Обо всём понемногу

      В России люди любят давать вещам вторую жизнь. Особо умелые легко превратят упаковочные пластик и картон в разукрашенные самыми разными образами шкатулки, карандашницы, в любую другую полезную для хозяйства вещь; из старой безнадёжной в модном плане, но не в плане качества одежды шьются новые элементы гардероба или милые мягкие игрушки; пустые стеклянные бутылки становятся вазами. При желании всему можно найти применение и не пополнять бесконечные горы мусорных свалок. Встречаются ещё в России те, кто умеет из того, что считают мусором, творить красоту и пользу. У самого России было одно маленькое тайное увлечение, помимо остальных прочих. Из любой пьянки, в которой ему доводилось участвовать, он незаметно тащил всю стеклотару, какая там была. Когда он изредка выпивал в одиночестве, то пустые бутылки сохранял и складывал к тем другим, стащенным. По возможности добавлял к опустошённым бутылкам другие, никому не нужные стёкла, найденные на улице. Чего порой там не люди бросают: треснувшую посуду, бутыльки из под лекарств и флаконы, повреждённые зеркала. До поры до времени всё это добро копилось и хранилось на богом кем-то забытой даче. А когда у Ивана кончались силы терпеть всю ту жопу, что с ним перманентно случалась, он приходил туда. Для начала осматривал полузаброшенный летний дом, как бы привыкая к нему. Затем скидывал шинель, засучивал рукава, вооружался ведром с водой и тряпкой, найденными непонятно где, и отмывал от пыли одну из комнат. Когда помещение сверкало чистотой, он заворачивал в заранее приготовленную для таких случаев старую простыню всё накопленное стекло и переносил всё в него. Аккуратно расставлял и раскладывал. С предвкушением смотрел на доживающие последние минуты бутылки и прочая, после чего маниакально и со вкусом, по одной, разбивал сильными бросками об стену, вымещая весь скопившийся стресс. В одном сосуде он представлял кризис, в другом - Америку, в третьем - террористов, и далее по списку, иногда с повторениями. И когда уже ничего не оставалось, кроме приятной опустошённости на душе и равномерным слоем лежащих вдоль стены разноцветных осколков, Иван аккуратно заворачивал их в уже упомянутую простыню, вооружался краном и крошил крупные и неровные куски стекла на более мелкие. Чтобы перемолоть всё приходилось действовать в несколько подходов. На этом действо не заканчивалось. Стену следовало покрыть сырой с белилами штукатуркой, и уже на неё выкладывались картины. Мозаика из стёклышек могла изображать нечто осмысленное, просто портреты или изображение животных или птиц, орнаменты, узоры - всё зависело от настроения родины. Что оставалось неизменным, так это мысли в процессе о том, как здорово было бы так поступить также с некоторыми странами или людьми - сначала разбить а потом собрать что-нибудь новое, красивое, подарить совершенно другую жизнь, не такую унылую, как раньше. Но живые личности не так просты, как стёкла. Хотя и с ними, живыми людьми, удавалось поступить также. Уходил Ваня уже глубоко под вечер, усталый, но счастливый оттого, что будь это вернувшийся старый хозяин, или возникший вдруг новый, но кто-нибудь да всё равно удивится, увидев на одной из стен загадочную градусную мозаику зелёных, коричневых и белых цветов с редкими яркими вкраплениями душистых осколков флаконов.