Стон

Улыбка рождалась в кровавых муках, раздирая большую и малую скуловые мышцы, корежа лицо, истончая готовую лопнуть кожу и грозя превратить ее в рваные лоскуты. Садерс Рэмитус «терял лицо», а такая потеря была позорна и поэтому недопустима. Ему вполне достаточно знать самому, что от прежнего жестокосердного гордеца мало чего осталось, во всяком случае, если говорить о любви, которую когда-то он снисходительно презирал, а теперь ненавидел люто, видя в ней истинного врага, и о Шерлоке, от которого все еще был без ума. Но об этом совсем необязательно знать Шерлоку, и уж тем более — этому. Этот наверняка наслышан о нем в подробностях и хорошо понимает, что за монстр сейчас перед ним возник. А у монстра того и гляди потечет из глаз: и любовь потечет, и боль, и безрассудная, дикая ревность. Садерс очень давно не делал простой вещи: не проливал слез. Он никогда не страдал — не видел причины. Лишь смерть, сначала обожаемой матери, затем славного толстяка Бонне, выдернула его из привычного состояния холодной целеустремленности и довольства собой. Но и тогда едкую влагу, дрожащую под его ресницами и никак не желающую просочиться, едва ли можно было назвать слезами. Злость на несправедливо устроенный, примитивный мирок, в который его угораздило вляпаться, вмиг перекрыла спасительные каналы, несущие хоть какое-то облегчение раненому горем сердцу, и теперь, когда оно начинало дрожать и гореть, лишь короткие спазмы сухо сжимали горло, и звуки, что оно при этом рождало, больше напоминали звериный рык, чем человеческое рыдание. Стоя напротив ошеломленной парочки, он проклинал свою слабость. Немного же тебе надо, чтобы расклеиться, un buono a nulla! * Падаешь все ниже и ниже. Разыгравшемуся перед тобой водевилю только сморкающегося в платок чудовища не достает. — Вы отдавите друг другу ноги, господа. — Садерс продолжал рвать улыбкой свой рот — нещадно, упрямо, настойчиво, наперекор вскипающим озерцам слез, обильно наполнившим дно его давно пересохших глазниц. — Может быть, остановитесь? От вашей ритуальной пляски в глазах рябит, мой вестибулярный аппарат не в силах ее стерпеть. Оба «танцора» замерли, но замерли отвратительно близко друг к другу, и от мощного прилива бешенства у Сада закололо в груди: почему сам он не может, не имеет права встать вот так, касаясь плечом, в дюйме от невыносимо желанных губ и глаз? Фланелевая рубашка, мягкие брюки, растянутые и вздувшиеся на коленях симпатичными, очень домашними пузырями… Он так соскучился по своему мальчику, по аромату его волос, по теплу его дыхания! И так от него далек. Выброшен на пустынную, холодную орбиту Земли нелюбовью и брезгливым презрением. А этот, смотри-ка, пристроился, и, кажется, даже вцепился пальцами… Да, совершенно верно — вцепился! Стиснул своей мерзкой клешней запястье, и теперь на тонкой, нежной коже непременно останется след. Садерс шагнул вперед, и этот, отпустив наконец руку Шерлока, тоже двинул навстречу: мгновенно сгруппировался, даже на глаз став каменно-твердым. Неплохо, неплохо… — Уходите. Что такое? Он уже считает возможным распоряжаться в этом доме? Шерлок угрюмо молчит, как видно, раздосадованный их нелепыми телодвижениями, а выскочка все никак не уймется: петушится, выпятив грудь и сверкая глазами. «Уходите»? Кому он это говорит? Он хотя бы осознает, садовое пугало, в какое дерьмо занесла его шутница-судьба? Что ж, это даже интересно. Слезы выкипели и на смену плаксивой слабости и бешенству, жарко дымящемуся в груди, пришло веселое, вкусное изумление с легкой приправой азарта. * Час назад, слепо уставившись в непроницаемое стекло, за которым пробегала чуждая ему жизнь лондонских пригородов, он ни в чем не был уверен, кроме адского по силе желания взглянуть на свою обожаемую проблему. Сомнения терзали душу: надо ли ехать, есть ли в этой встрече хоть капля смысла, что она принесет, кроме очередной порции боли и унижения, не отменить ли принятого решения, позвонив и приказав Санти немедленно подъехать и ждать у входа в центральный офис. К чертовой матери весь этот мутный любовный бред! Хватит! Накопилась масса неотложных и по-настоящему важных дел: разрывается сотовый; секретарь стонет, с головой зарывшись в бумагах; деловые партнеры вежливо и деликатно спрашивают о здоровье… Противоречия истерзали Садерса не меньше любви. Его ежеминутно кидало из крайности в крайность, и к дверям с номером 221в он подходил на негнущихся, деревянных ногах, готовый повернуть назад в любую минуту. * Джеймс достаточно долго не уезжал, насмешливо наблюдая малодушное замешательство всесильного господина Рэмитуса, топтавшегося на мостовой с видом жалкого разносчика пиццы, и оставляя ему крохотный шанс развернуться, сесть на заднее сидение теперь уже его, Джеймса, роскошного джипа, плюнуть на чертову дверь и действительно начать все сначала. Не уезжал достаточно долго для того, чтобы даже успеть задуматься. Он был уже почти готов повременить со своей новой жизнью, а то и вовсе от нее отказаться. На черта ему эта свобода? Что он с ней будет делать? Что он умеет, кроме почти акробатического подмахивания и быстрого счета купюр? Сад сейчас так трогательно напряжен, так сексуален в своей черной куртке и джинсах — таких охуенно тугих, что его внушительные причиндалы вырисовываются как на ладони, и так и манят, так и просятся в рот… Красивый мужчина. Мощный. И какая, собственно, ему, Джеймсу, разница, чей член протолкнется в его растраханный зад и доведет до бешеного оргазма. А член Садерса —  еще та конфетка. Слаще он пока не пробовал. Если, конечно, не брать во внимание красавчика Ди, которого, к сожалению, уже не вернешь, и которому не отсосешь… Да и привык он к нему за эти годы. Но Садерс перестал переступать с ноги на ногу и, резко обернувшись, так зыркнул, так глазами сверкнул, что в движке закипело масло. Отрезвил мгновенно, так, как только он и умел. «Ну и хуй с тобой… Вылизывай своей шлюхе зад». Ключик с готовностью повернулся в замочке, и красавец-джип плавно, с достоинством тронулся с места. «Прощай, старичок. Пропади ты пропадом». * Теперь сомнения отступили. Не настолько он, оказывается, слаб, чтобы так просто сложить оружие. Мальчик мой, ты просто вынуждаешь меня вступить в игру. Неужели не понял еще, что я никому тебя не отдам? Ты выстраданная добыча, Шерлок, ты первый и последний, кого Садерс Рэмитус умолял, чьи руки целовал как безумный. А этот… Что за жалкая тень маячит у моих ног? Кто говорит мне дерзкое «уходите»? — Почему? Простой вопрос смутил приготовившегося к броску супермена, а сам Садерс искренним удивлением, непониманием происходящего на время сбил его с толку и обезоружил. В самом деле: пришел человек в гости, а его гонят за дверь. Почему? — Кажется, лично вас я ничем не обидел, Джон. Может быть, на правах хозяина предложите мне чашечку кофе? Шерлок никогда этого не делает. Удивительно негостеприимное создание наш Шерлок! Кстати, в отличие от меня. И если вы вдруг… когда-нибудь, случайно… окажетесь в моем доме, вы убедитесь в справедливости этих слов. — Прекрати кривляться, Сад. Смотреть противно на твои жалкие потуги выглядеть человеком. Глухой рокочущий голос обрушился на нервные окончания ледяным штормом: мгновенно лишил опоры, отшвырнул назад — в бесприютный, студеный космос, и слезные железы снова ринулись в бой, гоня по каналам выжигающую все на своем пути кислоту. И это было неимоверно больно. Голос, голос, голос… Этот голос, будь он проклят, наговорил ему так много обидного! Столько раз он насмешливо разрушал очередную иллюзию, задавал вопросы, на которые страшно было ответить даже себе самому. Этот голос сводил Сада с ума скупым, еле слышным «ахх…», когда почти невменяемый, выбитый из старательно взращенной скорлупы безразличия Шерлок выгибался под ним, кончая и вжимаясь мокрым членом в живот. Но даже за призрачно-тихий возглас, срывающийся с его губ бесконтрольно, помимо воли, за возглас, о котором Шерлок потом конечно же отчаянно сожалел, Сад бывал благодарен. Противоречия накинулись как стая степных гиен: разорвать, разорвать, разорвать. Надо уходить. Бежать! Немедленно. Пока не выкатилась гигантская черная капля, пока лицо не начало деформироваться в маску вечно страдающего Пьеро. Он сделал все, что хотел. Бродяга оказался не таким уж и безнадежным: судя по мрачной тени, накрывшей его никакое лицо, сразу понял, о чем толковал ему гость. Да и Шерлока затрясло очень заметно. Но закрепить сказанное не помешает. — Спасибо за кофе, рыцарь Джон, но — дела, дела… Да и ваша принцесса сегодня не в духе, мне лучше уйти. Берегите ее. Берегите всех своих принцесс — они ломаются так легко. Тростиночки… Шерлок резко дернулся в его сторону, неловко взмахнув руками, — изящная длинная кукла, с которой он никак не может всласть наиграться. И не может обнять, хоть плачь. Этот мягко, но властно сжал ладонями фланелевые предплечья — не надо, остановись. И Шерлок ему подчинился: сразу же развернулся и сел на диван. Он и в постели такой покорный? Бежать, бежать, пока не сорвался на безобразный вопль то ли ярости, то ли муки. Сердце Садерса жалобно ныло и трепыхалось — бедная живая птичка, заключенная в костяную ловушку. На пороге он не выдержал, оглянулся. — Я человек, Шерлок, и, если это тебя хоть немного утешит, если вернет краску твоим чересчур бледным щекам, я измучен тобой. Постарайся больше не попадаться мне на глаза. И посмотрел на Джона: — До скорой встречи, отважный рыцарь. * Сада трясло от стыда и злости. «Он был прав — я дешевка. Что за пошлость нес я сейчас?! Отважный рыцарь… Принцесса… Монолог шута! Что со мной?! Господи, что?! Жизнь ускользает из рук. Все рушится. За какие-то полгода ничего не осталось — ни сил, ни желаний. Одна лишь усталость. Неужели конец? Мне конец?! Ну уж нет! — Садерс с грохотом захлопнул входную дверь и яростно сплюнул на мостовую. — Я Ад взорву, если понадобится. И сил хватит, и желание будет. Все под контролем. Все под контролем. Все под контролем…» Ледяной ветер едва не сшиб его с ног, и Сад пожалел, что в спешке не захватил шарфа и перчаток. Впервые за многие годы он оказался на улице Лондона совершенно один: ни теплого салона автомобиля, ни чашечки кофе, налитой из туго закрученного термоса переданной заботливой рукой Сантино. Или Джеймса. Или Ди… Но Ди умер… Умер красивый, ласковый Габриэль. Ангел с мягкими каштановыми кудрями. Чем милее локоны этой продажной суки? Чем горячее губы? Чем?! И почему так плавится, так стонет от счастья и боли тело, окунаясь в его тепло и запах? Почему так сладко у него между ног? Чертова жизнь. Джеймс… Джеймс давно уже далеко, рванул так, что только пятки сверкнули: не видеть, не слышать, не знать. Забыть. И тоже начать сначала. Он-то в отличие от него точно начнет, не мучась долбанными противоречиями; глаза его пылали, руки, плавно поворачивающие руль, подрагивали — на волю, на волю! Молодой, красивый, дерзкий. Теперь еще и богатый. Столько перед ним жизни! Бери, пробуй на вкус, отламывай нескромный кусок и глотай, запивая пьяным потоком ветра. Джимми не растеряется. Если, конечно, снова не присосется к кому-нибудь по привычке. К какому-нибудь старому извращенцу или одинокой увядающей леди, которая за очень большие деньги будет слюняво лакомиться его гладким членом, позабыв, что, во-первых, она все-таки леди, а во-вторых, что он годится ей в сыновья… Ну, это уж его дело. Итак, Ди умер, Джеймс умчался в новую жизнь, а Санти… К черту сомнения! У Санти своя задача, и если бродяга не настолько туп, как выглядит, с этой задачей Рута справится быстро. О, у бродяги очень мощные стимулы: все его драгоценнейшие принцессы. Да, принцессы, черт бы их всех побрал! В особенности одна — строптивая, упрямая и прекрасная. И ею он, как оказалось, по-хозяйски владеет. Бредя наугад по улице, продрогнув до костей и пряча покрасневший нос в невысокий воротник элегантной куртки, Садерс думал о себе с издевательской жалостью: называется, начал сначала… Уже через час он окоченел до зубовного клацанья. Ветер усилился, и ни легкая куртка, ни плотный свитер не спасали от нахально затекающих под одежду ледяных струй. Но он упрямо тащился вперед, не останавливаясь даже на полминуты, хотя уже два небольших симпатичных ресторанчика призывно дохнули сытными ароматами и подмигнули тепло освещенными окнами. Это был его выбор — провести в Лондоне день. Провести именно так: без посторонних глаз, только он и город. Нашел, что выбрать, старый дурень… Чего он ждал от Лондона, который теперь ненавидел еще сильнее? Какого откровения? Какой правды? То, что он здесь чужак, и все ему чужие до отвращения? Тоже мне, открытие… Хватит! Пора домой — к камину и теплому пледу. Не мальчик уже, чтобы разгуливать по насквозь продуваемым улицам в поисках давно устаревших истин. Не мальчик… Кроме того, ему предстоит весьма любопытный вечер. Сегодня господин Рэмитус просто обязан произвести убийственное впечатление… Таксист недовольно скривился, услышав адрес отдаленного имения, но небрежно кинутая на переднее сиденье купюра вмиг изменила выражение его лица. Он даже попытался развлечь болтовней утомленного и бледного до синевы пассажира, по его мнению, как никто нуждающегося в человеческом участии и добром слове, но встретив безжизненный, смертельно опасный взгляд, запнулся на полуслове, а потом и вовсе поднял перегородку — черт с ним, психом, пусть хоть подохнет, ему-то какое дело… Через пять минут он засвистел какую-то незатейливую мелодию и забыл о своем неприветливом седоке. * Маленький дом встретил Садерса закрытыми ставнями. Только из окон кухни уютно и мягко лился приглушенный жалюзи свет. Санти со своим влюбленным щенком… Но Санти пил кофе один, и встретил Сада удивленно-встревоженным взглядом. — Сад… Господин Рэмитус… — Прекрати. Что ты лепечешь, как трахнутый зомби? «Господин, господин…» Слушать противно. Но беспокойство бывшего любовника выглядело искренним, и Садерс смягчился — все-таки Санти был предан ему всегда, да и сейчас смотрел с готовностью выполнить все, что только потребуется. — Свари мне кофе. Я продрог. Надеюсь, ты затопил камин? — Конечно. Давно уже. Добавить в кофе капельку бренди? — Да, неплохо бы. И вот что… — Садерс посмотрел на часы. — Сейчас три с четвертью. Увези-ка своего малыша в Лондон, пусть позабавится. Да и под ногами не будет путаться. Мне необходим покой. — Все остается в силе? — Да. Санти помог ему снять заиндевевшую куртку и на миг прижался широкой грудью к плечу. — Сад… Почему ты не позвонил? Я бы сразу примчался. — Знаю. Но вечером тебе ехать. За ним. — Сад… Может быть, ты… — Что? По лицу Санти пробегали неясные тени. Сомнения? Противоречия? И у него тоже? Хм… Сад усмехнулся. — Не напрягайся: никто не собирается его убивать. Он — гость, только и всего. И гость дорогой, между прочим. — Как знаешь. А может быть… — Рута отчаянно тряхнул головой. — Уедем к чертовой матери из этой мокрой дыры, Сад! В Италии сейчас так красиво! Тепло. Солнечно. Всю ночь будем пить сладкое Монтепульчано**, есть жареное мясо. Помнишь, когда-то… — Не помню. И знаешь — уезжай прямо сейчас. Пообедайте где-нибудь, сними хороший номер в отеле. А лучше сразу отправляйтесь в «Ритц», пусть твой щенок хоть раз кончит на роскошной постели моего персонального люкса. Когда еще ему выпадет такое счастье… Я сейчас туда позвоню. Санти на секунду поджал губы — обиженно и горько. — Не надо. Я найду, где его пристроить. — Как знаешь. Все, иди. Я сам приготовлю кофе. Он принял душ и, закутавшись в теплый халат, поспешил на кухню — очень хотелось кофе, да и бренди в него можно плеснуть не только капельку. Включил кофеварку, задернул плотные шторы и тяжело опустился на стул, смиренно сложив перед собою руки и переплетя красивые смуглые пальцы. Один… *** Дверной проем давно опустел, а Джон продолжал стоять, уставившись в пустоту. Ступор не отпускал: слишком живым, слишком реальным выглядел враг. На тех нескольких фото, что обнаружил Шерлок в сети и нехотя ему показал, Садерс Рэмитус казался всего лишь актером, не слишком талантливо играющим добросовестно вызубренную, но уже набившую оскомину роль: всегда натянуто-улыбчив и неестественно счастлив. Придуманный образ, придуманная жизнь. Пять минут назад комнату покинул мужчина из плоти и крови, утомленный, грустный, красивый. Но при этом вполне настоящий и даже обыкновенный: джинсы, теплый свитер, ботинки на толстой подошве… Ни сатанинских рогов, ни изрыгающей пламя пасти. Вышел пройтись, и был загнан промозглой погодой в знакомый дом — немного согреться, выпить чашку горячего кофе и поболтать. Немолодой, явно многое в жизни повидавший, с неподдельной болью в глазах… И лишь чуткое сердце Джона да животная интуиция, выводившая его из кипящей круговерти войны и позволяющая оставаться в живых, сразу же подала четкий сигнал: опасно. Очень опасно. На этот раз можно не выжить. Тягучую паузу разорвал голос Шерлока — насмешливый, злой: — Он очаровал тебя, да? Так я и думал. Ядовитая сладость порока. Джон резко обернулся. — Что? *** Сегодня они проснулись рано и вышли в кухню один за другим, удивившись и порадовавшись такому неожиданном совпадению. Обычно Шерлок поднимался гораздо позже, Джон успевал и кофе выпить два раза, и перекусить, и соскучиться до нетерпеливого зуда в сердце. Почувствовав защищенность, Шерлок все последние дни отсыпался, и с постели поднимался не раньше десяти, явно наслаждаясь позабытым чувством покоя. Сегодня они проснулись рано… Предчувствие? Не было никакого предчувствия — была только радость… — Чем займемся? — Джон налил кофе в оранжевую кружку. — Не знаю, — лениво отозвался Шерлок. — Что за окном? — Ветер. — Не люблю ветер… — Потому что он превращает твои кудри в… в… — … в черт знает что, — подсказал Шерлок. — Но не поэтому. Ветер меня раздражает в принципе, как явление природы. Джон, я умираю с голоду. — Я тоже. Сейчас что-нибудь придумаю. Они позавтракали «придуманными» Джоном сэндвичами, щедро заполненными соусом, ветчиной, сыром, помидорами и латуком. — Джон… — Шерлок слегка замялся и взглянул исподлобья. — Я знаю — Майкрофт тебе не очень понравился. Джон удивленно вскинул брови. — С чего ты взял? — Я не слепой. — Ты ошибаешься, Шерлок. Твой брат мне… — Не лукавь. Он производит неоднозначное впечатление. Но, между прочим, твой друг Грегори от него без ума. — Мой друг? — Джон снова удивился. — Когда это инспектор успел стать мне другом? Я видел его пару раз. — Для таких вещей достаточно и одного раза, — возразил Шерлок. — Вы с ним идеально совпали. — Надеюсь, ты не ревнуешь, — Джон усмехнулся, а сам взволнованно задержал дыхание — или ревнуешь? — Вот еще, — фыркнул Шерлок. — К тому же твой Лестрейд тайно влюблен в моего брата. — Что-о? Ты шутишь? — Вовсе нет. Что в этом удивительного? Для англичанина однополая любовь — нормальное явление. Так уж мы устроены. — Все так устроены. Я вот не англичанин… — И? Джон усердно захлопотал возле кофеварки. После того откровенного разговора, не оставившего между ними ни одной тайны, тема отношений негласно стала запретной, нежные взгляды и вздохи — недопустимыми, и Джон не представлял, как быть дальше, и что делать со своим окаянным чувством, готовым проломить грудную клетку и заполнить собой весь мир. — Еще кофе? — Не откажусь. — Так что ты хотел сказать о Майкрофте, кроме того, что  по твоему мнению он не слишком мне симпатичен? Шерлок потянулся, еле слышно хрустнув суставами. — Съездим к нему? Он будет рад. — Я не против, — быстро отозвался Джон, а про себя подумал: «Но только ради тебя». Майкрофт Холмс… Сама безупречность, сама учтивость, но учтивость холодная, если не сказать, снисходительно-холодная — нуте-с, кто это тут у нас? Полюбить такого идеального сложно, а учитывая все, что Джон думал на его счет — почти невозможно. Такая власть, такие возможности, и не понять, не увидеть, не вычислить, в каком жутком дерьме, в каком ужасе тонет его несчастный брат! Ослеплен довольством? Слишком сыт, чтобы понять голодного? Непостижимо! Джон терпеливо искал ему оправданий, и пока их не находил… Но, к слову сказать, он еще плохо знал человека, которого поклялся полюбить несмотря ни на что. Поживем — увидим. Побывать в его доме, взглянуть на него в другой обстановке — не самая плохая идея. Да и Грегори Лестрейд, симпатия к которому не требовала проверки временем и возникла с первого взгляда, вряд ли ошибается на его счет: он-то уж точно тертый-перетертый калач, разбирается в людях. Надо же, влюблен… Тоже влюблен. Джон сел за стол, поставив перед Шерлоком кружку. — Пей. — Спасибо, — кивнул тот и спросил, коснувшись руки холодными пальцами: — Так я позвоню? По телу пронеслось обжигающее пламя и сосредоточилось на щеках и шее. — Звони. И надень что-нибудь теплое. Руки как лед. Эти твои тонкие майки… Хочешь, принесу свою рубашку? — Хочу. …Застегнутый на все пуговицы Шерлок придирчиво оглядывал себя с головы до ног. — Выгляжу… странно. — Мне нравится, — улыбнулся Джон. — Мне тоже. Черт, до чего надоел этот холод! — Потерпи. Вот увидишь — скоро обязательно потеплеет. То, что неизбежно, так или иначе приходит. — О чем это ты? — пробормотал Шерлок, старательно вытягивая коротковатые рукава рубашки. — О лете. Не тяни их, бесполезно, длиннее не станут. — Джон улыбнулся: — Не забывай, что она моя. Когда Майкрофт нас ждет? — К обеду. Вот что. Заглянем-ка на сайт кондитерского искусства, выберем самый лучший в Лондоне торт. И не забудем про марципаны. Майки будет по-настоящему счастлив, хотя непременно сморщится при виде шедевров кулинарии. Тонкому политику не по статусу быть банальным пожирателем сладостей. Шерлок удобно устроился на диване, раскрыв ноутбук. Джон примостился рядом. А потом пришел Садерс Рэмитус… *** — …Что? Джон в растерянном изумлении уставился на Шерлока, усмехающегося холодно, но вместе с тем горько. Он старательно прятал эту горечь, но она дрожала в уголках побледневших, сухо стянутых губ. Чашку горячего, сладкого чаю, и губы сразу же оживут, и весь этот мрак рассеется, и жизнь перестанет давить на плечи грубо сколоченным крестом. — Повтори… — Зачем? Ты же меня услышал. Видел бы ты сейчас свое лицо! — Что с ним не так? — стараясь сохранить спокойствие, поинтересовался Джон. «Какого дьявола он несет?! У меня и без того сердцебиение зашкаливает! Трясусь, как гребаный кролик…» — И, кстати, видел бы ты свое, — не удержавшись, добавил он. — Ты хочешь меня? Неожиданный вопрос едва не сбил Джона с ног. Его заколотило еще сильнее: вмиг ослабевшее тело пронзали раскаленные стрелы мощных неуправляемых разрядов. Никогда еще он не чувствовал себя таким безвольным и уязвимым. Голос прозвучал унизительно тихо, умоляюще: — Я не понимаю… — Понимаешь. Шерлок поднялся, нервно захлопнув компьютер, на экране которого завлекающе цвел карамельно-розовый торт, и, зашвырнув его в угол дивана, быстро прошелся по комнате. На Джона он не смотрел, продолжая настойчиво и раздраженно тянуть рукава рубашки, тщетно стараясь прикрыть на удивление сильные кисти. — К чему эти игры? — Наконец он остановился и заглянул Джону в глаза — открыто и прямо. — О чем ты? — пролепетал Джон, ненавидя и этот лепет, и то, что сам он, как последний дурак, прирос к полу, не в силах сдвинуться с места. — Там, в гостинице… Ведь не приснилось же это мне. Ты так сильно хотел меня! Я без дрожи не могу думать об этом. Твои глаза, твое тело… Ты и сейчас меня хочешь. И я… хочу тебя. Каждую минуту. Мы оба друг друга хотим. Разница лишь в том, что ты… брезгуешь. Хочешь, смотришь, но брезгуешь. — Брезгую?! Тобой?! — Джон не мог поверить, что не ослышался, что Шерлок на полном серьезе говорит ему всю эту дерьмовую несправедливость. — Ты сам-то себя слышишь?! Шерлок скривился и поджал губы. Казалось, еще минута, и он разрыдается как ребенок — громко и безутешно. — Шерлок… Не надо. Но Шерлок не собирался плакать. Он принялся обличать, упрямо сдвинув широкие брови. — Я никогда не забуду ту чертову гостиницу, ту расшатанную кровать и твое… лицо. Чужое, беспощадное. Тобой управляла злость, тебя трясло от желания отомстить, унизить. Ты пылал именно этим желанием, презирая, ненавидя меня и мое продажное тело. Ты хотел не просто поиметь меня — ты хотел добить. Как же! Ничтожная потаскуха приласкала, и… боже, какой позор!.. тебе это понравилось. Убить шлюху за это! Стереть с лица земли! Но потом ты меня пожалел. Бедняжечку. Раздавленного червяка. Падаль.Рыцарь Джон. Пригрел на своей груди и даже не трахнул. А теперь… Ты бы, возможно, лег со мной, не будь тебе настолько противно. «Ну что за дурак?!» В душе горячо плескалась нестерпимая жалость. Так хотелось утешить его, измученного и несчастного, разуверившегося и неприкаянного. — Замолчи, — негромко, но властно приказал он. — Прекрати истерику.— И тут же сломался, обмяк. — Я люблю тебя, глупый ты человек. У меня сердце разрывается от любви. И ты прав — я дрочу каждую ночь, думая о тебе. А вот это уже ни к чему… Джон готов был вырвать себе язык — идиот, идиот, идиот! — но сказано было уже достаточно. Ну и прекрасно! — Я обидеть тебя боюсь, — добавил он устало и наконец сдвинулся с места, еле-еле оторвав от пола налитые тяжестью ступни и приблизившись на два шага к дивану, вдоль которого, как на привязи, метался Шерлок. — Ранить тебя боюсь… — Глупо. Господи, как это глупо, — простонал Шерлок, закрывая руками лицо, а потом выкрикнул, неожиданно сорвавшись на жалкий фальцет: — Мы в любой момент можем умереть! Чего мы ждем?! Джон растерялся еще больше. Что на это сказать? Что сделать? — Предлагаешь… — еле выдавил он. — Трахнуться. Прямо здесь. И вмиг ощетинился, уставившись вызывающе и по-прежнему зло: каков будет твой ответ, Джон Уотсон? Из Джона вытекали остатки силы. Тело оплывало, как тающая свеча, скапливаясь в ворсинках ковра отвратительно гадкой субстанцией. Все это было ужасно. Не так, как мечталось. — Зачем ты так? Я этого не заслужил. Не надо. — Да, не надо, — спокойно согласился Шерлок, и голос его, будто не было ни истерики, ни жалобного фальцета, вновь зазвучал уверенно и красиво. — Ничего не надо: ни глупости, ни пошлости, ни грязи. Ну конечно, зачем тебе грязь. — Ты чище чистого, Шерлок, — бесцветно пробормотал Джон и развернулся в сторону кухни — уйти от набирающего обороты кошмара. Шерлок нагнал его в дверях и обхватил понурые плечи — вцепился как клещ, стиснув крепким обручем сильных, жилистых рук. Прижался к спине, зарылся лицом в чисто вымытые, бесконечно родные пряди и задышал горячо и влажно. — Джон, Джон, ради Бога, прости. Это мерзко — то, что я сейчас тут наговорил. Забудь. Навсегда забудь, — бормотал он, сжигая мозг бедного Джона каждым выдохом. — Я… Я до чертиков испугался! Недостойно, жалко. Я боюсь его, Джон. По-настоящему боюсь. Это стыдно, невыносимо стыдно, но меня качает от страха. — Отпусти, — спокойно попросил Джон. Шерлок мгновенно отдернул руки, но остался на месте, ошеломленно замерев и продолжая касаться грудью его спины. — Раздавишь. — Джон повернулся и с улыбкой окинул взглядом некрасиво искаженное лицо самого красивого на земле человека. — Я люблю тебя больше жизни. Дышать без тебя не могу. Когда вернусь, не отпущу никуда, и сам не отойду ни на шаг, учти это. — Он ласково коснулся пальцами покрытой легкой щетинкой кожи и невесело улыбнулся. — Хочешь, я буду твоей шлюхой? Из глаз Шерлока вытекли две слезы — большие сияющие кругляши, соленая роса, выпавшая на рассвете. Но он этого не заметил. — Когда вернешься? — Да. Очень хотелось обнять его, так хотелось, что ломило руки. Стереть с лица мокрые дорожки — свидетели постыдной слабости старающегося быть сильным мужчины. Но — нет. Стоит только приблизиться, и уйти будет невозможно. Как бы дальше ни складывалась их жизнь, сейчас сильным должен быть именно Джон, которого не продырявила ни одна пуля, которого не спалило афганское солнце и не убила немыслимой силы любовь. — Джон… — Ты же слышал его и знаешь лучше меня, что на этот раз он приехал не за тобой. — Плевать я хотел на все, что задумал этот урод! — взорвался Шерлок, резко оттолкнув от себя Джона и умчавшись в гостиную. — Ты слышишь меня?! Плевать! Иди сюда! Джон вздохнул и пошел на зов. — Шерлок… Тот стоял, раскрыв ноутбук. — Вот, посмотри! — Он ткнул пальцем в кремовое великолепие. — Это торт. — Я вижу. — И мы его купим! И съедим! — Обязательно, Шерлок, — согласился Джон, чувствуя себя родителем разбушевавшегося ребенка. — Но не сегодня. — Я не позволю… — Глаза Шерлока блекли, тускнели, теряли цвет, словно с каждой новой слезинкой вытекала их яркая, сводящая с ума бирюза. — Ты не вернешься. Не получится. Его псы тебя разорвут. — Посмотрим, — весело усмехнулся Джон. — Шерлок, ты убедишься еще не раз: остановить меня невозможно. И убить, между прочим, достаточно трудно, тем более — разорвать. Надо хорошо постараться. Выпьем чаю? Смотреть на него было невыносимо: такого полного погружения во тьму Джон не видел даже там, в самом пекле. Шерлок тонул в ней, почти не сопротивляясь. Сердце скулило от жалости и любви. — Шерлок, послушай. Однажды ты принял вызов. Почему ты думаешь, что я не сделаю то же самое? Шерлок горько усмехнулся: — Принял вызов? Уж не хочешь ли ты сделать из меня героя? Я трусливо сдался, причем очень быстро. Лег сначала под него, а потом… — Нет, не сдался. Ты продержался. И дождался меня. Не каждый на такое способен. И, пожалуйста, успокойся. — Джон забрал из безвольно упавших рук ноутбук, и, взглянув на экран, весело ухмыльнулся: — Думаю, эта нарядная штука чертовски вкусна. Шерлок, я видел сломанных и раздавленных войной. Я сам был таким. Будь этот человек трижды велик и страшен, ему меня не осилить: он отвоевался, он выдохся, сколько бы ни было у него псов. Псов натравливают, Шерлок, а он… Он сам затравлен. Так что я точно вернусь. *un buono a nulla — слабак (итал.) **Montepulciano — итальянское красное вино