Теряя нить давно знакомой роли...

      И вот надо же было именно…       — Кхм.       Выпрямился.       — Ну, так и что твое юное дарование?       Из-за толстых стекол синие глаза взглянули пристально. Улыбнулись.       — На днях будет здесь.       — Погоди, ты же сказал, она поставила условие. Или… ты…       Вот засранец!       — Ты — уже согласился!       Глаза за стеклами прищурились.       — Само собой.       — Засранец!       — Даррен.       — А как насчет посоветоваться со мной?       — Так я и советуюсь.       — Постфактум!       — Даррен. Я тебя знаю двадцать лет.       — Это не повод.       — А если бы и не знал. Надо быть дураком, чтоб отказаться от роли Генриха.       — Ну спасибо.       — И уж точно не ради Леонато.       Засранец.       — А тебе не приходило в голову, что мне, может, и не хочется на старости лет шлепать по сцене на ходулях или болтаться на какой-нибудь сраной трапеции вниз головой?       — Ну почему сразу…       — Разве не это называется современным театром?       — Даррен.       — Что? Или ты рассчитываешь, что какая-то сопливая девчонка, поставившая Миллера…       — Сэма Шепарда.       — Тем более! Что она сделает тебе классическую постановку в костюмах двенадцатого века и с выходами из кулис?       — Ну… Мы пока не обсуждали с Ашлинг концепцию спектакля…       — Вот-вот!       Худые пальцы выцепили из пачки папиросу.       — Но я уверен, она сделает и свежо, и умно, и интересно.       Хмыкнул.       — С каких это пор ты в таком восторге от молодняка?       — Я ж тебе говорил! «Человек-подушка» в Эбби…       — Да-да, сильнее ты ничего не видел.       — А я в жизни кой-чего повидал, Даррен.       Хмыкнул.       Кашлянул.       В горле дым комом стоит.       — Черт дери, Мик, опять ты…       — Извини, старина.       — А-а! Что с тебя взять!       Стул скрипнул, отъехал назад.       Шаг к окну — вдох.       — Что, она и впрямь гениальна?       Синие глаза взглянули мягко.       — Нет, конечно. Были моменты, которые провисали. Были и не решенные. Но она недавно в профессии, ищет…       — Вот этого мне хочется меньше всего.       — Чего?       — Быть подопытным кроликом в бестолковых экспериментах.       — А ты хочешь покрываться нафталином?       Хмыкнул.       — Ты весьма самокритичен, Мик.       В худых пальцах мигнул огонек.       — Просто я знаю себя. Знаю, что я могу, а чего — нет. И тебя я тоже знаю, Даррен. С твоими способностями, с твоей фактурой ты можешь работать с любым материалом. Даже самым современным.       Хмыкнул.       — Эдак ты договоришься до того, что я идеальный исполнитель для пьес МакДонаха!       — Очень может быть.       Синие глаза из-за стекол, из-за дымной пелены — прямо в лицо.       — Но я не могу обеспечить тебе те роли, которых ты хочешь. Думаю, ты это понимаешь.       — А какие роли я хочу?       — Лира.       Слово повисло в воздухе клочком сизоватого дыма.       Засранец.       — Если и так, я не готов играть его…       — …вися вверх ногами на трапеции? А почему, собственно, нет? Если ты в этом будешь убедителен. А ты, черт тебя дери, будешь.       — И ты думаешь, что эта девчонка…       — Ашлинг О’Доннел.       Вот ведь…       — И ты думаешь, что эта Ашлинг О’Доннел поставит шедевр, в котором я буду декламировать: «Шумите, ветры, свирепствуй буря»*, вися на трапеции?       — По мне, отличная мизансцена.       — Засранец.       Из окна потянуло прохладой и солью — вдох.       — Даррен. Я ведь не говорю, что тебе непременно нужно будет и дальше работать с Ашлинг. Но кто знает… может, вы подойдете друг другу. Или после ее постановки тебя заметит еще кто-нибудь из молодых режиссеров. Это ведь отличный шанс попробовать то, чего ты раньше не делал.       — И долго ты эту речь сочинял?       Синие глаза прищурились, улыбнулись.       — Дня два. С тех пор, как она мне написала.       — Ясно.       Шаг, другой. Дым сизыми клоками висит за спиной.       — Даррен!       — М?       — Ну и куда ты собрался?       — Как — куда? Домой. На репетиции я ж тебе все равно не нужен.       А рожа так и расплылась в улыбке!       Засранец.       — Ну что ж, я рад…       — Да иди ты к чертям, Мик! * * *       Дверь за спиной стукнула — вдох.       А в горле так и стоит комом.       Черт бы побрал эти…       — Ой!       — Экм…       В пузо ударилось что-то теплое.       — Смотрели бы, что ль, куда идете!       — Виноват.       Где-то внизу звякнула железными заклепками черная куртка.       Глаза — остро.       — А… экхм…       До чего щуплая!       И маленькая — по плечо.       А глаза — остро.       Прямо в лицо впились.       Черт, неужели…       — Экхм. Прошу прощения. Я вам, наверное, объяснил плохо…       — Чего?       Глаза серые.       Блестят.       И железки в лице…       — А-а! Не! Это я не туда свернула. Не впервой. Топографический кретинизм у меня.       — Экхм.       — А телефон разрядился, сука. Вовремя, как всегда. Ни тебе навигатора, ни хрена. Хорошо хоть обратно на вокзал не учесала.       Ох Господи!       — Экхм. Вы, должно быть, к главному режиссеру.       Но с такой речью тебе ничего не светит, девочка.       — Боюсь, он сейчас немного…       Дверь за спиной стукнула — просочилось облачко сизого дыма.       И сколько можно курить это…       — Чтоб мне пусто было! Вы уже познакомились?!       Взгляд из-за стекол поймал рассеянно.       — М? С кем?       — Ну, частично.       — Что?       Другие глаза, серые — вдруг не железом острым, а улыбкой. Легко, весело.       — У нас случилось тут маленькое qui pro quo**.       Какого?..       — Но вы явились как раз вовремя, чтобы все разъяснить, Мик.       Да что за…       — Ни дать ни взять бог из машины***.       — Лучшая роль для режиссера, а? Кстати, о режиссерах. Даррен, познакомься, это…       Ашлинг О’Доннел.       Твою ж мать.