Стон

Дорогие мои, с этой главы и до самого конца (осталось совсем немного) окунаемся в чистый флафф) Но если кто-то всплакнет, буду только рада) Не без этого…)) Близко «Так я и знал!» — Слабая улыбка тронула стянутые сухостью губы. В такси Джон не просто дремал — по окончании разговора с Шерлоком он отключился, уже на последних словах еле ворочая языком. Бессонная ночь, пусть не очень большая, но кровопотеря, мощный выброс адреналина, долгие, опасные разговоры, натянувшие его нервы до звона, ударная доза анальгетиков — всего этого было слишком. Расслабившись в относительной безопасности (долго ещё их с Шерлоком безопасность не будет для него абсолютной, во всяком случае, до тех пор, пока он не убедится, что удары звериного сердца перестали отсчитывать дни и часы чьих-то жизней), он погрузился в мертвецкий сон: без единого проблеска сновидений, отрешившись от соприкосновения с миром, практически перестав существовать. И очнулся только на въезде в Лондон. Вряд ли когда-то ещё Джона так лихорадило: внутри бесновался и ежеминутно набирал обороты яростный вихрь — Шерлок. Даже боль отступила на периферию ощущений и чувств; к чёрту её, пусть грызет… Шерлока он увидел издалека — тот стоял у дверей квартиры, своим хладнокровием способный обмануть разве что воробьев, снующих в поисках раннего завтрака. Он стоял прямо, неподвижно, не сводя с дороги часто моргающих глаз (резь, покраснение, слезоточивость — не спал, а если и спал, то не более четверти часа) и, несмотря на нечеловеческую усталость, не делал даже попытки прислониться к стене. Стоик. Любовь моя. Сердце отказывалось верить, что всё это — ради него. Сигарета в идеально чистых, без никотиновых пятен пальцах рассказала Джону о многом: как Шерлок мучился, как стоял у окна, пристально вглядываясь в предрассветную сырость, как не пил и не ел, как, отпущенный наконец немыслимым напряжением, растекся по креслу, дрожа от радости и облегчения, с каким вожделением поглядывал на телефон, едва сдерживаясь, чтобы не позвонить-спросить-ещё-раз-услышать-голос, и каким неимоверным усилием подавлял в себе это желание, зная, что если Джон произнес «вздремну», значит предел выносливости им достигнут. А теперь стоит и курит на исшарканной каблуками брусчатке, открытый всем адским ветрам. Всё внутри сжималось от страха: Шерлок был так беззащитно доступен — бери и увози куда вздумается, на потеху чьей-то извращенной любви. Каждый нерв болезненно завибрировал, каждый мускул окаменел. Лишь оказавшись в дюйме от продрогшего тела, Джон позволил легким надышаться вдосталь: уж теперь-то он точно каждому руки переломает, пусть только сунутся. — Привет. Давно стоишь? Замерз? — Ерунда. Ты как? В порядке? — В полном. Пойдем? — Пойдем. Дома! В прихожей Шерлок без единого слова обхватил ладонью его затылок и поцеловал в губы — требовательно, жестко, глубоко. Ни нежности, ни ласки, одна жизненная необходимость: умру на месте, если не глотну твоего тепла. А потом бессильно обмяк, и ошеломленному, как мальчишка счастливому Джону пришлось его подхватить, забыв о взорванном болью плече. Шерлок поморщился, досадуя на свою неуместную слабость. — Прости, я… Голова закружилась. — Ты устал. — Есть немного. С ума от страха сходил. — Я тоже. Поднимемся? Не хочу разбудить миссис Хадсон. — Да, конечно.   Шерлок отстранился и смущенно потер переносицу. Его сковала неожиданная неловкость: что сказать, как повернуться… И прямо смотреть в глаза отчего-то не получалось. Каким возвратился Джон? Что услышал он в маленьком доме? Какой грязи до отвала наелся? И нужен ли ему этот подпорченный поцелуй? Сердце захлебнулось внезапной и очень горькой тоской — нет, не будет так, как мечталось. Не может быть. Такое сложно принять. Он поднимался по лестнице, боясь оглянуться. Теплая ладонь легла между лопаток и ласково пробежалась по позвонкам. — Я люблю тебя. Очень люблю. Между прочим, мог бы одеться и посерьезнее. И сразу же всё вернулось: покой, уверенность, сила и то неповторимое чувство уюта, которое возникает, когда знаешь наверняка — рядом с тобой очень близкий, всё понимающий человек. — Схватил первое, что под руку подвернулось. — Мой махровый халат. Шерлок остановился, в изумлении опустив глаза. Нелепее картины и представить себе невозможно: элегантные черные брюки, выглядывающие из-под легкомысленной фиолетово-розовой полосатости. — Черт! Не заметил. Я зашел в ванную ополоснуть лицо, и вдруг понял, что больше не могу оставаться в квартире. — И оказался на улице в халате и тапочках. И с пачкой сигарет в кармане. Откуда они? Не помню, чтоб ты курил. — Лестрейд оставил. — Лестрейд? — Я ему всё рассказал. Джон недовольно нахмурился. — Напрасно. Сами во всем разберемся. Хотя Грег отличный мужик — трепаться не станет. Так ты решил… — Нет. — Шерлок остановился в дверях и протестующе рубанул воздух ладонь. — Я ничего не решил. Вернее, напротив, решил: не позволю этому дерьму всплыть на поверхность, не позволю своим близким во всё это окунуться. Слышишь, Джон? Ни за что! — Да не кипятись ты, — тот подтолкнул его в сторону двери. — Разве я против? Я же сказал — разберемся сами. Да и не в чем тут разбираться. Он привалился к двери и устало закрыл глаза. Душ, кофе и Шерлок рядом — всё, что нужно для счастья. — Что, Джон? — Дыхание коснулось лица — как близко он подошел… Тело охватила тянущая истома, в глазах потемнело. Как невозможно близко он подошел. — Больно? — Осторожно обнял и притянул к себе, обжигая кожу тревожным шепотом. — Тебе помочь? — Да. — Джон едва заметно сглотнул. — Раздеться, принять душ, сменить повязку… Готов к подобного рода нагрузкам? — Не уверен, но попробую справиться. Чем он тебя ранил? Насколько серьезно? — Зубами. Этот полоумный вцепился в меня зубами. Слава богу, в плечо, а не в артерию. Очень темпераментный господин. Шерлок прильнул всем телом, коснулся губами волос, а потом с нетерпением отстранился. — Ты мне расскажешь в конце концов? — Шерлок, пожалуйста, — умоляюще перебил его Джон, — оставим все разговоры. Я очень хочу смыть с себя эту кроваво-потную дрянь, выпить горячего кофе и лечь в постель. C тобой. Такое возможно? — Возможно. Я помогу. — Шерлок потянул вниз молнию куртки, и пальцы ходили ходуном, а дыхание сотрясало грудь. — Рубашку порвал, скотина… — Не хочешь снять халат и вернуть его мне? — улыбнулся Джон. — Видел бы тебя сейчас Садерс! Ты похож на подгулявшего клоуна: помятый, взъерошенный. И нос от холода красный. И уши. Очень эротично. — Заткнись, — осторожно коснувшись потеков крови на порванном вороте, пробормотал Шерлок. — И дай мне тебя раздеть… Но возбуждение схлынуло вмиг, стоило ему увидеть кровоточащую, воспаленную рану. Деловито и очень ловко он искупал и насухо вытер Джона, по возможности игнорируя его не подвластную контролю эрекцию, пусть слабую, но вполне сформировавшуюся, и на тихое смущенное чертыхание отвечая довольной улыбкой; грозно рыкнув, когда Джон попытался перехватить инициативу, и сам вколол ему обезболивающее («в задницу, Джон, именно в задницу, и не возражай!»); сварил кофе и соорудил немудреный сэндвич. Их близость была беспредельной: две родные души, случайно, а может быть и не случайно столкнувшиеся на просторах вселенской неразберихи. Лежа в затемненной шторами спальне и поправляя на Джоне заботливо подоткнутое одеяло, Шерлок сказал: — Ты же понимаешь, что я не могу быть ему благодарен. Это немыслимо. Но… Чертовски дико звучит… Но я ему благодарен. И, кажется, даже готов простить. — Да пошел он! Кого там прощать? Убогий. — Джон расслабленно выдохнул. — Ты не уйдешь? Тебе необходимо поспать. — Я не хочу спать. Но конечно же никуда не уйду. Уснул он быстрее Джона — придвинулся ближе, закрыл глаза и тихо засопел. «Шерлок сопит во сне. Умереть можно». * Разбудил Шерлока настойчивый телефонный звонок, оборвавшийся именно в тот момент, когда он выбрался наконец из ласковых пут крепкого и, впервые за целую вечность, по-настоящему безмятежного сна. Джон слегка шевельнулся, вздохнул, но не проснулся: усталость и нервные перегрузки были сильнее настороженности и готовности в любой момент броситься на защиту. То, что он рядом, реален и осязаем, казалось невероятным. И хотя одеяло с головой укутало Джона плотным пуховым коконом, Шерлок, казалось, слышал стук его сердца и циркуляцию его крови. Если бы год назад кто-нибудь — Майкрофт, к примеру, — предположил, что однажды Шерлок будет лежать в постели с крепко спящим мужчиной, смотреть на него, не отрывая влюбленного взгляда, и бояться даже вздохнуть, презрительному фырканию и колкостям не было бы конца. Он извел бы сарказмом даже святого. Влюбленный Шерлок? Очень смешно. Но того Шерлока давно уже нет. И не сказать чтобы нынешний Шерлок жалел об этой потере. Он с радостью принял себя таким: вывернутым наизнанку, вывалянным в грязи, но влюбленным и любимым, счастливым и поразительно чистым. А то, что по жилам всё ещё мчится неуправляемый страх — не беда. Проснется Джон, и от страха даже следа не останется. Он бесшумно выскользнул из постели, накинул халат и, неслышно ступая босыми ступнями, вышел из спальни. Звонил, скорее всего, Майкрофт. Он не знал, что ответить брату, какими словами донести до него, что не в силах обсуждать свою жизнь ни сейчас, ни потом; как убедит его, что всё нормально, всё в полном порядке по одной лишь причине: есть Джон, и он, слава богу, вернулся домой. Шерлок твердо решил, что выдержать досаду и недовольство, даже обиду, упакованную в обертку холодного недоумения, ему будет легче, чем увидеть ужас и страдание в глазах, которые непомерно уважал и любил. Гостиная встретила полумраком и стылостью. Весна не спешила, завоевывала Лондон по-девичьи робко, покорно уступая дорогу дождю и ветру. Шерлок зябко передернул плечами, пожалев об оставленных в спальне тапочках и халате Джона, мягким холмиком примостившемся на сидении стула. Он поклялся непременно обзавестись таким же — наброшенное поверх пижамы шелковое изящество не спасало от бегущего по коже озноба. Камин был растоплен умело и быстро, пламя загудело, жадно глотая небольшие поленья, и уже скоро по комнате разливалось тепло. Продолжая домашнюю суету, Шерлок понимал, что малодушно оттягивает момент нелегкого разговора. Звонить не хотелось — хотелось смотреть на огонь, ни о чём не думая и не тревожась. Неужели он этого не заслужил? Но и Майкрофт не заслужил молчания. Шерлок со вздохом поднял со стола телефон. Пропущенный звонок был не от брата. Шерлок чертыхнулся, досадуя на свою безголовость. Лестрейд! Как мог он забыть об инспекторе?! Проклятый эгоизм, вечный и неистребимый. Неужели всё, что произошло за последнее время, так и не научило его думать о ком-то ещё, кроме себя самого, кроме собственных радостей и печалей? Который час? Он взглянул на экран. Шесть вечера! Что делал всё это время Лестрейд? Где находился? Получилось ли у него отдохнуть? Пропущенных вызовов было два — один из них Шерлок даже не слышал. — Инспектор… — Шерлок! Слава богу! Как Джон? Он в порядке? Не ранен? — Вы знаете? — Разумеется. — Лестрейд негромко откашлялся. — Часа четыре назад, когда ты так и не ответил на мой звонок, я приехал на Бейкер-стрит и пообщался с вашей домовладелицей. Милейшая дама, обладающая самым чутким в Лондоне сном. Находка для криминалиста! Она поведала мне, как всю ночь ты бродил по квартире, так и не дав ей нормально заснуть; как обливалось кровью её бедное сердце, потому что, очевидно, вы поссорились с Джоном, «прекрасным, замечательным Джоном, и надо быть дураком, чтобы не ценить его»; как рано утром ты вышел на улицу и «стоял там столбом»; как потом вы шушукались с Джоном в прихожей. Она так и сказала — шушукались. Что она имела в виду, понятия не имею… Боже! Я ушам своим не поверил, принялся уточнять: уверена ли она, что это был именно Джон, и не обозналась ли ненароком. Чего только я на это не выслушал, Шерлок! Вплоть до требования не совать свой глупый нос в чужие дела, немедленно отстать от людей и не мешать им мириться. Чудесная женщина. Она практически выставила меня за дверь. Шерлок, передать не могу, как я обрадовался, и решил вас не беспокоить. Я и сейчас бы не позвонил, но… — Простите, Грегори. Я жуткий осёл! Забыл сообщить. — Да брось ты, Шерлок, я же не идиот — понимаю. Но сейчас не об этом. Мне пришло сообщение. Шерлока бросило в жар: стоило ли интересоваться, кто прислал Лестрейду весточку? — Что… там? — Он даже не пытался скрыть от инспектора свой испуг, да и глупо изображать невозмутимость: его так колотило, что пальцы едва удерживали телефон. Отчаяние сбивало с ног. Это никогда не закончится! Садерс не оставит его в покое, не даст дышать и надеяться. Как жутко, зверски, до истеричного вопля устал он бояться! Вмиг обрушился каскад воспоминаний и ощущений: запахи, звуки, прикосновения. И страстный шепот — признания, признания, признания… Бесконечные признания в любви, рвущиеся из непроницаемой тьмы. «Не хочу, не хочу, не хочу!» — Шерлок… Успокойся… — Встревоженный голос инспектора потерял недавнюю бодрость. — Всё в порядке. Ничего страшного, поверь мне. О тебе — ни слова. Только адрес. Я проверил — это где-то в Италии. Забытый богом поселок на берегу Средиземного моря. Незатейливый рыбный промысел в руках трёх десятков стареющих «бизнесменов». Что он там потерял? — Там он родился. Там похоронена его мать. — Шерлок провел по волосам заледеневшей ладонью — тугой узел в груди заметно ослаб, и дышать стало легче. — Он… Он мне однажды рассказывал. — Н-да… Считаешь, господин Рэмитус покинул Британию? — Не знаю. Возможно. Думаю, вскоре мы об этом узнаем. От Майкрофта, например. Как он, кстати? Звонил? — Нет. Я, между прочим, тоже. И это чертовски скверно. — Отчего же? — Эм… Не было дня, чтобы мы… В общем, мы стараемся быть на связи. Всегда. Но сегодня мне трудно… Ты понимаешь? А он ждет. А я трусливо молчу. Дурацкая ситуация. — Я сам с ним поговорю. — Расскажешь ему? — Голос инспектора заметно дрогнул. — Шерлок, ты всё-таки передумал? — Нет, конечно! — Шерлок неожиданно разозлился — на себя и на свою недостойную трусость. — И не будем к этому возвращаться, Грегори, кажется, мы уже всё обсудили. Я приблизительно знаю, что может за этим последовать. — Да-да… Я тоже могу представить его реакцию, — невесело усмехнулся инспектор.— Не злись, пожалуйста. — Он помолчал и горячо выдохнул: — Иисусе, как горит у меня внутри, какая сжигает ненависть! Столько смертей… Я всё проворонил. Я! Тупо пялился перед собой и ничего не видел. Как мне жить с этим?! Знать всё и молчать?! Это разрывает меня на части! Но я буду молчать. Ради Майка, ради… всех нас. Мертвых не воскресить. Дьявол! Не думал, что когда-нибудь это скажу. А Джон? Ты ещё не ответил — с ним всё хорошо? — Он спит. Ничего страшного — небольшая рана. — Он все-таки его ранил! Как? Чем? — Зубами. Но подробностей я пока не узнал. — Зубами?! Боже мой… Поверить не могу. Вот бешеный пес! Как такого оставлять на свободе?! Проклятая жизнь с её проклятыми правилами. — Грег, мне очень жаль. — Шерлок чеканил каждое слово. — Жаль всех, кто из-за меня попал в этот адский жернов. Поверьте, думать об этом невыносимо, и я никогда не перестану об этом думать. Мне с этим жить. Тоже. Но я не дам согласия на процесс. Довольно жертв. — Да я и не прошу. Черт, как мерзко у меня на душе. Вряд ли я останусь в полиции. Шерлок плотнее закутался в тонкий шелк — камин разгорался всё жарче, пламя играло и пело, но это не спасало от морозных пробежек по спине и плечам. — Знаете, Грег, — задумчиво проговорил он. — Думаю, господин Рэмитус заплатит сполна. Обязательно. — О чем ты? — Он сокрушен. Представьте: такой исполин и вдруг рухнул. Он одинок. Я стал невольным свидетелем его жизни, наблюдал… Этот человек никому не нужен. Кроме того единственного, которого тоже убил. И он… — Шерлок глубоко затянулся клубами теплого воздуха, заполняя им легкие и неожиданно согреваясь, — …он влюблен. Безнадежно. Понимаете? — Хм… Кажется, да. Да, понимаю. Ты уверен, что он не появится снова — в блеске своих миллиардов, готовый к очередному броску? — Я ни в чём не уверен. Но публичное расследование не обязательно закончится его позором и крахом — это я знаю наверняка. Прежде всего это будет наш позор, Лестрейд. А для него… Всегда отыщутся страстные любители подобных историй. Любители и защитники. Возведут прекрасное чудовище на пьедестал и примутся им восхищаться. В аду тоже немало своих героев. К сожалению, наш мир слишком сложен, неоднозначен, и тех, для кого грязь и боль — лишь способ одолеть беспросветную скуку, вполне достаточно. Могущественные и богатые найдут оправдания своему оступившемуся собрату. Обаятелен, дерзок, смел. Его влияние, его щедрость безграничны — сами знаете. У Садерса Рэмитуса целый штат абсолютно беспринципных убийц, многие из которых и в глаза друг друга не видели. Хорошо налаженная система, четко работающий механизм. Ни одного из них вы не отыщите, Грег, даже если перероете весь земной шар. Не мне вам это доказывать. Кого этот хитрый оборотень убил собственноручно? Никого. Я о многом осведомлен. Он посвятил подробностям своих деяний немало зимних ночей… Думаете, он испугался? Только не он. Поверьте, инспектор, Садерс с наслаждением принял бы эту игру. Новую и интересную. Блистал, очаровывал, может быть, даже каялся — красиво и искренне. Мир упал бы к его ногам, сочувствуя и боготворя восхитительного злодея. Но ему не играется. Ему по-настоящему больно. Почему-то мне кажется, что он уже не вернется. Не для этого он уезжал. — Дай-то бог. Но это ничего не меняет в моей жизни, Шерлок. У меня нет морального права оставаться на службе. У всего есть цена. — В любом случае, решать вам. — Шерлок качнул головой — настроение Лестрейда очень ему не нравилось. — Да. Позвони Майкрофту, — тот с облегчением переменил тему удручающего разговора. — Пожалуйста. Он, наверное, сходит с ума. — Плохо же вы знаете моего брата, Грегори, — усмехнулся Шерлок. — С минуты на минуту он будет здесь сам. * Майкрофт прибыл на Бейкер-стрит через полчаса после разговора Шерлока и инспектора — подтянутый и невозмутимый. Слишком подтянутый и слишком невозмутимый. Сердце Шерлока заныло, пронзенное острой жалостью. Бедный, бедный Майк… Следом за старшим Холмсом семенила домовладелица, от радости видеть редкого гостя тараторившая без умолку. — …это безобразие, дорогой мой. Шляются по ночам, хлопают дверьми… Два оболтуса на одну слабую женщину — это уже чересчур. — Тише, пожалуйста, миссис Хадсон, — негромко попросил Шерлок. — Джон отдыхает. Миссис Хадсон мгновенно умолкла, но через минуту, значительно сбавив тон, продолжила: — Я всего лишь узнать. Возможно, вы умираете с голоду… — Умираем, — тепло улыбнулся Шерлок. — Если вы пожалеете двух оболтусов и что-нибудь приготовите… — Ну, что я тебе говорила? — Миссис Хадсон всплеснула руками, укоризненно глядя на Майкрофта Холмса: не заботишься о младшеньком, дорогой, пустил всё на самотек. — Я была о Джоне лучшего мнения. — Здравствуй, Шерлок. — Здравствуй, Майк. Братья замерли друг против друга, и миссис Хадсон, всегда удивлявшаяся, как одно и то же материнское лоно смогло выносить сыновей, столь несхожих ни внешне, ни внутренне, впервые удостоверилась, что эти двое несомненно половинки единого целого. — Не буду мешать. — Она одернула яркий передник и направилась к выходу, но в дверях обернулась и строго взглянула на младшую из половинок. — Шерлок, я надеюсь, ты догадаешься напоить чаем своего дорогого брата. — Непременно, миссис Хадсон. Можете не сомневаться. — И не вздумайте ссориться — Джон отдыхает. Майкрофт придвинул кресло поближе к огню. — Ветрено… И да — от чая я, пожалуй, не откажусь. Разговор начинать не хотелось. Снова врать, изворачиваться, сохраняя при этом полную достоинства мину. Сколько можно? Ни о чем не спрашивать, просто выпить горячего чаю, просто посмотреть друг на друга, убедившись, что повода для тревоги нет — как бы это было чудесно. Майкрофт бесшумно, но с явным удовольствием отпил из чашки. — Изумительный аромат. Я могу рассчитывать, что в ближайшие пару дней ты и Джон всё-таки посетите мой дом? — Не думаю, Майк. Джон не совсем здоров. Но речь идет именно о ближайших днях. Уверяю тебя, наш визит лишь отложен, но не отменен. Кроме того, мы успели выбрать потрясающий торт. — Успели? Успели до чего? — Болезненная гримаса некрасиво исказила обычно не перегруженные эмоциями черты: скривились и задрожали губы, морщины уродливо взрыхлили высокий лоб. — Шерлок… — Майк, всё хорошо. — Я слышал это не раз. Но почему мне так страшно? И почему я тебе не верю? Шерлок отвёл глаза. Смотреть на брата не было сил — сломлен и еле держится. Мольба в голосе, рвущаяся сквозь барьеры невозмутимости, так не соответствовала тщательно подобранному, до мелочей продуманному образу уверенного в себе человека! Казалось, ещё минута, и Майкрофт заплачет, по-детски глотая горючие слёзы с освежающим оттенком мелиссы. Но слезы неуместны, когда необходимо быть мужественным и сильным. — Ты молчишь. И что-то подсказывает мне, что вряд ли я узнаю всю правду. — Да. — И Грег не объявляется. Вы оба молчите. Хочешь сказать, мне придется смириться с тем, что Грегори Лестрейд посвящен в твои тайны, а я — нет? — Так будет лучше для всех. И все-таки выдержки не хватило: Майкрофт сорвался. Вскочил с кресла и оказался напротив, резким движением расслабляя удушающе безупречный галстук. — Лучше?! Для всех?! — выкрикнул он непривычно тонко. — Что такое «лучше» в кошмаре, от которого я уже наполовину седой? Ты знаешь, что я крашу волосы? Майкрофт Холмс — чертов павлин, чистящий свои облезлые перья! Сколько можно играть с огнем?! Мальчишка, несносный, амбициозный и беспросветно глупый! Шерлок обижено вспыхнул: — Ты не знаешь, о чем идет речь. — Неужели? Разве не об этом я только что говорил? Я ничего не знаю! Кроме того, что ты в полном дерьме. — Успокойтесь, Майкрофт. Шерлок в порядке. Оба как по команде развернулись в сторону двери: тихий спокойный голос ударил по барабанным перепонкам оглушительнее набата. Бледный, заспанный Джон входил в гостиную, пристально вглядываясь в расстроенное лицо старшего Холмса и приятно удивляясь столь непривычной горячности. Такой Майкрофт Холмс вызывал не в пример больше симпатий, чем тот непробиваемый сноб, каким он показался ему в день знакомства. Такого он, пожалуй, сможет и уважать, и ценить. — Добрый вечер, Джон, — вежливо улыбнулся Майкрофт. — Прошу, позвольте мне побеседовать с младшим братом. Я, как вы наверное поняли, пытаюсь уговорить его остановиться и по возможности больше не влезать с головой в очередную историю. — Не влезет. Я не позволю. — Вы? Не слишком ли самонадеянно это звучит? Шерлок негодующе сдвинув брови: — Майк, остановись. Но Майкрофт даже не посмотрел в его сторону — всё его внимание принадлежало Джону. — Нисколько. — Тот не терял спокойствия и доброжелательности. — Я всегда отвечаю за свои слова. — И потому похожи на выходца из могилы: бледны до синевы и еле держитесь на ногах? Сомневаюсь, что вся эта красота не имеет никакого отношения к Шерлоку. Вы явно ранены, и у вас начинается сильный жар. Я не прав? — Он развернулся в сторону Шерлока: — Сколько вы собираетесь водить меня за нос? Сколько… — Майк, прости, но сейчас тебе лучше уйти, — нетерпеливо перебил его Шерлок, с тревогой поглядывая на Джона. — Будь добр. — Иногда я тебя ненавижу. Оба неотрывно смотрели на тихо прикрытую дверь. — Он красит волосы, представляешь? Никогда себе этого не прощу. — Сегодня он мне понравился, — улыбнулся Джон, медленно опускаясь в кресло. Шерлок сдержанно хмыкнул — слова Джона, несомненно, были ему приятны. Но сам Джон, его изможденный вид, растекшийся по скулам нездоровый румянец и капельки пота, обильно покрывающие лоб и виски, ни удовольствия, ни радости не доставляли. — А вот кое-кто мне совершенно не нравится. По-моему, ты сейчас потеряешь сознание. — Ещё чего! Но твой брат не ошибся — меня действительно лихорадит. Шерлок быстро приблизился и провел по раскаленному телу ладонями: лоб, шея, предплечья… — Да ты весь горишь! Черт возьми, зачем ты поднялся?! — Мне стало холодно без тебя. * В затемненном салоне автомобиля Майкрофт Холмс улыбался. Сердце щемило, на душе кошки скребли, но он улыбался. Они похожи на осиротевших, испуганно жмущихся друг к другу детей: вдруг разлучат, вдруг отнимут последние крохи. Откуда взялся этот невзрачный, обыкновенный Джон, и почему рядом с ним так тепло и надежно, так хочется верить, что всё наладится? Кажется, и в самом деле можно перевести дух. Он выудил из внутреннего кармана телефон и решительно нажал кнопку вызова. «Надеюсь, Грег не откажется переехать ко мне. Уговорю как-нибудь. А надо будет — потребую». *** Воспалившаяся рана сильно болела. Это злило и мучило. Злило потому, что, как все врачи, Джон ненавидел слабость и немощь; мучило, потому что очень хотелось покрепче обнять Шерлока, глубоко вдохнуть тепло вкусно пахнущей кожи и насладиться выстраданной, а оттого заслуженной близостью. Но гематома, багровым озерцом разлившаяся от ключицы до аккуратных светлых сосков, отечность и не проходящий жар в месте укуса почти обездвижили руку, и самое большее, что он мог позволить себе в первые дни, — это прижаться лицом к беспорядочным завиткам в момент, когда Шерлок колдовал над его плечом: антисептик, мазь, чистые бинты… Шерлок отдавался процессу со вкусом — ему очень нравилось быть для Джона незаменимым. Попытки что-то подправить или чем-то помочь в обработке раны он пресекал коротким, но ощутимым шлепком по руке — не лезь, моих познаний в медицине вполне достаточно для подобного пустяка. Джон ворчал, говорил, что очень хороший доктор и вообще давно уже не маленький. Шерлок отвечал, что маленький, потому что ниже на целую голову. Потом Шерлок будет вспоминать эти неполные три недели вынужденного подчинения Джона, эти дни мучительно-сладкой игры, до состояния оргазмической вибрации натягивающей его нервы, как самые лучшие в жизни: Джон принадлежал ему полностью, и зависел от него всецело. Днем было легче. Весна, наконец, разгулялась, вольготно раскинулась по ожившему, засиявшему свежими красками Лондону: светило солнышко, ветер стих и перестал лютовать, сменив яростные порывы на кокетливые заигрывания. Шерлок настаивал на ежедневной прогулке, и как бы ни сопротивлялся Джон, уверяя, что и шагу ступить не может, что сил едва хватает на передвижения по квартире, потому что боль в плече адская, потому что всё это чертовски его достало и «какая улица, мать твою», спорить с Шерлоком не имело смысла. Он спокойно стоял, смотрел, молчал и слушал, а потом бесстрастно интересовался, нужны ли Джону перчатки. Или шарф. Или теплый свитер. Джон вздыхал и, покорившись этому удивительному долготерпению, покидал уютное кресло. С прогулки он возвращался, почти позабыв о боли: взбудораженный волнующими весенними ароматами, освеженный молодым ветерком, довольный и зачастую страшно голодный. Очередная маленькая победа очень Шерлока радовала, и хотя на следующий день всё повторялось в той же последовательности, это не имело значения: Джон, хоть и медленно, но шел на поправку. Ночи вытягивали из Джона все накопленные за день силы: неизменно поднималась температура, обострялась боль. Спал он беспокойно, метался, что-то бормотал, иногда громко вскрикивал, и утро, как правило, встречал измученным и мрачным. Шерлок мужественно всё сносил, понимая, что дело не только в больном плече: встреча с Садерсом ранила Джона гораздо глубже, чем хотелось бы им обоим. И это было страшнее всего. Что так сильно терзало Джона и не давало ему покоя? Какие сомнения? И так ли всё хорошо… Они по-прежнему спали в одной постели, но под разными одеялами. По негласному соглашению Шерлок приходил в спальню спустя час-полтора, давая Джону возможность устроиться поудобнее и спокойно заснуть. Сам он укладывался как придется, иной раз довольствуясь узенькой полоской кровати, оставшейся от Джона, разметавшегося в своем горячечном сне. Он поправлял на нем одеяло, проводил пальцами по щеке, и был счастлив даже такой эфемерной близостью. В одну из ночей его разбудил встревоженный голос. Джон не бормотал бессвязно, не шептал, как это зачастую бывало. Он произносил слова громко и непривычно отчетливо. Шерлок был уверен, что Джон не спит — так живо и бодро звучал его голос. — Что случилось? Почему ты не спишь? Тебе больно? Принести воды? — зачастил он, приподнимаясь на локте и вглядываясь в скрытое ночным полумраком лицо — неестественно бледное и даже в темноте заметно лоснящееся от обильного пота. — Джон… — Ты будешь его целовать? Будешь? Будешь? — настойчиво спрашивал Джон. — Кого? — Шерлок растерянно замер, не понимая, что происходит. — Ты будешь его целовать? — повторял Джон снова и снова, а потом торопливо забормотал, метнувшись из стороны в сторону: — До конца жизни… до конца жизни… его… целовать… Шерлок… — Кого, Джон? Кого? — Шерлок гладил пылающее лицо, прикасался губами к соленым вискам и скулам. — Что он наговорил тебе, Джон? Что?! — От отчаяния хотелось заплакать. — Я тебя буду целовать до конца своей жизни. Тебя. — Шерлок? — Джон шевельнулся уже осознанно, и стало ясно, что на этот раз он проснулся. — Что… происходит? Который час? — Господи, Джон… — Шерлок тесно прижался к нему, еле сдерживая горячую дрожь, обвил руками и выдохнул во влажную шею: — Ты разговаривал во сне. Нес какую-то бессвязную чушь. Я испугался. Джон застонал тягуче-медленно, жарко и, прильнув бедром к дрожащему телу, шепнул: — Дотронься до меня, Шерлок. Приласкай. Прошу тебя. Иначе я точно свихнусь. *** Далеко Небо распахнулось перед ним во всей своей беспредельной сини и чистоте. Давно Садерс не чувствовал себя настолько свободным. С тех пор как он увидел на пасмурной улице стремительно несущуюся стрелу — взметенные ветром волосы, решительно поджатые губы, сияющие глаза, — его жизнь превратилась в беспросветную кабалу. Как оказалось, всё это долгое, страшное время он бесцельно брел наугад. Ослепленный и оглушенный своей отвергнутой страстью. Его швыряло из стороны в сторону, в кровь разбивая о невидимые преграды, его мучила жажда, терзал голод, непосильная ноша в мелкую крошку дробила его выносливый, прочный хребет… И что теперь? Теперь он летит в ясном небе дорогой сердцу Италии, с каждой секундой приближаясь к истине, пока ещё неизвестной, смутной, но уже сжигающей его изнутри. Так близок ответ, так неотвратимо желанное избавление. На родном берегу затянутся раны, соленые воды вытравят боль. Обязательно. Только бы долететь. Слишком сильно колотится сердце… Убогая деревушка внезапно показалась ему сказочно милой*. Домики, беспорядочно разбросанные среди зелени невысоких холмов, извилистые дороги, во время дождей всегда превращавшиеся в месиво из песка и глины, терпкие ароматы моря — всё это обрушилось ярко и весело, стоило только Садерсу захлопнуть за собой дверцу такси. Оказывается, он ничего не забыл. К тому же, здесь мало что изменилось: пара нарядных магазинчиков, недавно отремонтированная таверна, крошечная церквушка, которой раньше не было и в помине, — вот и все новшества. Сад был уверен, что, оказавшись в родном поселке, где когда-то дочерна загорелый, беспечный мальчишка ловко отрезал рыбьи головы и так же ловко, ни разу не промахнувшись, забрасывал их в корзину, он в первую очередь двинется в сторону кладбища, где на могиле прекрасной Лорены, среди истертых крестов и надгробий задаст себе главный вопрос. Но он ошибался. Ноги сами принесли его к этому дому, потемневшему от дождей и солнца, обветшалому и казавшемуся нежилым. Но ведущая к крыльцу дорожка серебрилась чистым речным песком, видимо, не так давно разбросанным чьими-то заботливыми руками. Садерс и сам не понимал, что его сюда привело, кого он надеялся здесь застать — слишком много минуло лет. Но стукнув разок-другой и не дождавшись ответа, он для чего-то толкнул оказавшуюся незапертой дверь и переступил порог сумеречной прихожей. Тошнотворная смесь затхлости, мочи и пыли мощно ударила в ноздри — запах болезни и заброшенной старости ни с чем невозможно спутать. Сад поморщился, едва справляясь с нахлынувшей дурнотой, и уже собирался повернуть назад — к солнцу и воздуху, — но для чего-то крикнул: — Эй! Кто-нибудь дома? Негромкий скрип и странное, едва слышимое шуршание сотрясли его тело животным страхом. — Кто здесь? — прошептал он, дико вращая зрачками, и попятился, шаря ладонями за спиной — выход, только бы найти выход. — Эй… — Ромео? Глухой, надтреснутый голос разорвал его сердце напополам. Вынул душу — всё, что ещё осталось, измочаленные ошметки того, что когда-то было лучезарным и чистым. Не чувствуя ног, не слыша дыхания и сердцебиения, Садерс тяжело оседал на заляпанный пол. Там, внизу, сгорбившись жалкой, дрожащей горсткой, обхватив руками затылок и уткнувшись лицом в давно не мытые половицы, он заплакал, собирая губами безвкусную пыль.