Стон

Миссис Хадсон всплеснула руками: — Где ты был?! Почему не звонил? Где твои вещи? Мы с Майкрофтом едва не сошли с ума! Он приезжал сюда каждый день. Я пекла пироги с ревенем… Господи, мальчик мой… — Не смейте называть меня так! Никогда! Пожалуйста, миссис Хадсон. Дрожащий, полный незнакомой горечи голос обрушился на неё, и женщина испуганно отшатнулась. А потом припала к Шерлоку и жалобно всхлипнула: — Я знала… Я чувствовала, что ты в беде… У меня болело бедро… Я… Шерлок, какое счастье, что ты вернулся… — причитала она, нежно поглаживая его грудь и плечи. — Как сильно ты похудел, как осунулся. Я разожгу камин. Я принесу бульон. Шерлок, мой дорогой… Сжатая до отказа пружина распрямилась с жалобным стоном. Глаза обожгло. А ведь только четверть часа назад, устало откинувшись в несущемся на бешеной скорости автомобиле (от него так сильно хотели избавиться!), он был уверен, что сердце его никогда больше не дрогнет. На тот момент ему и в самом деле было всё безразлично: возвращение домой, избавление от ненавистного плена, от маленького дома, оставшегося далеко позади, и от его сумасшедшего хозяина, чьи прикосновения навсегда опалили кожу. Собственное существование казалось чем-то нереальным, а сам он — вымышленным персонажем то ли бездарной трагедии, то ли пошлого фарса. Он просто ехал, а куда, было до отупения неинтересно. Но дрожащие губы миссис Хадсон, её взволнованные причитания и трепет прильнувшего тела доказали ему, что он всё ещё жив и вполне реален. Только вывернут наизнанку и полностью беззащитен. Но может быть, это пройдет? Привычные запахи и звуки нахлынули на Шерлока оглушительно-ярко. Остро. Болезненно. Странно. Тем не менее он наконец-то поверил, что дома, и его затопило неизведанным ранее счастьем вернуться домой. Он относился с нежностью к миссис Хадсон, любил эту квартиру, всегда с удовольствием сюда возвращался, считая это неизменным порядком вещей, как факт принимая то, что в его жизни есть дом, где ему удобно и хорошо. Надо было пройти сквозь адово пламя, чтобы, даже обуглившись и почернев изнутри, суметь почувствовать это потрясающее тепло. Всё, что произошло, весь изломавший его душу кошмар на мгновение отступил, хотя недавно это казалось ему немыслимым. Он ехал домой, не зная, как дальше жить. Сейчас, стоя в прихожей, он этого тоже не знал, но возможность найти в себе силы хотя бы подумать об этом не исключалась. — Миссис Хадсон, — он мягко отстранил всхлипывающую домовладелицу, — накормите меня чем-нибудь. Кажется, вы обещали бульон. Как сияли её глаза! Лучились, изливали свет, утешали. Дома… Дома. — Конечно, мой… Шерлок. Шерлок вымученно улыбнулся. — Вашим мальчиком я быть не возражаю, — уверенно произнес он, и миссис Хадсон слабо улыбнулась в ответ, хотя сердце её затрепетало ещё тревожнее. Где же он был? Где?! * Подниматься по знакомым ступеням было неожиданно тяжело, а войти в привычную, но все это долгое время находившуюся в другой, почти позабытой жизни, гостиную — неожиданно страшно. Объяснить природу этого страха Шерлок не мог, но пот горячо струился вдоль позвоночника, увлажняя рубашку и мелким бисером покрывая виски. Всё вокруг казалось враждебным, полным презрения и упрека. Как будто каждая окружавшая Шерлока вещь была живой и ожидала ответа — как, Шерлок, как?! Почему? Он невольно прятал глаза, не в силах сфокусировать взгляд на чем-то конкретном, и это очень напоминало начало безумия. Надо было срочно что-то сделать, что-то знакомое и привычное для этой ожившей комнаты, для этой излучающей недовольство квартиры — то, что автоматически делал изо дня в день, не задумываясь: раздеться, принять душ, достать из шкафа домашнюю одежду… Только бы не ощущать эту настороженную враждебность до мелочей знакомых предметов. Но сил хватило только на то, чтобы опуститься в кресло. Где-то в глубине квартиры тихо зазвонил его сотовый. Ах да… Он же спрятал его в прикроватной тумбочке. Неужели забыл отключить? Но почему не разрядился аккумулятор? Черт! Как неосмотрительно! И глупо! Глупо! О чем только он думал?! Звон не смолкал, и Шерлок нехотя встал и отправился в спальню, которую тоже боялся увидеть. Телефон лежал на столике возле зашторенного окна. — Здравствуй, Майкрофт. — Черт бы тебя побрал! Жив… * Он никогда не видел, чтобы губы человека так сотрясала дрожь, и уж тем более не предполагал увидеть такое у своего всегда невозмутимого брата. — Где. Ты. Был? Как переполнен рот вязким и горьким — ложью… — Путешествовал. Как всегда. — Ты путешествовал по аду? Посмотри на себя! — Майкрофт… — От навалившейся усталости тяжелели веки. И это не было желанием лечь и уснуть — как раз сна Шерлок вряд ли сегодня дождется, это он знал совершенно точно. И дождется ли вообще… Теперь его ночи превратятся в утомительные блуждания по тихой пустой квартире, где из каждого затемненного угла будут наступать на него кровожадные монстры и дожирать те жалкие крохи, что от него остались. Это было желание не видеть — ни бушующего в глазах Майкрофта гнева, смешанного с радостью обнаружить его живым, ни этой дрожи искривленных несказанными словами губ. — Кажется, я же тебе позвонил. В чём проблема, Майк? — «Я уезжаю, не беспокойся» — это всё, что ты мне сказал. Почему ты спрятал в тумбочке свой телефон? — Ты обыскивал мою спальню? — Я звонил тебе бессчетное количество раз. Когда здесь, в этой квартире, я услышал собственный вызов… Майкрофт повернулся к нему спиной, и было слышно, как старается он побороть дрожь своих губ, как делает глубокие вдохи, как медленно выдыхает. И как это всё бесполезно. — Я уже тысячу раз похоронил тебя, чертов ты идиот. Пожалуй, впервые за  долгое время он подошел к Шерлоку и порывисто обнял, жадно вглядываясь в его черты и проведя ладонью по волосам. И Шерлоку захотелось умереть на месте. * Миссис Хадсон накормила их бульоном и тостами, густо смазанными сливочным маслом. * — Ты мне хоть что-то расскажешь? — спросил Майкрофт, понимая, насколько безнадежно его ожидание даже частично правдивого ответа. — Нет. Они сидели возле растопленного камина, а Шерлоку всё это казалось неправдой, бутафорией, миражом… Чем угодно, но только не его привычной гостиной, где он когда-то чувствовал себя в безопасности. И не было возможности с этим справиться, вернув хотя бы частицу былой уверенности и свободы. — Ты попал в передрягу… Господи! Сколько раз я предупреждал тебя, Шерлок! Всё на свете имеет цену. Нельзя лезть тигру в пасть, не опасаясь, что однажды он всё-таки отгрызет тебе голову. Шерлок молчал. — Надеюсь, всё уже позади? — Я тоже на это надеюсь. — Помощь нужна? — Справлюсь… Майкрофт вздохнул. Было заметно, во всяком случае Шерлоку, как тяжело далось ему отсутствие брата и его молчание. И не потому, что Майкрофт выглядел осунувшимся или постаревшим. Внешность старшего Холмса была, как всегда, безупречна: холеное лицо, тщательно причесанные волосы, ровно повязанный галстук… Но постарели его наполненные скорбью глаза, и видеть это было тяжелее всего. Когда он уехал, на пороге задержав на Шерлоке долгий измученный взгляд, силы разом оставили Шерлока. По лестнице он не поднимался — он тащился наверх, преодолевая ступени с бессилием дряхлого старца. Надо было как-то пережить эту ночь. Именно эту, первую. Без Садерса, без его стонов и шепота, без терпкого запаха распаленного тела. Пережив эту ночь, он переживет и все остальные. И сможет найти в своем сердце укромное место для ненависти, запрятать её понадежнее, а там, глядишь, и станет понятно, сможет он дальше жить с этим грузом, или это окажется непереносимым. * Он так и не уснул в эту ночь. Ровно как и в следующую. Сон стал редким подарком, который он научился ценить по достоинству. Но Шерлок принял решение жить. *** Садерс умирал от любви. Он покрывал поцелуями каждую вещь, которой касался Шерлок, и спал, обнимая простыни, пропитанные его мочой. Это казалось диким, лишённым смысла, это не вписывалось в его образ так же, как третья нога, но тем не менее это было так. И если он ещё не проткнул пистолетом горло и не нажал на курок, то лишь потому, что знал: ничего не закончилось и не закончится никогда, во всяком случае до тех пор, пока клубится дыхание в его переполненной любовью груди, пока его сердце отсчитывает минуты до той самой, заветной, когда он снова увидит своего любимого мальчика, посмотрит в его безразличные, но такие родные глаза, и прикоснется губами к бледной щеке… Но ему нужна передышка. Он давно забыл о тайной комнате и о троне, ставшем теперь до смешного ненужным. У него было нечто несоизмеримо более ценное. Две обители: комната, наполненная памятью о тонком, прикованном браслетами теле, подарившем ему столько наслаждения и столько страданий, и роскошная спальня, где Шерлок два месяца люто его ненавидел и где с той же лютой ненавистью ему отдавался, будто надеясь, что очередной оргазм наконец-то его убьет. Он подолгу сидел в изголовье кровати, жадно вдыхая запах несвежей подушки, теряя голову от нежности и любви. Собрал с постели все найденные им волоски и бережно завернул в тонкий белый платок, пересчитав и внимательно рассмотрев перед этим каждый. Сокровище, достойное Гаруна аль-Рашида*… На этой кровати Шерлок впервые кончил в него, омыл его сладостью изнутри. В спальне Шерлока он проводил свои ночи. Долгие, полные жажды и грязи - такие, которые пугали даже его самого. Он делал со своим телом ужасные вещи, боясь вспомнить об этом утром и со страхом глядя в зеркало ванной, где тщательно смывал следы полночных безумств, доставляющих ему адскую муку и адское удовольствие. В эти заветные комнаты он не пускал никого, не позволяя перестилать постель, стирать с мебели пыль. Всё должно было носить отпечаток Шерлока — его запаха, его незримого присутствия, его мыслей. Даже его ненависти. Если это не окончательное сумасшествие, то что ждет его дальше? Если он пока ещё не спятил, то что же будет, когда он спятит? Садерсу было страшно. И головокружительно сладко. Маленький дом заполнился прежними жильцами. Их было немного — четыре помощника и любовника. Преданных, верных, всегда ко всему готовых. Они продирались вместе с ним через такие дебри, что не хочется вспоминать, и не задумываясь делали для Садерса всё: убивали, крали, истязали, добывали информацию и вновь убивали. Молча, не задавая вопросов. Раз это нужно Садерсу, значит это нужно богу. Они отдавали ему свои тела и души, борясь за каждое его прикосновение, за каждую его улыбку. А он не мог их видеть и едва терпел их присутствие, вынужденный притворяться, что все как прежде, что ничего не изменилось после его очередного каприза. Сколько их у него уже было, таких капризов — самых неожиданных и странных. Даже всесильному Садерсу иногда приходится притворяться. Внешне, кроме странной причуды занять спальню недавнего пленника и запрета туда заходить, это не проявлялось никак. Даже Ди, бывший свидетелем всего, что происходило в маленьком доме, поверил, что заносчивый гордец был просто очередной забавой, увлекательной игрой на выживание, и в то, что насладившись его падением, пресытившись телом, хозяин вычеркнул его из своей памяти, как делал это тысячу раз с тысячами других своих прихотей. А то, что поселился в комнате этой сексуальной сволочи… Этого он объяснить не мог. Да и не хотел. Вот же он, Сад — веселый, деловой, полный новых планов, дающий четкие указания и  будоражащие кровь поручения. Такой, каким Ди знал его не один год. И всё в их маленьком доме так, как бывало раньше: стремительно бегущие дни, наполненные разговорами, вином и сексом вечера, сплетающиеся тела, откровенные стоны, жадные до поцелуев рты. Всем по-прежнему хорошо. Все готовы на что угодно. Уходит спать один? Так он и раньше ни с кем не спал. Разве что с этим ублюдком… Причуда. Конечно, причуда. Чтобы развлечься, Садерс может выдумать и не такое. Да и Ди ему удалось развлечь… Откровенно говоря, это было неплохо. Как смеет он рассуждать, и уж тем более, подозревать своё божество?! К черту Шерлока, к черту! Был, и нет его. И никогда больше не будет. * Ничего-то ты не знаешь, глупый мальчишка. Думаешь, только тебя сломали? Я исковеркан тобой ещё больше, и боль моя не имеет равных. Тебе от меня не уйти, мой мальчик. Да и куда два сломанных могут спрятаться друг от друга? Ничто так не сближает, как боль и страдание, как унижение — одно на двоих. Мне ли не знать? Стокгольмский синдром, говоришь? Ерунда! Зависимость, сильнее которой нет ничего в этом потасканном мире. Тебе только кажется, что я враг, и что ты меня ненавидишь. Я приду, и ты втайне обрадуешься. Задрожишь от радости. Потому что уже привязан. Уже зависим. И твой член встанет. И я это увижу. И сойду с ума от желания. Я положу тебя на спину, раздвину твои дивные ноги и буду долго тереться лицом о промежность, заполненную таким отчаянным возбуждением, что ты застонешь в голос, сладостно изогнешься, приподнимаясь навстречу моим губам. Ты будешь молчать, но я услышу твою мольбу — взять тебя, взять прямо сейчас, не медля ни единой минуты. А я слегка сожму зубами твою твердую плоть, и даже сквозь ткань это будет невыносимо приятно. Ты закричишь, забьешься подо мной в нетерпении, выпрашивая продолжение ласки. Ах, Шерлок! Что я буду делать с тобой… Как буду любить твое тело… За месяц ты станешь больным от желания. Месяц, Шерлок. Тридцать прекрасных дней, чтобы понять, как я необходим. И не переживай, мой мальчик, что потерял себя. В конце концов, мир, как бы мерзок он ни был, устроен правильно: на каждую потерю всегда найдется приобретение. Ты потерял себя, но нашел Сада, который будет любить тебя вечно. Ты мой до конца наших дней. Наших, Шерлок, наших, потому что если мы и умрем, то только вместе. Недаром Лорена так любила вашего зануду Шекспира. Знала бы она, к чему приведет эта любовь… Ты ещё сомневаешься? Дурачок! Тебе от меня не уйти. От моего безумия и моей любви. Я выпью тебя до дна. Столько сладости ещё осталось в тебе, столько медовой сладости. Твой упрямый рот, который никогда меня не целует. Твой мягкий язык, прикасаясь которому я теряю остатки разума. Твоя глубина… Как в тебе горячо! Как узко и влажно! Любовь моя, мой мучитель. Я заберу твою душу, спрячу от всего мира и буду упиваться её слабостью и зависимостью. Скоро, мой мальчик, скоро. Тридцать невыносимо прекрасных дней. И больше тебя никто и никогда не увидит. Я говорил тебе, что идеально безумен. Но ты безумен вдвойне, если думаешь, что есть на этом свете тот, кто смог бы тебя спасти, вырвать из моих любящих рук. Твой всесильный брат? Не смеши меня — он не всесилен. Я убью его раньше, чем он об этом подумает. Кто же тогда? Никто. Некому, Шерлок. Даже не жди. *Персонаж одной из сказок Шахерезады.