Стон

— Все маньяки до тошноты предсказуемы, — устало пробормотал Джон, механически передвигаясь по комнате и поглаживая наскоро, кое-как забинтованное плечо. Неубранный стол, за которым он с предсмертным аппетитом ужинал два часа назад, вызывал отвращение. Как и безучастно сидящий за ним и допивающий остатки водки злодей — казалось бы, уже поверженный, близкий к агонии, но продолжающий вгрызаться в душу не сточенными ни временем, ни перемалыванием чужих жизней клыками. — Неужели нельзя было продумать другой сценарий? Обязательно наброситься и сожрать? Ему было худо: рана сильно болела — слишком яростен и глубок был укус. Анальгетики действовали слабо, отяжеляя и дурманя и без того гудящую голову, и Джон страдал от горячей пульсации под ключицей. К счастью, всё необходимое в доме нашлось: перекись водорода, антибиотики, бинты, пластырь. И даже весьма эффективный ранозаживляющий крем-бальзам… Садерса бесконтрольно пробивало на пьяный истерический хохот: этим тибетским снадобьем он лечил когда-то свой распаханный искусственным фаллосом зад, а теперь оно пригодилось сопернику. Жизнь забавлялась на его счет. — Смешно? — Джон недобро сузил глаза. — Не кипятись. — Сад вылил остатки водки в стакан, закинув бутылку в угол гостиной, и в попытке унять несвоевременное веселье прижал ладони к лицу. — Господи, как мне хреново, — выдохнул он сквозь пальцы и не сдержался — прыснул, влажно закашлявшись. Рот наполнился омерзительной вязкой слизью: ни выплюнуть, ни сглотнуть. Привкус крови и пота преследовал, казалось, навеки забив вкусовые рецепторы, — даже водкой не заглушить. — Это я о своем… И, бога ради, перестань, наконец, ходить кругами. Присядь, отдохни. — Пошел на хер. Я не в пятизвездочном отеле. — Как знаешь. — Садерс привстал, дотянулся до ополовиненной бутылки вина и с торопливой жадностью принялся пить прямо из горлышка. Тщательно вытер рот и взглянул — мутно и пьяно, но с большим интересом: — Так что же плохого в предсказуемости, рыцарь Джон? Для меня предсказуемость всегда являлась синонимом незыблемости и стабильности. А для тебя? Джон промолчал, болезненно морщась — ему было не до философского трепа. «Кажется, всё это закончится жаром». — Насколько предсказуемо ты на меня набросился? Ведь это ты набросился, да? Красиво. И очень чувственно. Странно, что виноватым вдруг оказался я. Ты всегда так воинственно агрессивен? Так неуправляем? И так… опасен? — Бывает. И не советую провоцировать меня снова, даже теперь. Измученное тело требовало покоя, и Джон все-таки опустился на стул — поближе к слабо тлеющему камину, подальше от Садерса, любовно прижавшегося щекой к стеклянному боку бутылки. — А ведь я в тебе не ошибся, Джон: ты самец. — Тонкие губы тронула торжествующая ухмылка. — Обыкновенный самец. Самец обыкновенный… Самец, у которого кто-то решил оспорить добычу, и он мгновенно выпустил когти. От тебя несёт жаждущим совокупления животным — так остро, что вздыбливается щетина. Я хорошо знаю и этот запах, и эту жажду. Застоялся? Давно никого не мял? И на это мой мальчик так рабски запал?! Ах, Шерлок… Неизменно тянется к риску. Ты же его захватишь. Ты настоящий захватчик, Джон, разве же я не вижу? Вцепишься в его тело. Вопьешься в пах. Сволочь. — Я на руках его буду носить, — улыбнулся Джон, стараясь не выдать ненависти и жалящей боли, стремительно заливающей плечо и шею. — Любить. Жалеть. Восхищаться. Я буду рядом всегда. Ты не смог, а у меня это точно получится. Знаете, господин Рэмитус, как нежны и преданны бывают самцы? И знаете, как вы мне осточертели? — Самоуверенный ублюдок. — Сад побледнел от бешенства. — Почему ты меня не прикончил? Ведь ради этого я тебя и привез. Ради этого позволил осквернить дом, где мы… Есть, пить за моим столом. Почему ты меня не добил — ведь тебе так страстно, так невыносимо этого хотелось? Струсил? — Я больше не убиваю. Хватит. Тебе ли меня не понять? Ты же сам и таракана сейчас не раздавишь. — Ненавижу тараканов, — бессвязно забормотал Сад, поднося бутылку к глазам и рассматривая неброскую этикетку. — Бургундское… Дерьмо! Где эта хуева водка? Ненавижу тебя, ненавижу его. Всех. Нет, его люблю. Сильно. Но так… бесполезно. И так смешно. Джон поднялся и, стиснув зубы, с трудом подавил болезненный возглас. Перед глазами вспыхнули радужные круги. «Плохо. Очень плохо. Только бы не свалиться здесь, в гребаном пряничном домике. Черт его знает, что ещё приготовил для меня этот престарелый плейбой. Глупо недооценивать противника, тем более такого: он по-прежнему очень опасен. И, в отличие от меня, не один. Где-то неподалеку его преданный пес, только и ждет сигнала». — Наш разговор напоминает затянувшийся бред, ты не находишь? — Ему было противно вновь подключаться к недостойной игре, но речь шла о Шерлоке, которому он обещал вернуться — для этого Джон готов был подыграть всем демонам ада. только бы хватило сил, а они покидали его слишком быстро. — Быть может, достаточно? Если у тебя не осталось ко мне вопросов, и если ты не собираешься меня доедать, я бы поехал домой — мне нездоровится. — Поезжай, — равнодушно согласился Сад, неловко выбираясь из-за стола и направляясь в сторону кухни. — Проваливай. Дай спокойно напиться и сдохнуть. — Он обернулся, останавливаясь на полдороги. — Ты знаешь, каково это: ни разу больше не прикоснуться к нему? Ты не знаешь… Такси скоро будет. Сердце сделало сумасшедший кульбит: не может быть, чтобы было настолько легко. Есть подвох, есть. Почти невменяем, пьяно шатается, грузно опираясь о мебель, но юношески гибок, отточен со всех сторон. Зверь, готовый отгрызть себе лапу, лишь бы вырваться на свободу. В любую минуту изменит маршрут и окажется рядом — выдохнет в лицо всю свою предсмертную горечь. А силы уже не равны. Сил вообще не осталось. — Какая забота! Не знаю, как и благодарить. — Знаешь, но не отблагодаришь. — И даже не захочешь убить напоследок? Все-таки его занесло. Зачем?! Никакой выдержки! Сад понимающе хмыкнул. — Нарываешься? А ведь тебе этого не хватает: битвы, огня в крови, налитых яростью рук. Немудрено, что ты с такой готовностью на меня налетел — как будто только и мечтал кинуться в драку. Ничего, Шерлок обеспечит тебе огонь. Адово пекло, в котором ты будешь гореть, пока не сгоришь дотла. — Я не против. Где мой телефон? — Понятия не имею. Срал я на твой телефон. Собираешься ему позвонить? Могу одолжить тебе свой. Шерлок очень обрадуется нашему неожиданному примирению. — Примирению? — Джона скрутила ярость — к черту осторожность и благоразумие. — Я никогда не примирюсь с тобой. Никогда! Я твой враг на всю жизнь — помни об этом. И не дай бог тебе встать на моем пути. Развращенный деньгами и безнаказанностью сукин сын, выродок, владыка на дерьмовом троне, совсем зарвался… — На чем? — выпалил Садерс. — На троне? Ты сказал — на троне? О боже… боже… Джон… Он вернулся и расслабленно привалился к столу животом. От его шакальего хохота морозило кожу. — Рэмитус, ты взбесился? — холодно процедил Джон. — Не удивительно. — Господи, — тот уже подвывал, всхлипывая и задыхаясь, — я сегодня точно напьюсь, а потом сяду в самолет и заблюю небеса. Ты даже не представляешь, насколько прав насчет трона. О, Джон… Он и в самом деле дерьмовый. Но, поверь, я честно пытался его отмыть. — Идиот. В дверях возникла бесшумная тень. — Такси. Переход от искрящихся весельем к затуманенным болью глазам был почти незаметен: Садерс жалко скривился, резко оборвав истерический хохот, вмиг постарел и осунулся. — Я слишком много сегодня смеюсь. — Взгляд стал трезвым и мудрым. — Дурной знак. А ведь он мог стать моим. Его гордость, непримиримость, холодное, злое презрение… Господи, всё это — детские игры. Ну куда бы он делся? Поартачился бы ещё немного и сдался. Кому подержанная шлюха нужна… Хотя, иногда мне кажется — он упивался этим. Неожиданно для себя вошел во вкус. Даже походка стала какой-то блядской. Мой сладкий, испорченный мальчик, бесценный клад для блудливых стояков. Я бы уничтожил их всех. Всех, кто посмел к нему прикоснуться. Не оставив даже следа на земле. Даже намека на их грязную вонь. Постепенно он бы оттаял. Ничего невозможного нет. Знаешь, Джон, однажды я проснулся посреди ночи… Черт возьми, мне до самой смерти этого не забыть. Наверное, он замерз… Да, было очень ветрено. Деревья хлестали друг друга ветвями с яростью палачей. Он прижался ко мне, и его волосы… вот тут… — Садерс нежно погладил плечо, — …так тепло… мягко… щекотно… Это место иногда начинает пылать. Я увез бы его отсюда. И любил бы всю жизнь. Он был почти готов, несмотря на стойкую ненависть, ему было со мной интересно, ведь мы же не только трахались ночь напролет, мы разговаривали — порой до рассвета. А потом пили кофе, и иногда его глаза, обращенные ко мне, немного добрели… Но в сиянии своих рыцарских обносков появился ты, измочаленный и выплюнутый жизнью неудачник. Пришел и взял. Как?! — Сад тряхнул головой и обернулся на дверь: — Сантино, проводи гостя к машине и оплати его путь домой… И верни ему телефон. Надеюсь, Джон, от ревности ты сойдешь с ума. — Не сойду. *** Кинув в зеркало беглый взгляд, Лестрейд вздрогнул от неожиданности, наконец-то прервав раздражающе бессмысленное передвижение по гостиной. Последние полчаса он, как шальная акула, сновал из угла в угол, не в силах остановиться. В подобный утомительный марафон инспектор пускался в минуты самых сильных своих потрясений — так ему было легче их пережить. Но то, что промелькнуло в зеркале, напугало его до чертиков, заставив прервать забег: кто этот седой неопрятный старик?! Взъерошенные волосы, несчастное, посеревшее лицо… И безумный взгляд. Неужели это он, Грегори Лестрейд, инспектор Скотланд-Ярда, чуть более часа назад в подержанном, но старательно вычищенном и отутюженном костюме, в ярко и весело сияющих лаковых туфлях восседал строго посередине роскошного дивана, нелепым пятном выделяясь на фоне темно-коричневого с вкраплениями золотых вензелей узора?! Неужели это он внутренне сжимался от глупого страха и не менее глупого счастья в столь же роскошной гостиной Майкрофта Холмса и смотрел на него с благодарностью и обожанием?! Впервые страстный любовник и удивительный человек пригласил его в родовое имение, чтобы представить младшему брату в качестве своего избранника — единственного и на всю жизнь. Такое и вообразить-то было немыслимо. Инспектор сидел прямо и неподвижно, до нервного тика боясь помяться и предстать перед Шерлоком в не достойном великолепия Холмсов обличие. — Я ничего не боюсь, и ты это знаешь, — говорил он почему-то сердито. — Но сейчас… я боюсь. Дрожу как жалкая трясогузка. Майкрофт не отвечал, пожимал плечами и едва заметно, тепло улыбался. Смешно… Теперь его не новый, но добротный наряд обвис на широких, сильных плечах и стекал к тонко поскрипывающим ботинкам истрепанной ветошью. Наряд на выброс. И полицейский — на выброс. Как он мог проглядеть всё это?! Прямо на его проклятых глазах погибал мальчик, к которому с первых минут знакомства странно и неожиданно прикипело сердце. И дело даже не в Майке. Он же видел… А что он, собственно, видел? Молодого человека, очень умного, независимого, полного здоровых амбиций, в чьей жизни несомненно есть какие-то тайны. У кого их нет? Каждому душу вскрывать?! Шерлок Холмс — личность необыкновенная, и Скотланд-Ярд был наслышан о нем довольно давно. Чтобы такой экзотический фрукт и не имел неизведанной сердцевины? Я вас умоляю! Судьба успела столкнуть их уже не единожды. Как же Лестрейд сейчас себя ненавидел! Ведь самому последнему идиоту было бы ясно, что и чертова заноза в заднице Капоразо с его обритыми лохмами, и тот обескровленный красавчик, при виде которого Шерлок едва на ногах удержался… А мерзкий боров, долбаный отец семейства, орущий о своих долбанных миллионах и требующий вернуть ему оттяпанную ступню?! Шерлок выглядел потрясенным, когда он, Лестрейд, обратился к нему за советом. И вновь отказал и в совете, и в помощи… Да самому последнему идиоту было бы ясно, что всё это кровавое дерьмо каким-то образом связано с Шерлоком. Самому последнему, но только не инспектору Лестрейду. Старому псу, потерявшему нюх и остроту восприятия. Видел и не видел, понимал и не понимал. Гнать его из полиции! Пинками! Прямо под трахнутый Майкрофтом Холмсом зад. Никогда теперь ему перед ним не оправдаться. И как в глаза посмотреть? Дурак! Жалкий отупевший дурак! Господи, он ещё психовал и злился: неужели трудно помочь?! Заносчивый баловень судьбы! Мальчишка с золотыми мозгами! Да не был бы ты его братом… А мальчишка-то в пропасть летел. И молчал. Только губы свои удивительные кусал и брови густые хмурил. От жалости и отчаяния разрывалось сердце. — Шерлок… Что же нам делать? У меня ничего нет на эту скотину. Ничего! Я прекрасно осведомлен о Садерсе Рэмитусе… — Лестрейд запнулся: да уж, прекрасно осведомлен! — Он чист, понимаешь? Загадочен, эксцентричен, дерзок, но чист. — Инспектор снова запустил в волосы пальцы, брезгливо отворачиваясь от собственного отражения. — Конечно, такой незаурядный субъект не мог не оказаться у нас на заметке, это закон: все мало-мальски известные в Лондоне люди находятся под негласным надзором. И уж тем более господин Рэмитус — сила и мощь, не имеющая аналога. Его принимает сама Королева. Да что там — Королева, он спонсирует Ватикан. О его щедрости ходят легенды. Ни один миллиардер не создал подобного количества благотворительных фондов. А огромная частная клиника в Челси, где целое крыло отведено для бесплатного лечения неимущих?! Да он почти святой в глазах общества. И Майк… Боже мой, Майк с ним в приятельских отношениях. Инспектор с мучительным стоном опустился в кресло, но снова вскочил и, оказавшись перед Шерлоком, впился холодными пальцами в его плечи. — Он ничего не должен узнать! Слышишь, Шерлок?! Ничего! Лучше я пристрелю эту сволочь и сяду, но Майкрофт… Это убьет его, понимаешь? — Понимаю. Потому вы и здесь, Грегори. Но Лестрейд как будто не слышал. — Он не выкарабкается никогда. Сломается, упадет. Я его знаю. Он хрупкий… — продолжал он уговаривать Шерлока. — Но как он мог не увидеть?! С его дьявольской интуицией… Он же смотрит прямо в душу — не скроешь ни один закоулок. Как у тебя получилось так долго скрывать от брата свою… беду? Шерлок, боже мой. Мне так жаль. — Я неумело врал, он делал вид, что верит. Мы оба устали от этой лжи. — Не понимаю. Отказываюсь понимать. Уволюсь к чертям собачьим! — Грег, речь сейчас идет не о вас, не о Майкрофте и не обо мне. — Шерлок мягко, но твердо поставил на место впавшего в истерический раж инспектора. — У него Джон. Мой Джон. Где живет Садерс Рэмитус? Я знаю лишь приблизительное время пути (если, конечно, водитель не делал внушительный объездной крюк, что скорее всего), но даже отдаленно не представляю, в каком из пригородов находится… тот дом. Лес и полное отсутствие какого-либо жилья — во всяком случае, в поле обзора не попадало ни одного имения. Что скажете, Лестрейд? — Ничего, — через силу выдавил тот. — Ничего? Почему? Вы же только что говорили о негласном надзоре. Мне нужен его точный адрес. Понимаете? — Шерлок… — У несчастного инспектора дергался глаз и неприятно саднило пересохшее горло. Язык поворачивался с огромным трудом, задевая за каждый проклятый зуб. — Наши полномочия не безграничны. Общественная жизнь — это одно, а вот частная… Где живет, с кем спит, какой туалетной бумагой пользуется — всё это слишком личные вещи, чтобы полиция совала туда свой нос. — Вы шутите? — Нисколько. В гости господин Рэмитус меня не приглашал. Даже Майкрофт, насколько я знаю, не удостоился такой чести. — Инспектор нервно дернул опостылевший галстук и тоскливо взглянул на Шерлока. — Что я могу? Эти чертовы властители мира! Убивают, калечат, совращают. И никто… никто!.. не в силах им противостоять. Деньги — непробиваемая броня для моральных уродов. А если урод при этом умен как дьявол… Я, конечно, начну копать и, возможно, многое накопаю. Материала более чем достаточно. Клиника —  раз. Твои… клиенты. Прости, Шерлок. Все известные тебе жертвы. Голова идет кругом: практически каждое нераскрытое дело так или иначе связано с ним! Но что толку? Поверь — ни одного следа, ведущего к Садерсу. Мне даже в голову не могло прийти! И время… Сколько времени мне потребуется? Кроме того, никто и никогда не даст на дознание официальную санкцию. Господин Рэмитус? Преступник? Убийца? Этот великий человек? Инспектор, вам на пенсию не пора? Да ты и сам понимаешь… Шерлок смотрел, не отрываясь, и Лестрейду страстно хотелось стать невидимым, скрыться от этого прозрачного взгляда, полного безутешного горя. — Он убьет Джона. Обнять бы его, прижать к себе и заплакать — бессильно и горько. Убьет. Конечно, убьет. Этот за своё глотку зубами вырвет. Но сказал Грег совершенно другое: — Не убьет. Не такой Джон парень, чтобы позволить себя закопать. Вот увидишь — вернется. Да ещё душу вытрясет из ублюдка, затолкнет его гнилые яйца ему же в горло. Надежда, вспыхнувшая в глазах Шерлока, была ослепительной, но очень быстро погасла. — Почему вы так думаете? — Потому что сделал бы то же самое — в этом мы с Джоном похожи. Да и не только в этом. Он одернул свой парадный костюм и брезгливо скривился: жених, мать твою. — Мне пора. Поедешь со мной? Всё равно заснуть не удастся. А помощь мне точно потребуется. — Нет. Буду ждать здесь. — Правильно, жди. Я как-нибудь сам. Джон сильный, не сомневайся. «Мне жаль вас разочаровывать, инспектор, но этот хищник умеет загонять в ловушку». — Буду ждать. Шерлок решил не паниковать. Казалось бы бесполезная встреча с Лестрейдом странным образом его успокоила, и сумятица в душе перестала быть такой обреченно-тоскливой, а мука — такой нестерпимой. Он и без того был уверен, что полиция в данном случае ему не помощница — слишком неприступен был Садерс в ореоле своего мирового могущества. И кому, как не самому Шерлоку, это было известно лучше всего. Да и вынести на всеобщий суд позор семейства Холмсов он по-прежнему считал невозможным, недопустимым. Нет! Но издерганный и непрофессионально растерявшийся от  шокирующего рассказа инспектор был тем самым дружеским плечом, к которому Шерлок жадно тянулся. Груз оказался слишком тяжел для него одного. Теперь ему стало легче. И жить, и ждать. Ночью всегда страшно, и Шерлоку было страшно. Он бродил по квартире, стараясь двигаться как можно бесшумнее, чтобы не потревожить хозяйку. Варил кофе, подбрасывал поленья в камин. Стоял у окна. Сидел в кресле. Минут на двадцать провалился в угольно-черный сон и, очнувшись, вылетел из кресла, едва не упав, — так ослабели за это время его всегда неутомимые ноги. — Вернется! — сказал он уверенно и громко. На рассвете раздался звонок. — Я убью его, Шерлок. У всех на глазах. Пусть думают, что я сбрендил, — говорил Лестрейд заплетающимся от усталости языком. — С моей-то работой… — Где вы, инспектор? — Тут. Где же ещё… Разговаривал с Майком. Он ни о чем меня не спросил, пожелал доброй ночи. Представляешь? Утро уже, а он — доброй ночи. Не спит… Блять! В конторе тихо, как на погосте. Я перелопатил кипу бумаг, Шерлок. У меня сейчас лопнут глаза. Убью эту тварь. Ей-богу, убью. Следующий звонок был от Джона, и Шерлок едва не разбил телефон: тот выплясывал в его трясущихся пальцах какой-то немыслимо-сумасшедший танец и заливался задорной трелью. — Шерлок, привет. Я еду домой. — Ты цел? — Почти. — Что он сделал? — Вообразил себя доктором Лектером — пытался мною поужинать. Всё в порядке, Шерлок. Я в такси и, возможно, даже вздремну. — Тебе плохо? — Мне хорошо. Я жив и люблю тебя. — Я тоже. Очень. А… он? Где он? — Черт его знает. Потом, Шерлок, потом. Я всё расскажу потом. Обхватив руками голову, Шерлок беззвучно смеялся. Или плакал. Он и сам не мог разобрать. Но разве это так важно? Джон жив. И он едет домой. *** Садерс мерил комнату размашистым шагом. Внутри всё дрожало: напряжение отпускало медленно, скупо. Голову разрывал сумбур друг за другом несущихся мыслей, и это очень мешало сосредоточиться. — Дьявол! Дьявол! — то ли обвинял, то ли призывал — и самому не понять. — Он уехал. — Заткнись! — Садерс вытянул в сторону Санти острый, как жало, палец. — Знать не хочу, кто такой «он», и куда этот «он» уехал. Вычеркнуто и забыто. Ты всё подготовил? — Да. — Хорошо. Через час выезжаем. И не вздумай заподозрить, что я бегу! Я лечу… Ха! Британским бульдогам придется порысачить по миру. Если, конечно, Лестрейд до такой степени отупел, что вздумает сцепиться со мной. Вряд ли… Да и любовничка побережет — тот явно не подготовлен к столь сокрушительному удару. Вряд ли… Ты распустил команду? — Даже черти в пекле ни одного не отыщут. Ребята знают своё дело. — Бери их себе. Если захочешь, конечно. — Что? Не понимаю… — Нечего понимать. Я же сказал — лечу. Мы больше никогда не увидимся, Санти. Пора и мне приземлиться. — Ты спятил?! Что ты задумал? Я не отпущу тебя, Сад. Ты… мой. — Твой? Интересно… С каких это пор? — Садерс удивленно качнул головой. — А как же Эдди? Малыш Эдди, которого ты так страстно ласкаешь? Я слышал. — Это… другое. Совсем другое. Я без тебя не смогу. — Сможешь. Ещё как сможешь. Сейчас ты меня жалеешь — старого и раздавленного. Потом ты обо мне даже не вспомнишь: слишком много всего у тебя впереди. Прекрати нытьё и присядь — разговор будет коротким, но для тебя очень важным. Мужчины сели за стол, пристально вглядываясь друг в друга. — Денег я тебе оставлю немного, но достаточно для счастливого будущего. Самое основное — дома. Они все твои. Все, кроме дома во Франции. Это то, что не покупается и не продается. — Сад… — Можешь заткнуться? Документы давно готовы и они в полном порядке. Владей. — Сад поджал губы и сделал глубокий вдох. — Ты обнаружишь нечто странное, Санти. И мерзкое. Увидишь и сразу поймешь, о чём я толкую. Ты можешь предать огласке мой… неприятный порок, подобного рода сенсация стоит бешеных денег. Мне безразлично. — Не знаю, что у тебя за порок, но этого никогда не будет. — Не зарекайся, — усмехнулся Садерс. — Соблазн непомерно велик. Кстати, хочу, чтобы ты знал… Мне за это не стыдно. Это было высшей формой блаженства. Демонической, грязной. Я люблю грязь, Сантино. Она возбуждает и, как это ни удивительно, очищает. Во всяком случае, такого как я. Я сегодня попробовал крови и понял… Мне нравится… нравилось быть чудовищем. Сильным, бесстрашным, прекрасным. Видимо, им я и родился. Но когда чудовище начинает гнить… Это уже не красиво — это противно. Итак, с этим мы разобрались. Меня не ищи — убью. Зверь во мне ещё дышит. — Не пугай, — огрызнулся Санти. — У меня кровь закипает, а ты… — Ладно, ладно, не ворчи и не обижайся. Мне самому несладко. — Черт… А твой бизнес? Целая империя, Сад! — Империя не всегда нуждается в императоре, Санти. Бизнес налажен, им управляют надежные люди. Хорошие деньги шлифуют людей. Но всё-таки проследи — твои полномочия распространяются и на это. И ещё… Не увлекайся любовью, Рута. Жуткая дрянь. — Мне всё это не нравится, — твердо заключил Санти. — Очень напоминает завещание самоубийцы. — Нет. До этого я не опущусь никогда. Не знаю, что будет дальше, но знаю, куда отправляюсь, и знаю зачем. Жить. И я этим доволен. Самое верное решение для того, кому нечего больше терять. И ничего больше не нужно. — Куда? Куда ты летишь? — Домой. Поцелуешь меня на прощанье?.. Их секс был прекрасен. Возбуждение на грани боли. Оргазм, разрывающий внутренности. Садерс впервые позволил. Рвался навстречу большому, сильному члену Сантино, жарко обхватывая ногами, стонал в полный голос и быстро кончил. Ему было хорошо и страшно. И очень хотелось как можно скорее покинуть маленький дом, полный призрачных теней и сладостных снов. * Руки и ноги Санти подрагивали, когда он переступал порог. Прощания не было: ровным шагом Садерс шел к самолету и, ныряя в его аккуратное глянцевое нутро, даже не оглянулся. И Сантино поверил, что в самом деле никогда больше его не увидит. Горечь и облегчение — странное сочетание, но именно это чувствовал сейчас невозмутимый убийца Рута. Эдди беспрестанно звонил, скулил и просился домой, но Санти было не до него. — Сегодня я занят. Потерпи. «Потерпи, мой мальчик. Я и сам по тебе стосковался. Зацелую паршивца…» Выдержка была основным достоинством Руты: ждать он умел, и его никогда не ломало от нетерпения. Но не в этот раз. О тайной комнате хозяина Санти конечно же знал. Все знали. И знали, что там он прячет нечто ужасное: таким изуродованным и безумным он её покидал. Открыть намертво запечатанную дверь было делом плевым, для рук Сантино — вполне обычным. Ему ли не привыкать взламывать чью-то плоть, живую или стальную. Увидев это, он почему-то не удивился и даже слегка разочаровался. Всего-то? И где тут мерзость и гадость? Подошел, провел ладонью, вздрогнув от внезапного тактильного удовольствия, понюхал: резко, пряно, знакомо. В паху промчалась пламенная волна. Голова пошла кругом. — Любопытный стульчик. И наверняка удобный. Интересно, в каждом моём доме — такой?..