Стон

Если ночи Шерлока принадлежали отчаянию, то дни были тихи и спокойны — насколько в его случае возможно спокойствие. Днем он походил на прежнего Шерлока, хотя это и стоило ему немалых усилий. Увидеть в зеркале поникшее, окончательно сломавшееся существо? Нет, этого нельзя допустить. Полноценным его существование было сложно назвать, но даже просто жизнь, с которой он тысячу раз простился, потеряв надежду увидеть привычные стены, была бесценным подарком. Вернуться к привычному ритму — задача не из простых, Шерлок хорошо это понимал. Но собственная квартира уже не носила печать враждебности, как показалось вначале, и от одного этого стало легче дышать. Стараясь вернуть хотя бы часть утраченного порядка вещей, он упрямо создавал видимость жизни, которую вел когда-то. Поднимаясь на рассвете, он принимал душ, варил кофе и подолгу пил его, придавая процессу форму своеобразного ритуала, а если посмотреть правде в глаза — попросту оттягивая момент, называемый началом нового дня. Когда истощенный недосыпанием организм не выдерживал и, защищаясь от перегрузок, все-таки отключался, ненадолго впадая в короткое небытие, Шерлок чувствовал себя значительно лучше и, проснувшись, даже готовил завтрак, получая удовольствие от внешней нормальности утра. Непродолжительный сон заметно его освежал и вселял надежду, что когда-нибудь всё изменится. Человек — выносливое создание, и всегда может начать сначала. Он подолгу смотрел в окно, и в такие дни город не выглядел пугающе чужим и холодным. Мелькала мысль решиться и наконец-то выйти из дому, пройтись по знакомым улицам — отдохнувшему сознанию она уже не казалась невыполнимой. Слегка приободрившись, Шерлок проделывал упражнение, хорошо тренирующее память: принимался в деталях представлять окружение Бейкер-стрит (здания, двери и витрины магазинов, фонари, решетки и вывески, автобусные остановки, трещинки и неровности мостовой), вновь и вновь убеждаясь, что, несмотря на редкие пешие прогулки, он помнит всё до мельчайших подробностей. Чаще всего вспоминалось небольшое кафе, где когда-то он проводил вечера за компьютером и чашечкой кофе — в этом скромном заведении его готовили потрясающе вкусно. Это удивительно, но в памяти всплывали всё новые и новые, незаметные глазу детали. Шерлоку нравился столик в углу, где по непонятным причинам думалось лучше. Его давно заприметили официанты, никогда не тревожили и лишь подливали свежую порцию кофе, исчезая незаметными тенями. Всё было просто и хорошо. Как отчаянно тосковал он по тем замечательным дням беззаботности и чистоты, понимая, что они никогда уже не вернутся, и даже если однажды ему удастся выбраться из глубинного мрака, всё так или иначе будет носить отпечаток пережитого потрясения. Ни о каких загадках, ни о каких увлекательных делах не могло быть и речи. От одной только вероятности погружения в чьи-то проблемы, в грязь и мерзость человеческих злодеяний, Шерлока охватывал ужас. Нет! Ни за что! Довольно заигрывать с демонами, одного из них он уже вызвал. * После разговора с братом, а в особенности после разговора с домовладелицей, Шерлок твердо решил не сдаваться. Он не знал, как будет действовать дальше, как будет бороться с последствиями того, что разделило его жизнь на до и после, на свет и тьму, но видеть жалость во взгляде близких людей он больше не мог. И выглядеть жалким — тоже. Первым шагом будет выход на улицу. Обязательно. Непременно. И очень скоро. С него довольно прозябания в образе бледной тени, бесцельно слоняющейся по ограниченному пространству квартиры. Он соскучился по дождю и ветру, по туману, забирающемуся за ворот пальто, по засыпанным листьями аллеям уютного скверика, в котором когда-то прогуливался перед сном. Шерлок дал себе срок: до окончания этого месяца прийти в себя и сделать свой первый шаг. Оставшееся время он решил посвятить изучению жизни врага. Что ему это даст, не имеет значения, но он должен узнать о Садерсе всё возможное, и даже придуманные, либо не до конца правдивые факты позволят сделать определенные выводы о безумце, для которого человечество  — тупое безликое стадо, а жизнь — лишь арена для извращенных, жестоких игр. А там поглядим… * Он конечно предполагал, что Садерс — человек непростой, но столкнуться с такой колоссальной силой, какую представлял из себя его недавний мучитель, не ожидал. Сбросить подобное могущество с занятого им пьедестала практически невозможно. Как обвинить в преступлениях щедрого бизнесмена, занимающегося всеми возможными формами благотворительности — по всему миру? Преступления? И даже убийства? Бога ради, зачем ему это надо?! Он жертвует огромные суммы на борьбу с лейкемией. Бред! Как призвать к ответу порочного изувера, если на аудиенции сам Папа Римский благословляет его и жмет ему руку? Он очень благороден и почтителен, этот господин Ремитус. Ну, не без греха. А кто безгрешен? Этот излучающий уверенность, красивый мужчина, беседующий на приеме у Королевы с представителями высшего класса и мило улыбающийся обворожительным дамам — разве может он корчиться на теле изнасилованного им мужчины, слезно вымаливая один-единственный поцелуй? Да ему стоит только взглянуть, поманить только кончиком пальца… Особенно поразило Шерлока фото, где Садерс и Майкрофт увлеченно и явно дружески беседуют на поле для гольфа. Совсем недавно, третьего дня… Но как открыть Майкрофту правду? Брат поверит, в этом можно не сомневаться. И сразу же кинется в бой. Чем для него это закончится, Шерлока успели предупредить. Враг очень силен — по сути, несокрушим. И по-прежнему полон загадок, потому что о прошлом Садерса Шерлок не узнал ничего. Ни даты и места рождения, ни сведений о семье и близких, ни информации о годах учебы и источнике невиданного благосостояния. Словно однажды Садерс вышел из адовых врат и воцарился на грешной Земле. Дьявол, принявший человеческий облик. И если он появится в его жизни снова… У Шерлока была лишь одна надежда, но думать об этом было и стыдно и низко. А ещё — страшно. До чего нужно дойти, рассчитывая на такое?! Но, как бы он ни гнал от себя эту подлую, гнусную мысль, она возвращалась снова и снова: может быть, о его существовании давно уже позабыли, и сейчас в маленьком доме томится новая жертва отвратительной страсти Садерса Ремитуса… * На исходе третьей недели, поздним ветреным утром миссис Хадсон негромко стукнула в дверь: — Шерлок! — Заходите, миссис Хадсон, я в кухне. Голос, как и прежде, уверенный, бодрый. Женщина радостно улыбнулась — слава богу! — Дорогой, ты не услышал звонка? Эта леди пришла к тебе. Шерлок звонок услышал. Сердце глухо стучало, каждый нерв был натянут и истончен. Бодрость он разыграл с огромным трудом, чтобы тот, кто только что позвонил, не узнал, как трепещет от ужаса всё его существо. Но рядом с миссис Хадсон стояла хрупкая, очень печальная женщина средних лет. — Мистер Холмс, помогите! Ради всего святого… Облегчение было так велико, что Шерлок едва не заплакал. Незаметно переведя дыхание и не успев даже подумать, он спросил, забыв о твердом решении не заниматься ничьими бедами и проблемами: — Что случилось? …Загадка, казавшаяся женщине непостижимой, для Шерлока перестала быть таковой уже на середине рассказа. «Ужасные вещи» были просты до наивности, а мучительная тайна — очевидна и совсем не таинственна. Шерлок внутренне ликовал. Он рад был помочь измученной женщине, и рад, что для этого ему никуда не придется идти — его личный месяц ещё не закончился. Несколько нужных звонков в то время как вытирающая слезы леди пьет чай с сердобольной домовладелицей, несколько поисков во всемирной сети… Если бы всё было так до смешного легко! Счастье, льющееся из заплаканных глаз, губы, дрожащие то ли в попытке улыбнуться, то ли в попытке сдержать рыдание — это ли не самая лучшая в мире награда? * Ощущение, что преодолено практически непреодолимое, не оставляло Шерлока целый день. И пусть он так и не смог выйти из дому, хотя даже оделся и даже спустился вниз… Это его уже не пугало. Он был уверен, что не сегодня, так завтра перейдет и этот рубеж, научится заново жить, наполнится прежней силой. Ему было по-настоящему хорошо. Он лег очень рано и быстро уснул, как будто и не существовало полубезумного бодрствования, когда каждая ночь — длиною в целую жизнь, а каждый день — подсознательное ожидание приближающейся бессонницы, грозящей вот-вот лишить его разума. Сон его был беспокоен. Он вновь был прикован. Но если там, в той проклятой комнате и на той проклятой кровати его запястья и щиколотки обнимали легкие цепи, больше похожие на изящные украшения, то во сне это были настоящие кандалы, грубые и тяжелые, натирающие кожу до кровоточащих язв. Где-то тикали невидимые часы, и Шерлок мысленно отсчитывал минуты: восемь, девять, десять… Почему-то этот отсчет был исключительно важен и значил так много, что, казалось, сбейся Шерлок со счета, сердце его остановится в тот же миг. Двадцать пять, двадцать шесть… Он не мог шевельнуться, не мог издать ни единого звука. Лежал безвольной куклой, считал и чего-то ждал — настойчиво и терпеливо. Двадцать семь… Но страха не было, не было отчаяния и безысходности. Лишь это необъяснимое ожидание самого значимого в его жизни мгновения. Двадцать девять… *** Он не предполагал, что когда-нибудь с ним случится такое. Его сексуальная жизнь была насыщенной и разнообразной, за исключением университетского периода, когда он, будучи амбициозным Рэмом Гримальди, бесстрашно рвущимся ввысь, добровольно принял кратковременный целибат, занимаясь исключительно образованием и не желая тратить ни секунды личного времени на пустяки, не приносящие добрых плодов. Воздержание нисколько не тяготило, более того, оно его забавляло, и, снимая накопившееся напряжение мастурбацией, он весело смеялся над своей непонятной и приятно будоражащей прихотью. Потом появился Жан… или Поль. Садерс так и не вспомнил имя любовника, которого неожиданно для себя жестоко избил, впервые встретившись с притаившимся и очень опасным чудовищем, о существовании которого не подозревал. Яркое чувство всеобъемлющей власти, овладевшее им в тот потрясающий миг, когда он кончал на неподвижное и уже покорное тело, забыть невозможно. Сладость обладания, безнаказанности, рабского подчинения и болезненного восхищения не сравнить ни с чем — тогда он это остро почувствовал и сразу же на это подсел. Спасибо тебе, безымянный любовник, за то, что помог юному Рэму узнать самого себя. Он легко заводил отношения, изредка увлекался и получал немалое удовольствие, замечая восторг и обожание в глазах очередного любовника. Или любовницы. Но женщины постепенно исчезли из его сексуального окружения, уступив место крепким мужским телам. Сад сделал свой окончательный выбор и был им вполне доволен. Женская плоть слабо его возбуждала. Тонкие косточки так просто сломать, если на волю вдруг неожиданно вырвется зверь. Мужчины легко прощали его дикие срывы. К тому же, оставив на мускулистых телах кровавые отметины своей необузданной ярости, Садерс одаривал пострадавших по-королевски. Обе стороны расходились, вполне друг другом довольные. Одна — зализывая раны и радуясь нечаянно свалившемуся счастью в виде шикарной машины или, бывало и такое, небольшой виллы в каком-нибудь райском местечке, а другая — равнодушно вычеркивая из памяти того, с кем только что навсегда рассталась, едва не убив. Все они, по большому счету, были непритязательны и продажны, и Садерс, руководствуясь всё тем же животным чутьем, всегда выбирал себе в одноразовые любовники именно таких: шлюх, жадных до денег и удовольствий. Став тем, кем он сейчас являлся, Сад не утратил пристрастия к молодости и новизне. Даже имея четырех постоянных, проверенных, по-собачьи верных любовников, вполне удовлетворяющих его сексуальный азарт, Садерс по-прежнему позволял себе свежие радости и даже недолговечные увлечения. Его верные спутники вопросов не задавали, и только безнадежно влюбленный Ди мучился ревностью, бросая взгляды, полные жестоких страданий. Именно восхитительный Ди был тем единственным, кого он, однажды увидев, захотел так сильно, что готов был наброситься и, без поцелуев и ласк, к которым, став значительно старше, он неожиданно пристрастился, согнуть пополам и трахать, трахать, упиваясь криками боли и... конечно же, наслаждения. Ди был первым, кого Садерс взял силой, и кто сражался за своё тело с яростью тигра, а когда всё-таки сдался, обессилев и уступив ещё более яростному напору, полюбил вдруг так беззаветно, как не любил Сада никто. Все четверо сопровождали его повсюду. В какой бы точке мира он ни оказывался, чем бы ни занимался, они были рядом, готовые ради него на всё, навсегда забыв и свой дом, и своих близких, и свои прошлые жизни… * Больше всего на свете Сад любил родную Италию и её солнечных молодых мужчин — жарких, неистовых, великолепных. Он насыщался ими сполна, и, напитавшись их соками и теплом, молодел на глазах. Во Франции он отдыхал душой, закрываясь в старом доме Бонне, который трепетно оберегал и содержал в идеальном порядке. Там он много спал, много читал, слушал музыку и никогда не заводил беспорядочных связей. Даже со своей неизменной четверкой он предавался любовным играм неспешно, и горячо любимый повальный секс во Франции становился недопустимым. Не говоря уже о какой-либо форме жестокости. И конечно же в милой его сердцу Франции у него не было трона. О нем он даже не вспоминал, и тело его никогда не требовало жестких кровавых проникновений и обморочных оргазмов. Англию он ненавидел, и, приезжая сюда, становился замкнутым и раздражительным, срывая зло на терпеливо сносивших его дурное настроение спутниках и беснуясь в тайной комнате чаще, чем где бы то ни было. Ему не нравился климат, не нравились англичане — чопорные, холодные и невозмутимые, но именно в Англии у него были основные деловые контакты. Он подолгу задерживался в маленьком доме, построенном подальше от серого мрачного Лондона как временное пристанище и по злой иронии невольно ставшем единственным его настоящим домом. По той же злой иронии в дождливой, промозглой Англии он встретил свою первую и последнюю, невыносимо трудную и ни с чем не сравнимую любовь — Шерлока, с его шелковой кожей, мятным дыханием и падающей на лоб непокорной волнистой прядью. Впервые его равнодушное сердце было готово взорваться, переполненное любовью, впервые, как бы он ни сходил с ума от желания, секс был неважен и, сжимая Шерлока в жарких объятиях, он задыхался не столько от страсти, сколько от нежности. Ничего не умеет, ничего не знает… Неловкие руки, длинные ноги… Холодные губы… Мальчик мой… * Двадцать девятую ночь он провел без сна, вытянувшись в кровати, где месяц назад спал его удивительный пленник, и где ему посчастливилось спать вместе с ним, впервые узнав, какое это блаженство — слышать рядом негромкое дыхание того, кто тобою любим. Он не переставая думал и вспоминал всё, что происходило в этой спальне, на этой кровати… Как впервые он прикоснулся к Шерлоку и кричал, кончая в его ладонь; как дрожал, блуждая пальцами по тонкому телу, едва не плача от потрясения; как целовал безответные губы и был несказанно счастлив, несмотря на их ледяное молчание. Налитый кровью член и переполненная мошонка причиняли сладкую боль. Возбуждение пропадало и возникало в зависимости от того, что именно он вспоминал. К себе он не прикасался, лишь выгибался навстречу воображаемой ласке и издавал негромкие звуки, напоминающие одновременно и стоны, и вздохи, и шепот. Кончить было нельзя. Он не мог позволить пролиться даже крошечной капле того, что предназначено Шерлоку — его наполненному жаждой рту, его истосковавшемуся в ожидании телу… Под утро он задремал, сраженный нечеловеческим напряжением и утомленный возбуждающими воспоминаниями, и окунулся в такой эротический хаос, в такие безумные сны, что утром очнулся, до боли сжимая мокрый от семени член. Охая и вздыхая, жадно облизывая тонкие губы, Садерс ещё несколько бесконечных минут гладил всего себя: шею, грудь, нервно подрагивающий живот и раскинутые в стороны бедра. «Прости, мой мальчик, не уберег…» В конце концов, не так уж это и страшно. Он был уверен, что приехав в Лондон и притормозив у долгожданных дверей, вновь будет так переполнен, что щедро зальет драгоценный рот и утолит наконец его многодневную жажду. Потянувшись всем телом, предвкушающим скорую встречу, он соскочил с постели и направился в душ, где долго, тщательно мылся, несколько раз покрывая душистой пеной кожу и волосы. Нетерпение возрастало с каждой минутой, наполняя грудную клетку приятным жжением, а низ живота — пока ещё слабой, но сладкой истомой. Сегодня последний день намеченного им срока, и, четко следуя собственным планам и данным самому себе обещаниям, он должен поехать к Шерлоку завтра. Но к чертовой матери все планы и обещания! К ебаной чертовой матери! Он уже подыхает… Подыхает! Подыхает! У него не осталось сил терпеть эту муку, и ждать даже один распроклятый миг.