплом Ярнама. С этим уже можно жить. Но тревога поселяется в груди и разрастается колючим кустом: история повторяет себя, а значит, однажды может найтись другой обезумевший институт Бюргенверт, проклятое место, где изучают Великих, а значит, придет другой Охотник с тяжелым оружием в руках, уже омытым кровью. Только теперь им достанется не какая-то космическая тварь, похожая на отожравшееся живой плотью хищное насекомое, а его сын, и вот от этого Влад натурально сходит с ума. Мелкого они называют Виреном — имя из птумерского. Так могли бы звать принца подземных коридоров и лабиринтов. Владу нравится — имя древнее и сильное, но звучит так по-человечески. Он умно смотрит всеми глазами — соглашается. Владу интересно, почему глаза, но он не спрашивает ни у Яна, ни, тем более, у маленького Вирена. Кара иногда рисует глаза, когда задумывается, пальцы чертят в пыли или выводят рисунок кровью. Она называет это озарением — способностью видеть мир таким, какой он есть. Жители Ярнама, которых Влад знал, называли это безумием. И он, ласково касаясь Вирена, чтобы передать проблеск какой-нибудь хорошей мысли, знает, что сошел с ума.***
Влад замечает, как Ян не отпускает мелкого, все время оглядывается, будто проверяет, не следит ли кто за ними сквозь прикрытые ставни окна. Вирен, конечно, ребенок дурной, ползает по дому, пытается в каждую щель забиться, все исследовать. Но глаза у Яна седые, тревожные, как будто он готов за клинок схватиться. Влад не чует угрозу — он возится с мелким, наливает ему плошку свежей коровьей крови, которую он просит у мясника; слушает, как Вирен благодарно урчит. Влад читает ему на ночь истрепанную книжку со сказками, подменяя принцесс и героев такими же маленькими Великими, чтобы Вирену было не скучно слушать. — Что случилось? — спрашивает Влад. — Ничего, просто… Все Великие теряли своих детей — они погибали сами или терпели утрату. Это… закон мира, — устало говорит Ян. — Думаю о том, что никогда не буду к этому готов. — Эй, никто его не заберет, я не позволю, — шипит Влад; зверь внутри щерится и жмет уши к черепу. — Плевать мне на ваши правила. — Спасибо, — негромко отвечает Ян. — Я… не думал, что ты это вынесешь. Извини, что сомневался. — Что вынесу? Да ты человеческих детенышей не видел! Точнее, не сидел с ними! Они тоже бесноватые, так еще и орут постоянно, а Вирен хороший ребенок, тихий, — сквозь хроническую усталость пробиваются яркие искры веселья. Может, все дело в крови Великого, кипящей в его жилах. Может, в том, что Влад тронулся. Ян как-то обещал, что Вирен сумеет обернуться человеком, унаследовав его силу, только надо чуть подрасти и поумнеть. Сколько ждать, Ян не знал, пожимал плечами. От года до тысячи. Куда нам, мол, торопиться. Влад в увлеченности своего безумия совсем не жалеет. Вирен и правда — хороший ребенок, быстро учится; протягивает щупальце, чтобы цапнуть ручку двери — и ловить его становится еще сложнее. Вирен их узнает — Влад недавно только понял, что «тепло-весело-хорошо» — это «отец», потому что Великие не знают, что такое родители. Может, Вирен не до конца осознает корявый человеческий язык — даже Ян еще иногда путается со словами, когда волнуется, что уж о младенце говорить. Но мелкий хорошо понимает эмоции-интонации. — Я всю жизнь был просто убийцей, — негромко говорит Влад, поглаживая Вирена, как разомлевшего кота. Он обращается будто бы к сыну, но знает, что Ян, заваривающий чай, внимательно его слушает, глядя, как чайный лист оседает на мелкой сеточке. — Сначала война, потом мы с Карой продавались кому ни попадя. Я всегда думал, что умру на поле брани, потому что судьбу не обмануть. Я не думал, что… что когда-нибудь у меня будет шанс кого-то сберечь. И я тебе благодарен, Ян. Ты подарил мне вторую жизнь. — У тебя был шанс умереть человеком, — тихо отвечает тот. Влад только устало щерит клыки. Он наливает крови и себе — под внимательным взглядом Яна. Кровь будто бы остается на слизистой, железный привкус. В груди приятно-тяжело, словно на сердце надавили ладонью, прижимая к ребрам. Влад улыбается; я, мол, хотел попробовать, чем ребенка кормим, надо же знать. Ян закатывает глаза и, строго хмурясь, наливает себе крепкий чай без сахара. Свихнуться, оказывается, так приятно.***
— Так все-таки — ты его из Кошмара принес? — спрашивает Влад, когда они выбираются на чердак посидеть, наслаждаясь теплой ночью. Слава всем проклятым Великим, сюда Вирен пока не добирается: щеколда высоко. Ян отмалчивается и смущается. Это совсем по-человечески, потому что обсуждать деторождение даже в узких семейных кругах как-то не принято. Хотя можно ли так назвать… Влад, когда узнал про шутку с кольцом, поогрызался на Кару — и как бы невзначай спросил, как оно происходит. Кара рассказывала о призраке птумерской королевы в окровавленном платье, словно из живота ее вырвали дитя (или оно прогрызло дорогу наружу), а он потом видел обрякший труп Кос, лежащий на пляже, кишащем паразитами, и едва пережил схватку с ее мертворожденным сыном. Влад предпочитал не думать обо всем этом. Ян помнил себя-Великого гораздо хуже, чем себя-человека, потому с расспросами к нему приставать было неловко. Они миновали несколько городов, прижились в Лунденбурхе, прошло несколько лет — и однажды Ян осторожно уточнил, не шутил ли Влад, когда сказал, что не против пополнения в семье. Да, Владу сразу стоило понять, что Ян говорит не о том, чтобы завести собаку (собакой в их семье был Влад). — Я… У всех Великих это по-разному, — неуверенно признается Ян. — Я его придумал — можно так сказать. Воплотил, вроде как. — А я тебе вообще нужен был или ты мог бы сам?.. В Вирене от Влада и правда ничего нет похожего, но это не страшно, подумаешь — Влад встречал детей, которые ни на одного из родителей не похожи. Родителей, кто подбирал сирот, оставшихся на выжженной земле после войны. Кровь не так уж важна — странно так думать, когда ты живешь только благодаря крови Великого, влитой в твои вены. — Все дело в связи, — поясняет Ян. — Обычный человек от такого соприкосновения сойдет с ума, но ты… ты сотворенный из моей крови. Так что я взял части твоего рассудка. Не навсегда, это… как составлять мозаику. Из нас. — Куда более эффективный подход, чем у людей. Твои сородичи, кажется, предпочитали более… физиологичный способ. — Великим нужны были люди, потому что между собой они… то есть мы никогда не договоримся. Все слишком горды — и не готовы пустить в свой разум второго, равного по силе. А ты почти что Великий, только… ненастоящий. Это сложно объяснить. Но у меня все получилось. Гордый такой, хотя и напуганный немного. Влад снова крутит на пальце обручальное кольцо с непрозрачным лунным камнем. Оно красивое, темное, витое, так подходящее ему и проклятому городу, но все же странно, что контракт с Великим заключается в такой простой и маленькой вещи. Наверняка это птумеру придумали ритуал, так же склонные к материализму, как люди, пусть и обладающие какими-то тайными знаниями. «Во времена Великих обручение являлось кровавым контрактом и было разрешено тем, кто собирался родить особое дитя», — так писали в книгах. Скорее всего, кольцо ничего не значило. Просто красивый символ. Влад помнит выживших в Ярнаме, которых пытался спасти в старой часовне Идона. Кара их не замечала, Добрая Охотница бросила их на произвол судьбы. Жестоко, но эффективно, как и все, что делала Кара. А вот Влад приглядывал за ними и навещал… Арианна была хрупкой. Такой ломкой, но в чем-то величественной, хотя гордость ее отлетала, как осенние листья — долго и болезненно гнила. Потом ей стало хуже; Влад наивно думал, ее настигло проклятие пепельной крови, вытягивающее из Арианны все силы, и только виновато улыбался ей. Но не ожидал однажды найти ее мертвой — и подле нее мертвое съежившееся дитя Великого. Там было так много крови, как после резни, кровь между ее бледных ног, кровь на иссохшем маленьком теле, отвратительном, как и все, что порождал Ярнам. Влад не знал, погибла Арианна от кровопотери или сошла с ума, не вынеся первого крика собственного дитя — многие в Ярнаме сходили с ума, обычное дело. Дитя тоже издохло — Влад прочел потом в книгах, что их называли Небесными отпрысками; красивое название для жутковатой твари, похожей на морского спрута. Он тогда отшатнулся и ушел, не сказав ни слова. Он не умел оплакивать. У Арианны не было кольца, но ее выбрали. Это было жутко; безволие и насилие. Дети Великих всегда погибают, тем более, дети, рожденные без любви, даже без ненависти — одним лишь отчаянием. Оно было похоже на Вирена — и не похоже одновременно. Его сын был самым замечательным и умным существом в мире, и Влад готов был перекусить горло любому, кто скажет иначе. Дитя Арианны напоминало паразита, отмершего без носителя. Стоять над его маленьким искореженным тельцем было мерзко и жутко. И все же Влад надел кольцо.***
Влад не знает, что сказать Каре, вернувшейся с долгой Охоты. Она ездила в какую-то деревню, захваченную пепельной кровью, — ее зовут теперь в такие места. Влад видел ее листовки. Мол, убиваю тварей. Больно, дорого, навсегда. От тяжелого плаща, старого, вытертого по швам, пахнет кожей и кислотной ядовитой кровью; Кара переступает порог дома, широко ухмыляясь, и в руках у нее еще дрожит Клинок Погребения — хищная складная коса из кости и стали, в углублениях которой видны ошметки гнилой плоти рассеченных тварей. За спиной тихо шелестит шелковым плащом Ишим, ее движения больше не такие скованные, будто ее стягивают невидимые нити, но все равно аккуратные. Она нежно улыбается Владу и кивает, выглядывая из-за спины Кары, которая сдергивает шляпу и ерошит запутанные короткие волосы, слипшиеся от крови. За окном, как всегда, туманно и шумит дождь. Мокрые охотничий плащ, шляпу и тяжелые ботинки Кара оставляет у двери, но, чтобы походить на нормального человека, ей стоило бы хорошо отмокнуть в ванне. Ей надо многое рассказать, но она дома, и это единственное, что важно. Они садятся за стол, Вирен любопытно глазеет с плеча Влада; мелкому нравится забираться повыше и наблюдать. Кара смотрит на него чуть мутным взглядом — расфокусированным и хищным одновременно, как всегда после Охоты, а потом она улыбается так по-детски, как в тот раз, когда Влад притащил домой лохматого котенка или ворону с перебитой лапкой. — Привет, мелочь, — говорит Кара. — Обещай, что не сожрешь мои глаза, ладно? Вирен что-то смущенно урчит. — Кара шутит, — ворчит Влад. — Кара скучала по тебе на Охоте, — в тон ему откликается она. — Сколько еще вы будете прятаться дома? За столом она травит байки про то, как рубила зараженных, а Ишим иногда вмешивается, чтобы рассказать, как она пыталась им помочь. Добрая куколка не понимает, что милосерднее всего смахнуть им головы. Кара смеется, касается плеча, морщась, и чуть сдвигает рубашку, чтобы показать присохшие окровавленные бинты. С Охоты она всегда приносит новые шрамы. Возможно, Влад чувствует себя виноватым за то, что не прикрыл ее. — Осторожнее надо быть, ты же теперь не можешь воскреснуть, — говорит он, отпивая вина. Повисает осторожная тишина, такая зыбкая. Ишим не умеет обманывать, только недоговаривать и хранить тайны, поэтому она просто прячет от него глаза и молчит. Ян неловко улыбается, уголки губ дрожат. Кара отставляет кубок с глухим стуком, который немного пугает Вирена. «Все хорошо», — шепчет Влад, касаясь тревожно переплетенных щупалец, — и он чувствует, что врет. Он уже нихера не уверен, что их жизнь может быть хорошей. Вечером он ловит Яна на кухне, сдавленно рычит. Яну хватает совести не сбегать, а остаться и поговорить, но болтает в основном Влад, пользуясь тем, что Вирен спит в своей корзинке и не подозревает, что Влад хочет вцепиться его отцу в горло. — Зачем ты потащил Кару в свой Сон, тебе что, мало меня? Мало того, кем я стал? Кара служила этой твари, которую ты победил, и ты решил забрать ее себе как военный трофей? — Я не хотел, чтобы она погибла на Охоте, — тихо говорит Ян. — Я ничего не просил взамен. Я только предлагаю ей защиту. Кара свободный человек… И ты тоже, Влад. Я никогда не забирал вашу волю, вы можете уйти, если захотите. Владу хочется ударить, отчаянно хочется что-то разрушить, поэтому он бросается к двери, вылетает на улицу. В заросшем саду пахнет осенней гнилью, и этот запах забивает ему ноздри, и ему снова чудится приторный дух цветов во Сне Охотника. Под рукой оказывается тяжелый клинок, Влад помнит, как легко сталь входила в тело — в тела тех, кому не повезло больше, чем ему, ставшему тварью только наполовину. Лезвие впивается в шершавый ствол старой липы. «Он же вернется?» — нелюдским слухом различает Влад. Ему не хочется оборачиваться на окно, чтобы видеть там бледное лицо Яна, и уж точно — не хочется закрывать глаза, чтобы различить в темноте под веками его виноватые серебряные глаза. «Конечно, вернется, куда денется», — отмахивается Кара. Влад знает, что не может победить этот мир, не может убить того, кто все придумал таким — в кошмаре вокруг виновны все люди понемногу. Ему остается только смириться, что Охота никогда не прекратится, что всегда будут чудовища и будет клинок в чьей-то руке. Кара всегда хорошо исполняла приказы, может, потому выбрали ее, а Влада распилили пополам и вышвырнули прочь. Вздохнув, поглядев на иссеченный ствол, Влад устало кладет клинок и возвращается.***
Все снова горит, на этот раз — город занимается. Отрава подбирается к Лунденбурху со всех сторон, скоро все вспыхнет — это было очевидно, когда Кара уходила надолго и возвращалась едва живой. За прошедший год пролилось столько крови. Ян и Ишим штопали ее, а Влад старался отвлекать рассказами, как в детстве. Вирен приползал на звуки их голосов и на приглушенный свет ламп на кухне, но не пытался напасть на открытую кровавую рану, а подбирался к Каре и гладил ее по ноге маленьким черным щупальцем. И вот — наступает ночь, и город окунается в знакомую резню. Они думают, что готовы, но, когда безумие захлестывает Лунденбурх и Кара выходит на узкие улочки пройтись по ним косой, кровь начинает знакомо взывать. Влад приваливается к кирпичной стене, чувствуя, как огонь горит под ребрами, вот-вот вывернет его в чудовище. На него кидается какая-то бешеная помесь человека и собаки с выпученными людскими глазами на искаженном, деформированном черепе, и Влад ожидает, что клыки вонзятся в горящую плоть, но Ян росчерком сабли отбрасывает тварь прочь. Он двигается быстро и точно, как настоящий Охотник, танцует на кровавой брусчатке, не отступая ни на шаг, потому что где-то за их спинами люди бегут, спасаясь от чудовищ, пришедших со стороны трущоб, где жило много чужаков, в том числе, и тех, кто обитал прежде в пригородах Ярнама. — Найди Кару, я справлюсь! — кричит Ян. Отступать, оставляя его одного, неправильно, но Ян может о себе позаботиться, а вот если Кару загнали в угол и раздирают на части… Она вернется, переродится во Сне, но это значит, что в обороне будет зиять брешь. Влад бежит вдоль реки, наполненной кровью, пытаясь в грохоте битвы расслышать знакомый голос. Часы на башне бьют полночь. Оборачиваясь, он видит, как их квартал горит. Вряд ли это сделали зараженные, остатков их разума хватит только на то, чтобы кинуться на кого-то, лязгая зубами, пытаясь отодрать кусок плоти. Скорее — кто-то, спасаясь, уронил факел. Их дом далеко, и ветер дует в другую сторону, но все же. Все же… — Влад, давай к дому! — врывается голос Кары. Она спрыгивает с крыши прямо перед его лицом, отряхиваясь от грязи. От нее пахнет смесью едкой крови, которой она намазывала ловушки для чудовищ, поэтому у Влада что-то голодно ноет в животе и рот наполняется густой слюной. Но Кара цела, блестит безумными глазами и кивает на горящий квартал: — Я сверху видела, что туда бредут твари! Они могли учуять Вирена, проверь, чтобы ничего не стряслось, ладно? Я пока сдержу их тут вместе с Ишим. Она не ждет ответа, плащ взметается на бегу. Плащ, перемазанный в золе и крови. Зов крови тянет на знакомую улицу, на которой не осталось ничего живого. Только это не жажда, ведущая зараженных, парочку которых Влад пристреливает по дороге из револьвера и добивает кривой саблей, это зов его собственной крови. Сейчас он не может связаться с Виреном, потому что все объято огнем, не только в человеческой реальности, но и в глубинах ее. Дверь приоткрыта, в коридоре тянется кровавый след. Влад идет по нему, принюхиваясь. Натыкается на обмякшее тело зараженного, переворачивает его, глядя в серое, еще не полностью обратившееся лицо. На горле глубокие порезы. Чуть поодаль валяется два других тела. Тень бросается на него откуда-то сверху, заставляя Влада упасть и перекатиться, когда в доски, где он только что был, вонзается охотничий нож. Глубоко так, задерживая противника, явно не ожидавшего от него такой прыти. Влад мотает головой, как сердитый пес, запах крови забивает глотку. Кто-то решил воспользоваться суматохой и пошел грабить дома?.. — Стой! — раздается пронзительный детский голос. — Пап? — Ох ты ж еб твою мать, — вздрагивает Влад. Для того, чтобы сгрести к себе мелкого, обнять, прижать ближе, не нужно даже думать. Вирен расслабляется, растекается как будто, стихает. От него пахнет кровью, как от новорожденного. И он совсем не злится — это Влад себе готов глаза выцарапать. Собственного сына не признал, чуть не полоснул саблей. Вирен отстраняется — чумазое мальчишечье лицо, все в крови. Бледная кожа, спутанные черные волосы, чуть кудрявые, как свившиеся щупальца, глаз нормальное количество — всего два. Посверкивают зеленым — Владу хочется спросить, почему это зеленый, если у них никого с такими нет, но потом вспоминает, как мелкий любит возиться в саду среди высокой травы. Вирен нацепил их одежду, рубашка висит на худых плечиках, да и штаны подкатать пришлось, но в остальном его сложно отличить от обычного человеческого ребенка. — Это ты их? — спрашивает Влад. — Ага, я на шкафу притаился, — гордо говорит он. — Сверху напал. Пришлось вот… превратиться. Так бегать быстрее. Слова у него получаются какие-то рубленые, но Вирен быстро учится. Вирен всегда быстро учился. — Молодец, — устало говорит Влад, треплет его по волосам. — Отлично справился. Скоро все закончится, я обещаю. Ночь Охоты долго не идет, если это… нормальная ночь, — добавляет он уже заметно тише. — Там страшно, — честно говорит Вирен, кивая на окно, — столько боли и ненависти. Мне думать больно! — Сосредоточься на мне, — советует Влад. — Рассказывай мне что-нибудь — только мне, в мыслях, понимаешь? — Но тогда больно будет тебе, — расстроенно вздыхает Вирен. — Может, мы папу Яна найдем? С ним должно быть нормально! — Вот теперь понятно, в кого ты красивый, а в кого умный, — смеется Влад; воздух обжигает легкие. Главное — добраться до Яна до того, как эта ночь заставит его перевернуться. — Идем тогда. Вирен крадется на улицу, и Влад вспоминает, что это первый раз, когда мелкий выходит наружу. И сразу видит разруху, и огонь, и лужи крови и чует этот мерзкий запах горелой плоти. Хочется почему-то извиниться — да, мелкий, мир полное дерьмо, и мне жаль, что тебе придется иметь с ним дело. Я просто хотел… мы хотели… Но Влад натыкается на взгляд сына, такой восхищенный и горящий. — А правда красивый? — смущенно спрашивает Вирен. Густая тень под его ногами задумчиво шевелит черными шелковыми щупальцами. — Очень. Я очень тебя люблю, правда. А сейчас я буду тебя учить стрелять, — быстро говорит Влад, глядя на другой конец улицы, с которого приближаются зараженные. Вручает Вирену револьвер, осторожно сжимает тонкие детские пальчики. — Главное целься в голову, это их сбивает, понял? Вирен кивает и счастливо улыбается. Влад всегда был всего лишь убийцей, но теперь ему есть, ради кого убивать.