Стон

Он с трудом подавил порыв немедленно покинуть Лондон, Англию, Европу, оказавшись как можно дальше от кошмара, которому сам положил начало и закончить который у него не хватает мужества. Бежать, не разбирая дороги, не переводя дыхание, и очнуться на том самом маленьком островке, куда страстно мечтал увезти Шерлока — залечить его раны любовью и солнцем. Лечь на горячий чистый песок, вдавиться телом, стынущим от нелюбви, согреться, оттаять, забыв обо всем на свете… В конечном итоге, забыть можно все, если постараться, а Садерс хотел забыть, жаждал забыть и освободиться от невыносимого гнета — своей безответной страсти. Как же он ненавидел любовь! Всегда считал ее глупым пустым обманом. Тело переполнено тягой, атака гормонов становится все настойчивее, кровь кипит и по древнейшему, не несущему ни одной неразгаданной тайны руслу мощно устремляется вниз. Каменеет ствол, подрагивает округлившаяся мошонка, влажно набухают половые губы и клитор, отключаются все инстинкты, кроме одного — обладать, отдаваться, широко раздвигая ноги. И отупевший, зацикленный на первобытном совокуплении мозг дает яркий сигнал: пришла любовь. Как же он ненавидел такую любовь! Всегда. Разбивал ее, втаптывал в пыль: бросал, прогонял, презирал, равнодушно молчал. И она ему отомстила. Показала истинное лицо. Вгрызлась в сердце фарфоровыми зубами и, жадно глотнув, облизала израненные поцелуями губы… Сволочь. Тварь. Уехать хотелось так сильно, что тело потряхивало, и оно подгоняло мозг: давай, старина, устрой нам побег. Включись, выйди из своего запойного оцепенения. Какая, к черту, любовь, Сад?! Перед тобой весь мир, и ты сожрешь его одним махом, выбрав самое вкусное, самое сладкое. Послаще, чем твой строптивый, затраханный Шерлок. Шерлок, которого непременно надо увидеть. Прямо сейчас. Немедленно. Для того, чтобы убедиться: шанс уехать еще не потерян. Убивать он уже не может — выдохся. Да и наскучило. Изображать дьявола тоже приелось. Остается только позорно сбежать. * — Чем занимаешься? — Собираюсь. Кого ты приготовил для меня на сегодня? Карлика с волосатым горбом? Или… — О, Шерлок! Твои фантазии становятся все смелее и изощреннее. Приезжай. Машина будет через десять минут. — Да. * С какой готовностью он произнес это «да»! Сколько в голосе дрожи и облегчения. И… надежды? Господи, какая тоска… Где твое безразличие, Шерлок? Где пустота? Где высокомерное молчание? Оказывается, в твоей душе, в этой непознанной бездне, которая разверзлась передо мной так неожиданно и полностью меня поглотила, притаилось столько горячих чувств. А я-то думал, что с тобою покончено. И из-за чего? Из-за какого-то… разговора с потрепанным неудачником, решившим налакаться дешевого пива в первом попавшемся кабаке?! Кто он?! Как посмел этот недочеловек так легко и непринужденно войти в жизнь любимого мальчика, при этом походя, даже не подозревая о собственном злодеянии, разбить, варварски уничтожить глубоко выстраданную, нежно взлелеянную мечту всемогущего Садерса Рэмитуса?! Он метался по гостиной, и два часа ожидания показались невыносимыми. Маленький дом замер в испуге, будто каждая вещь ощущала на себе смертельный гнет этого нетерпения. Два бессловесных как тени сожителя не смели даже приблизиться, третий вез Саду любимого. Он всегда волновался перед встречей с Шерлоком, и неразбавленный скотч помогал ему не биться в бешенстве от того, что стрелка часов замерла и, кажется, навсегда, что Шерлок снова на него не взглянет и будет терпеливо сносить его ласки, ненавидя каждый дюйм постылого тела. Он ждал, пил и взращивал в себе злое самодовольство: ты мой! Мой! И не вздумай ломаться. Когда Шерлок появлялся в маленьком доме, все исчезало. Оставалось лишь мучительное желание прижать его к себе и дышать, дышать, дышать вместе с ним, потому что все то время, пока его не было рядом, пока сам Садерс занимался бизнесом, политикой, благотворительностью или убийством, его легкие и гортань забивал смоляной мрак. Сегодня, впервые за все это время, он встречи с Шерлоком откровенно боялся. Потому-то и замер маленький дом, будто пригнулся, будто врос фундаментом в заботливо обихоженную почву благоухающего первой зеленью сада. Когда раздалось мерное урчание автомобиля, Садерс полубезумной молнией метнулся к двери, но тут же ринулся прочь и упал в стоящее возле камина кресло, вцепившись в пустой стакан. Шерлок вошел в гостиную, и Садерс тотчас понял — другой… Привычна лишь оболочка: кожа, волосы, изящество жестов. А внутри — что-то громадное, неизведанное, пугающее своей новизной и силой. Такого не схватишь в охапку, впиваясь в брезгливо скривившийся рот. И уж тем более не прикажешь холодно: «Раздевайся. Я буду трахать тебя прямо здесь и прямо сейчас». Такой и в самом деле может убить, не задумываясь о последствиях. Но такого Шерлока он хотел и любил еще больше. Ползать у него в ногах, скулить и плакать, умолять, страстно обнимая ступни. И ни капли стыда, ни капли сожаления — повержен, распят, безволен… Ну и что? Какой в этом позор и какая слабость? Тобою распят. Тобою повержен. Любимый мой… — Я тебе рад. Голос выдал его с головой — хриплый, надтреснутый, словно непобедимый Садерс долго и громко кого-то звал на холодном ветру. Ровные брови удивленно взметнулись: все увидел, все понял, все вычислил. Что ж в этом удивительного? Полгода такой неразрывной связи не прошли для них даром: оба чувствовали друг друга кожей. И замечательно. И ни к чему теперь разыгрывать очередной спектакль из осточертевшего репертуара: злодей и его жертва. О, нет! Сегодня они оба — жертвы, и еще неизвестно, кому из них хуже. Стало легко. Господи, как хорошо хотя бы на день перестать притворяться! Какая свобода! Какое облегчение! Сад приблизился к Шерлоку и робко, почти невесомо погладил красивую скулу, не в силах позволить себе более смелого прикосновения. Шерлок слегка отстранился, безжалостно разрывая даже такой невинный контакт. Противен… Я ему противен! Тоска разливалась внутри горячо и больно. Так больно, что впору перестать дышать, лишь бы не чувствовать этого адского жжения под кожей и эластичными, все еще молодыми мускулами. — Я прошел вместе с тобою все стадии покорения, Шерлок, — надломлено выдохнул он. — Запугивал, шантажировал, соблазнял, насиловал и оскорблял, унижал и ломал, я осквернил твое тело. Теперь я умоляю… Я умоляю, Шерлок, не покидай меня. Глаза превратились в бирюзовые льдинки. — Разве я смею? Разве могу я позволить себе подобную вольность? — Господи боже! Ты так силен, мой мальчик. Неужели до сих пор ты не понял, как много в тебе несгибаемой силы? Любой другой на твоем месте давно бы сидел у моих коленей, выпрашивая очередную подачку. — Я слаб, — резко перебил его Шерлок. — Я трусливый, слабый мальчишка, которого ты легко подцепил на крючок. Полгода я корчусь на этом крючке и не вижу выхода. И хватит об этом. Зачем ты меня позвал? Что хотел рассказать? Грубо, Шерлок, грубо. Где дипломатическая тонкость? Где выдержка? Даже не пытаешься завуалировать жгучее беспокойство. Трясешься за шкуру любовника? Любовника! Любовника! Любовника! — Ничего. Шерлок сощурился, едва сдерживая ярость разочарования. — Значит, ты позвал меня, чтобы трахнуть? Ну так трахай, чего ты ждешь? К чему разговоры? — Успокойся, мой мальчик. Ты неоправданно зол. Все не так плохо. — Неужели? Конечно, не плохо. Ведь это не ты подставляешь свой зад под чьи-то скользкие пальцы. Один из них пытался протолкнуть в меня сразу четыре. Было забавно слышать, как он пыхтит. И очень больно. — Ты вынудил меня на подобный шаг. Зачем было оскорблять любящего человека? Шерлок потрясенно оглядел его с головы до ног. Какой неприкрытый цинизм! — Любящего? Да ты убийца, Сад! Скажи, тебе не бывает страшно? — Мне каждую минуту страшно, если это тебя утешит. Но, заметь, сам я никого еще не убил. — Дешевка! — презрительно выплюнул Шерлок. — Ты переступаешь черту, мой мальчик. Это опасно. — Садерс усиленно гасил в себе бешенство — его частые всполохи обжигали. — Остановись. Не будем ссориться. Чем ты так непривычно взволнован? — Я не взволнован, — отрезал Шерлок, отходя к камину. Садерс последовал за ним и, опустившись в кресло, утомленно закрыл глаза. С трудом подавляемый гнев, полные нетерпения метания по дому лишили его всех жизненных соков: ни крови в венах, ни тепла в теле. Этот мерзавец совсем его доконал. Убить его, что ли? — Что ты нашел в этом убогом черве, Шерлок? Тот резко обернулся и ярко вспыхнул точеными скулами. Ого! — Не понимаю, о чем ты. — Неужели он так хорош? Чем он тебя покорил? В глазах — ироничное недоумение. Быстро взял себя в руки. Ну что ж, похвально. — Сад, это ревность? — Возможно. — Ты отдавал меня всем подряд. С чего вдруг столь странная заинтересованность? Сад прищурился: — Всем подряд… Кому? Ты вспоминаешь о них? Думаешь? Какого цвета у них глаза? Волосы? А этого, я уверен, ты хорошо запомнил. Каждую его ничтожную черточку, каждый его гребаный волосок. — И вдруг заорал, выпуская наружу сжигающую его боль: — Нет! Даже не рассчитывай на то, что он еще хоть раз до тебя дотронется! Ты мой! — Как ты мне надоел. — Шерлок устало опустился в соседнее кресло. — Никто до меня не дотронется, успокойся. Никто, кроме твоих извращенцев. Но… — Он глубоко вздохнул. — Но я благодарен тебе. Никогда не предполагал, что во мне столько… любви, что у меня есть близкие, ради которых стоит пойти на жертву. — Не изображай Христа. — Садерс отвернулся к камину. — Это пошло, Шерлок. Недостойная тебя безвкусица. Выпьешь? — Да. С удовольствием. — Проведешь со мной ночь? Шерлок придвинул кресло ближе к огню и удивленно взглянул. — Ты сегодня странный. Когда ты спрашивал меня о чем-то подобном? — А сегодня хочу спросить. Так ты проведешь эту ночь со мной? — А если я скажу «нет»? — усмехнулся Шерлок. — Отпустишь на все четыре стороны? Сад промолчал и пристально взглянул в бесстрастное, непроницаемое лицо. Маска, готовая исчезнуть в любую секунду. Переменчивые, живые тени окружили полные тайн глаза, на дне которых сейчас полыхали пожары; под безукоризненной кожей щек проносился огонь; губы подрагивали… Губы. Он целовал его в губы! У Садерса потемнело в глазах. Шерлок, Шерлок, неужели тебя сумел разбудить какой-то безродный бродяга?! Отвечать не хотелось, и, поднявшись с кресла, он отошел к барному столику. Жидкий янтарь наполнил дорогое стекло, не искажающее истинный цвет и игру напитка. Садерс сделал большой, опаляющий горло глоток. Хотя бы немного согреться. — Пей. …Они провели у камина добрую половину ночи. Шерлок заметно устал, выглядел измученным и опустошенным. Сад прекрасно понимал, что ему не интересна эта молчаливая идиллия у камина, что он тяготится присутствием любовника и хочет поскорее покончить с вызывающим отвращение сексом, чтобы, как обычно повернувшись спиной, уснуть, в очередной раз заплатив своим телом за чью-то никчемную жизнь. Сердце не умещалось в груди — рвалось куда-то и гулко бухало, заглушая все звуки Вселенной. Сад понимал, что находится на пределе, что достаточно маленького толчка, чтобы мир огласил его предсмертный, полный отчаянья вой. — Устал? — Да. * …На этот раз происходящее в полумраке спальни напоминало горькую и отнюдь не смешную пародию. Большой, тяжелый член Сада безжизненно и мягко застыл между бедер, так и не наполнившись пламенной кровью, так и не выделив ни одной сочной капли. Впервые его не трясло от похоти. Он не был окутан дурманом и вполне трезво оценивал ситуацию, несмотря на то, что руки касались стонущего любовника, сжимая, поглаживая, мастурбируя твердый, налитый возбуждением член. Полгода он не видел его кончающим, не слизывал с пальцев густые потеки семени. Загадка была проста. Тот, о ком грезил, о ком стонал и едва не плакал сейчас любимый, сотворил это чудо — вернул Шерлока к жизни, отняв при этом жизнь у него, Садерса Рэмитуса. Рэма. Ромео. И, возможно, у себя самого. * Заснуть он не смог. Вздрагивающий во сне, беспокойно метущийся Шерлок был источником адских мучений. Сад не сводил слезящихся глаз с обнаженного тела, время от времени нежно поглаживая грудь и плечи, осторожно целуя ключицы. Не получилось. Впервые. Сад не был обеспокоен, зная, что ему нечего опасаться: уже завтра он легко доведет до полуобморочного состояния одного из своих любовников. А послезавтра, если конечно ему захочется сыграть в эту омерзительную игру, на полу самого шикарного лондонского отеля отымеет какую-нибудь великосветскую шлюху, и она будет извиваться под ним своим холеным, тщательно оберегаемым телом. Забыв обо всем на свете… До кровавых полос натирая лопатки ворсом дорогого ковра… Обхватывая талию безупречно эпилированными ногами… Она будет насаживаться на каменный ствол, надежно защищенный латексом от ее выделений, кончать, стискивая сокращающимся влагалищем, и хрипло выкрикивать блядскую ложь о любви. Дело не в потенции, будь она трижды проклята, и не в похоти, будь проклято все, что она привнесла в его жизнь. То, что произошло с ним сегодня, имело очень мутный источник, и в нем Садерсу не найти просвета, не разглядеть дна. Он проиграл. Сегодня хотеть Шерлока было стыдно и страшно. Так стыдно и так страшно, что его неутомимый «конец» болтался между ног бесполезным шлангом, не брызнув даже каплей желания, и это было унизительно до тошноты. Что делать дальше, Садерс не знал, и не знал, как начать завтрашний день. * Когда первая полоска света прочертила темное небо, он поднялся, прикрыв спавшего Шерлока пледом, и покинул спальню. Руки источали едва уловимый аромат семени, и, привалившись к стене погруженной в полумрак кухни, Сад целовал свои пальцы, нежно захватывая их губами, проводя языком по мягким подушечкам, филигранно вычерчивая дорожки вдоль длинной, уходящей в бесконечность линии жизни… Потом он сварил себе кофе и пил его мелкими глотками, равнодушно наблюдая, как зарождается новый день. Безразличие было всеобъемлющем, отдающим могильным холодом. Но когда в дверном проеме показался сонный, закутанный в теплый халат Шерлок, от равнодушия не осталось следа. Все в Садерсе встрепенулось, потянулось к нему, как тянется к солнцу даже самая захудалая, высохшая травинка. — Доброе утро, мой мальчик. Шерлок подошел и обхватил ладонями его вымученно улыбающееся лицо. От неожиданности этих объятий-тисков Сад окаменел, уставившись диким взглядом в потемневшие, грозовые глаза. В паху полыхнуло мощно, налилось, поднялось и заполнило тонкие домашние брюки. «Как я смешон со своей торчащей ширинкой». — Что с ним? Садерс разжал похолодевшие от волнения руки. Сердечный вой подкатывал к горлу, вибрировал и дрожал, ища выхода, но он последним усилием воли снова загнал его в сердце — назад. Туда, в самую глубину. Разнеси его в клочья, не жалко. — Не волнуйся, мой мальчик, твой новый знакомый жив и здоров. Вчера он весь вечер безобидно и тихо напивался в Ярде, как видно, поджидая тебя. Шерлок вскинул руки в трагичном, до нелепости театральном жесте, запустив пальцы в беспорядочный ворох кудрей. — Черт! Поклянись, что он жив. — О боже, мой мальчик! Ты падаешь в моих глазах все ниже. Мы же не на подмостках. — Плевать. Клянись. — Клянусь. Памятью прекрасной Лорены. — Кто это? — Моя мать. Ты столько раз подо мной кончал, но ничего не знаешь о Рэме. Посмотрев долгим взглядом, Шерлок ушел.