Стон

Джон поднялся с колен и подошел к Шерлоку, встав за его спиной — не очень близко, избегая вторжения в личную зону пространства, отныне неприкосновенную и запретную (слишком резко Шерлок вырвался из утешающих рук, чтобы не сделать правильный вывод: интимные прикосновения ему неприятны, даже если в них только одно желание — защитить), и не очень далеко, давая понять, что он рядом, что никогда не покинет. — Джон… — Шерлок не обернулся, но спина его дернулась, и Джону до слез захотелось уткнуться лбом между напряженных лопаток и стоять так целую вечность, впитывая тепло, проникающее прямо в кровь. — А теперь послушай меня, — сказал он мягко, но в голосе его прозвучали неуловимо властные нотки, благодаря которым каждый, услышавший их хотя бы однажды, сразу же понимал, что этот вполне безобидный на первый… да и на второй взгляд мужчина может, если понадобится, подчинить себе беспрекословно, не дав на сопротивление ни малейшего шанса. И Шерлок уловил эти нотки, развернувшись и удивленно застыв перед Джоном, не зная, что ему делать дальше, растерявшись от этой новой, неожиданной информации о человеке, в котором только сейчас разглядел нечто скрытое, не замеченное до этой минуты и от того еще более волнующее. Как же хотелось Джону его обнять! Сжать так, чтобы сладко хрустнули косточки, чтобы губы выстонали заветное имя, чтобы в глазах полыхнул настоящий пожар. — Я готов ко всему, — он улыбнулся краешком губ, потому что реакция Шерлока была ему лестна. — Вряд ли меня можно поразить настолько, чтобы я оказался в глубоком шоке. Поверь, мне есть что вспомнить. Но сначала ты покажешь мне комнату, где я оставлю свою чертову сумку и переоденусь. А потом мы наконец-то позавтракаем… или пообедаем, потому что я скоро загнусь от голода, да и ты скорее всего забыл, когда в последний раз что-то ел. Утром у тебя урчало в животе. Очень громко. Я едва не оглох. Да-да, не красней.— И сам покраснел, вспомнив, как рассматривал каждую черточку, каждую родинку, каждый шелковый завиток разметанных по подушке волос. — Шерлок… Я хочу убедиться, что приехал домой. И не называй могилой место, где я собираюсь провести лучшие дни своей жизни. Шерлок качнул головой. — Не выйдет, Джон. Но, кажется, он уже сомневался. — Это мы еще поглядим. В твоем холодильнике можно слегка поохотиться? — Что? — Растерянность определенно делала Шерлока неотразимым. — Не знаю… Наверное. — Все ясно. — Джон притворно вздохнул. — Отныне это будет моей заботой. И почему меня это не удивляет? — Джон, не валяй дурака. Ты не понимаешь… — Где. Моя. Комната? Или предлагаешь спать на пороге твоей спальни? Я бы не отказался. Понимая, насколько провокационно это звучит, чертыхаясь и мысленно кляня себя за очередной маленький срыв, Джон отошел от Шерлока, и, взяв в руки сумку, выжидающе на него уставился. И Шерлок сдался. — Поднимайся наверх. Думаю, не заблудишься. — Вот это другой разговор. * Проводив Джона полным нетерпения взглядом, Шерлок бросился в спальню, зная, что времени у него не больше пяти-десяти минут. Телефон. Срочно. Раздавшийся сверху голос заставил его коротко вздрогнуть. Черт! Черт! — Что? — Он быстро вышел в гостиную, повторив уже громче: — Что? Я не расслышал. — Отличная комната, Шерлок! — донеслось радостное восклицание. — Просто отличная! — Да-да… Располагайся, Джон. Черт! Черт! Он вернулся к себе, дрожащими пальцами вдавив кнопку вызова. Ублюдок! Не отвечает. Сволочь! Надо успокоиться и взять себя в руки. Никаких истерик и… — Ну? Господи! — Сад, это я. — Кто? — Прекрати. Ты уже знаешь? В трубке раздался протяжный, нарочито тяжелый вздох — боже, боже, как ты мне надоел… — Шерлок, давно пора уяснить: я знаю все и всегда. Особенно, если это касается тебя. Что ты хочешь сказать? Доложить, что провел сказочную ночь со своим вновь обретенным принцем? Поделиться свежими впечатлениями? Неужели он трахнул тебя настолько жестоко, что ты не вытерпел и кинулся с восторгами к старому Саду? — Сад, ты не тронешь его. — Это я уже слышал. Просьба или приказ? — Констатация. Все закончилось. — Уверен? Хотя, помнится, и это ты мне уже говорил. — Я не пойду больше в Ярд. Никогда. — Почему? Судьба человечества стала тебе безразлична? Или думаешь, что я выдохся? Шерлок с ненавистью посмотрел на экран телефона. — Тебе все еще недостаточно крови и моего унижения? — О господи, Шерлок… Не делай из меня отрицательного героя. В который раз ты заводишь шарманку, навязывая мне библейский диалог о добре и зле. Надоело. — Черт возьми, Сад! — В глазах темнело от ярости. — Ты загнал меня в угол. Я зверски устал. — Блядь! — Он заорал так, что заломило висок. — Ты сам загнал себя туда, идиот! От тебя требовалось так мало: подставить свой гребаный зад и подмахнуть не самому херовому в мире любовнику! Это было так трудно?! Это было так мерзко?! Плохо ты подо мной кончал?! Трясся, как сучка, и так же повизгивал от удовольствия! Кого ты хотел обмануть, грязная шлюшка?! Меня?! Да я переебал сотни таких, как ты! Думаешь, я не видел твоих затуманенных глаз?! О, как героически ты сдерживал стоны! Это достойно уважения, Шерлок. Да. Но как ты при этом корчился и дрожал, как метался в моих руках! Господи, все так просто: хочешь — получи. А ты хотел… Так долго хотел, жалкий, ничтожный девственник. Ты дорвался до члена и не мог остановиться! Я, блядь, захлебывался твоей спермой! Долго же ты копил это сокровище. Но тебе было сладко думать о себе, как о жертве. Шерлок, ты мне противен. Столько трупов на твоей совести… Из-за тебя я лишился Ди. Он снится мне каждую ночь. Он, а не ты. Телефон прожигал ухо; злобный поток омывал готовый взорваться мозг, и голова болела так сильно, что меркло сознание. Шерлока крупно трясло. Слезы, которых он даже не замечал, заливали подбородок и шею. Сад перевел дыхание и, помолчав, устало добавил: — Мне нет никакого дела ни до тебя, ни до твоего потрепанного любовника. Радуйся долгожданной свободе, Шерлок. Будь счастлив. Если, конечно, у тебя получится быть счастливым, стоя по колено в крови…  Ты заразил меня патетикой, мой сладкий мальчик… Кстати, о Ярде не беспокойся, его больше нет. Ты не поверишь, через месяц-другой на его месте откроется славная семейная кондитерская. Знаешь, как ее назовут? «Медовый локон»*. По-моему, очень мило. Обязательно приглашу туда Майкрофта Холмса, он такой сладкоежка! Короткие гудки впились в висок тонкой иглой, и согнувшись так резко, будто переломанный позвоночник перестал поддерживать тело, Шерлок застонал от  боли, почти теряя сознание, вот-вот готовый упасть. Сильные руки подхватили и уложили его на кровать. — Шерлок. Что? — Голова… Очень болит голова. — Где у тебя аптечка? — Ванная… — Найду. Молчи. Я помогу тебе. Джон выбежал из комнаты, и страх придавил Шерлока к постели, колючей рябью пробегаясь по коже, вздыбливая волоски. Страшно без Джона. Страшно. Но даже от короткого прикосновения его рук стало значительно легче. Шерлок закрыл глаза, не в силах выдержать заливающий спальню солнечный свет. Саду он не поверил. Слишком хорошо изучил он все признаки его дошедшего до предела безумия. И его разрушительной ревности. *** Садерс метался по дому, расшвыривая все на своем пути, слепой и глухой от ярости. — Санти! Где ты, мать твою?! Мы улетаем! Вдвоем! Если через час я не буду в небе, тебе не жить, ублюдок! Где ты?! Где ты?! Врезавшись животом в угол обеденного стола, за которым целую вечность назад они с Шерлоком сидели друг против друга, пытаясь выжить каждый в своем кошмаре, он обессилено повалился на его гладкую плоскость и глухо завыл, пугаясь голоса, полного нечеловеческой муки. Санти поднял дрожащее тело, забившееся, затрепетавшее в его крепких руках, и прижал к груди. — Успокойся. Я рядом. *** Свое превращение в невозмутимого, готового на все убийцу, Сантино не удивляло — он стал им уже давно. Удивительным было то, что он смог так самозабвенно, так неистово полюбить. Полюбить демона, которого, по большому счету, обязан был не раздумывая уничтожить, так как с первого взгляда понял, кто перед ним стоит. Садерс Рэмитус являл собой новую ипостась отца, которого Санти зарезал, дрожа от сладострастного восторга и ярости. Он по самую рукоятку вонзил разделочный нож в его поджарый живот и оставил истекать кровью на гравиевой дорожке, ведущей к дому. Там, в роскошной спальне, затравленная до состояния бессловесной зверушки женщина, мать двенадцатилетнего Сантино Руты, с ужасом ожидала очередной порции боли и унижений. Потрясенные глаза и черный, округлившийся в немом крике рот, так часто изрыгающий проклятья в адрес худенькой слабой женщины, еще долго стояли у него перед глазами, наполняя сердце мучительным наслаждением. Когда он резко выдернул лезвие из податливой мякоти, кровь весело побежала по тонкому шелку рубашки, и отец, не издав ни единого звука, рухнул, зарывшись лицом в добросовестно отобранные мелкие камешки. Санти тщательно вымыл нож, положив его на прежнее место, и когда мать резала этим ножом свежий хрустящий батон или маслянистый сыр, обыкновенный завтрак превращался для него в маленький праздник, о котором знал только он… Никто не заподозрил в убийстве тщедушного подростка или его насмерть перепуганную и такую же тщедушную мать. Завалить подобного борова… На это нужна недюжинная сила. Но что они знали о ненависти? Жгучей, бешеной, неистребимой! Спустя полгода мать, освобожденная от ужасов брака с садистом, расцвела изысканной красотой, и Санти понял, что все сделал правильно. И перестал думать о совершенном грехе. Разве грех отправить Дьявола в ад? Разве не там его место? Но, видимо, Бог так не считал, и потребовал искупления, послав ему Садерса Рэмитуса, жестокого и прекрасного зверя, для которого не существовало преград. Однажды он вошел в его скучную жизнь и властно взял, подмяв под себя, распластав под своим не знающим сопротивления телом. Было потрясающе хорошо. Санти задыхался от тяжести, рычал от боли и похоти. Во время оргазма он до крови прокусил ладонь, зажимающую его оскаленный рот. — Думаю, мы поладим, — сказал Сад насмешливо и слегка удивленно — флегматичный парень никак не тянул на безудержного любовника. Но именно таким он и стал. Близких отношений Санти не допускал. Он даже не был уверен в данной ему богом ориентации. И мужчины, и женщины не привлекали его в одинаковой степени. Потом возник Эдуард, малыш Эд, Эдди, который путался у него под ногами, как нескладный щенок — молодой, восторженный, глупый — и однажды, воспользовавшись его ленивой расслабленностью, живо расстегнул ему брюки и взял у него в рот. «Ну и черт с ним, — подумал тогда Сантино, вытирая его счастливые, перемазанные семенем губы и щелкая по носу. — Пусть будет так…» Они были вместе два года — до того, как Санти неожиданно и бесповоротно потерял голову, бросив все и намертво прикипев к своему дикому идолу, слепо за ним последовав в неизвестность. Эдди вприпрыжку ринулся вместе с ним. Идол не возражал. Санти был одержим. Санти навеки был свергнут с пьедестала своего безразличия. Сад быстро разглядел в нем убийцу, и это его заводило. Он брал его снова и снова, не зная устали, не чувствуя сытости. Санти только порыкивал от удовольствия. Потом появился Джеймс — бесшабашный, порочный, насмешливый, и стал неплохим дополнением к их извращенному тандему. Вот уж кто никогда и никого не любил. Но ему нравились деньги, нравился секс, и он умел быть преданным до конца. Появление Габриэля, смуглокожего Ди, слегка пошатнуло незыблемую уверенность Джеймса в том, что кроме славного перепихона и веселой зелени есть что-то еще. Например, схожая с нежностью маета в районе набухших сосков. Но считать его своим он, конечно, не смел. Да и не собирался. Вот еще! Отправиться на небеса из-за чьей-то красивой задницы? Благодарю покорно. Он и без того сумеет полакомиться. И отдаться красавчику Ди — такому страдающему, такому брошенному, с неутоленным огнем в паху. Оторвать кусок от пирога самого Садерса Рэмитуса — что может быть вкуснее и слаще? Джеймс Торн не дурак. Санти внимательно наблюдал за любовью Джеймса, не узнанной им самим, и ждал, когда же он наконец поймет, что есть в этом долбаном мире то, ради чего стоит хоть раз оглянуться и больше не считать своих денег. Исчезновение Ди стало для Джеймса ударом. Санти видел, как люто он ненавидит их всех, даже ни в чем не повинного Эдуарда. Бесстрастное, улыбающееся лицо не смогло обмануть — руки Джеймса тряслись от желания растерзать, а в глазах затаилась злая беспомощность, и будь перед ним не такой глумливый ублюдок, Санти, возможно, проникся бы чем-то, отдаленно напоминающим жалость. Но он лишь ухмылялся: давай-давай, дешевка! Узнал, где находится сердце? Надолго ли? Уверен — через пару недель ты даже имени нытика Габриэля не вспомнишь. Санти убивал его с удовольствием — слишком многого тот хотел. Не по заслугам цена, дружок. Знал бы свое место, был бы всем доволен. Терпит же он, Сантино Рута, затянувшееся сумасшествие своего божества, а чем он хуже тебя? Ну любит Сад эту красивую тварь. И что? Сегодня любит, завтра разлюбит. Никаких трагедий. Все происходящее было настолько ужасным и диким, что казалось Санти почти совершенным. Другой модели существования он представить уже не мог. Его тело, вплетенное в безумный клубок рук, ног и  членов, ликовало, его изголодавшееся сердце убийцы билось удовлетворенно, время от времени получая сытный кусок. Санти был счастлив. Прижимая к себе сухо рыдающего Сада, вконец свихнувшегося от своего непонятного горя, Санти был счастлив. Понимая, что красивая тварь не появится больше на горизонте, Санти был счастлив. Черт возьми, Сантино Рута родился счастливчиком. — Мы уедем, уедем. Cкажи только — куда? — Я не знаю… *** — Тебе лучше? — Да. Намного. Холодный компресс творит чудеса. Спасибо. Шерлок сел на кровати, поморщившись от неприятного ощущения стянутости. Недавние слезы воспалили кожу, и хотя Джон успел заботливо протереть его лицо смоченным водой полотенцем, ощущение свежих саднящих порезов не проходило. — Часто у тебя подобные боли? — Бывает. — Ты консультировался с врачами? — Зачем? Я абсолютно здоров. И природа этих приступов мне известна. — Откуда такая самоуверенность, Шерлок? Это может быть все что угодно. Шерлок поднялся, одернул джемпер и провел ладонью по волосам, и только после этих нехитрых манипуляций посмотрел Джону в глаза. — Это всего лишь ужас. Непроходящий, ежеминутный ужас, и он разрывает мне голову. — Черт… — Возможно, ты поспешил. — О чем ты? — Не думаю, что узнав обо мне все, ты захочешь назвать это домом. — И на секунду задумавшись, Шерлок добавил: — Он прав. Надо было сразу со всем покончить. Но мне так хотелось… остаться. — Я не представляю, кто этот таинственный «он», хотя уже сейчас готов перегрызть ему глотку. Остаться? О чем это ты? О боже, Шерлок! Это то, о чем я подумал? Если бы ты не остался… Если бы... Что делал бы я? — Спокойно жил. — Спокойно? — Джон усмехнулся. — Да… Плохо ты меня знаешь. Послушай, все разговоры оставим на завтра. И не смотри на меня так, бесполезно. С моим упрямством ты еще познакомишься. Сейчас мы опустошаем твой холодильник, а потом отправляемся на прогулку. Ты знаешь, что похож на восковую фигуру? Когда в последний раз ты нормально гулял? Можешь не отвечать. Мы до отвала наедимся мороженым. Выпьем где-нибудь пива. Ты пьешь пиво? Ах, да… Черт, как глупо. Он неловко замялся, с досадой почесывая нахмуренный лоб. — Я пью пиво, Джон. — Шерлок тоже вспомнил их разговор. — Шлюхам, если они не на работе, нравится пиво. Джон вскинул глаза и склонил голову набок. — Да? Интересно. Надеюсь, о привычках и вкусовых пристрастиях шлюх ты все мне расскажешь. Но тоже завтра. — Джон, завтра может не быть. — Ну и черт с ним! Зато у нас есть сегодня. Он развернулся и направился к двери, бросив на ходу: — Ты, конечно, невозможно хорош, но приведи себя в божеский вид. И поторопись, иначе я уничтожу твои запасы один. С моим аппетитом ты тоже еще познакомишься. Он спиной почувствовал улыбку и, не оборачиваясь, улыбнулся в ответ. «Шлюха… Дурак ты!» — Джон. — Шерлок и в самом деле улыбался. — В этих джинсах ты настоящий мачо. «Мачо? И как мне быть дальше? Что мне делать с этой чертовой, с этой невозможной любовью?!» * Буквальное значение имени Шерлок — блондин, светлый, со светлыми локонами