Икол.
— Герд, дочь Гимира, ваше величество, — представляет молодую асинью приведший её эйнхерий. Она стоит, склонившаяся на одно колено перед троном, что наверняка крайне неудобно в таком замысловатом платье. Локи кивает и дозволяет подняться. — Леди Герд, рад нашему знакомству, — вежливо тянет он. Двоюродная племянница Хермода и, как Локи надеется, последняя кандидатка в компаньоны. Свита выходит великоватой, если считать вместе с вечно крутящейся поблизости на правах гостьи смертной и не отходящего далеко брата, который не числится лишь формально. Хермод явно метит выше Видара с его секретарём, приведя незамужнюю асинью, полностью подходящую по возрасту и вкусам Локи. Хотя последнее может и быть чистым совпадением, не он один любит мужчин и женщин высокими, светловолосыми и голубоглазыми. Эти стандарты красоты повсюду. — Для меня большая честь знаться с вами, ваше величество, — скромно опустив голову, говорит Герд. — Нашему Дому не удалось принести вам дар на коронации, но прошу принять его сейчас. Она плавно ведёт руками, призывая из васа изящную многоугольную шкатулку с резьбой. Из-за колонны мгновенно выбегает слуга и относит подарок, чтобы царю не пришлось делать лишних движений. Локи проводит по шкатулке проверочным плетением, но больше по привычке — вряд ли Дом Герд настолько глуп, чтобы выразить открытую агрессию Всеотцу, — и щёлкает затвор. — О, — невольно вырывается у него, как только хитрый механизм подобно бутону раскрывает деревянные лепестки и от донышка в свободное парение поднимается небольшой отполированный шарик сероватого цвета. — Голем. Остаётся наполнить его сейдом, и он примет нужную форму, становясь неотличимым от настоящего животного. — Больше одиннадцати тысяч лет назад неизвестный мастер изготовил шесть подобных големов: двух из них заполучил ваш отец, и те запомнились всем, как его знаменитые вороны, — поясняет Герд со всей возможной важностью, — остальные разошлись по мирам, и большинство уже сгинули с их хозяевами. Но этого наш Дом хранил нетронутым. — Это действительно значимый дар, леди Герд. — Локи осторожно водит большим пальцем по гладкой поверхности шарика и смотрит на гостью по-новому. Локи не верит в совпадения, наверняка с выбором подарка помог Тюр, заваривший всю эту кашу. И больше всех заинтересованный в её приготовлении. Учтиво улыбнувшись Герд, Локи пускает по кончикам пальцев сейд. Незачем сейчас пытаться экспериментировать, если и есть загадочный голем на тёмной энергии, то и он может перейти следующим поколениям. На оставшуюся жизнь Локи хватит и этого. Шарик начинает раздаваться в размерах, идя неровными пузырями, из которых проступают кости мелкого птичьего скелетика. Големы до сих пор для Локи тема больная: сам он создавал их лишь в юности, во время учёбы, и каждый получился странным или увечным. Самого первого он ткал несколько месяцев, днями и ночами прорабатывая хитрые сети и накладывая руны. Но вместо декоративной змейки получилось странное нечто с неуёмным аппетитом, что жрало, жрало и жрало всё вокруг, раздаваясь и вдаль, и вширь, получившее прозвище Мирового Змея. Выброшенную в Падающее море тварюгу убил Хеймдалль. У второго прахом пошли все установки искусственной душонки, и вместо преданного пса Локи получил злобного лютоволка, с также нарушенным размером, из-за чего под конец Фенрира пришлось держать на цепи для пузатых чибисов в гоне. Несмотря на все попытки самого Локи погасить разум зверя, перед смертью тот успел покалечить немало воинов, включая Тюра, чуть не лишившегося руки. Асаподобная служанка, по замыслу, должная бы задать новую веху моды на големов, получилась такой тупой, уродливой и с первого дня разлагающейся заживо, что её нарекли не иначе как Хель, в честь мутного и гнилого мирка. А Слейпнир... Ну, вышел восьминогим. Локи творил его отцу на именины, желая создать жеребца быстрее лучших асгардских пород. Когда прямо на празднике царь и Всеотец наполнил своим сейдом шар размером с великанскую голову, Локи чуть не убежал в свои покои, видя столь позорный результат. В первый раз Один обкатывал это недоразумение наверняка лишь из жалости. Обнаруживая с не меньшим, чем у Локи, удивлением, что в остальном голем удался: умный, верный, сильный и действительно очень быстрый. То, что дальше именно Слейпнир стал личным конём Всеотца, было самой большой похвалой, дарованной им Локи за всю жизнь. Думая об этих неудачах сейчас, тяжело не задаваться вопросом, а не заключается ли проблема в особенностях сейда, а не изъяне мастерства? Недостатка в сейде Локи никогда не испытывал, плетения из-под его руки выходят филигранно, с рунами чуть сложней, но при должном старании и они получаются вполне сносно. Если подумать, и Один всегда прибегал к помощи големов, созданных другими мастерами, хотя и являлся самым могучим мастером сейда в девяти мирах. Неужто дело в том, что оба они полукровки? На искусственном тельце формируются пёрышки, и на руку Локи садится завершённая мидгардская птичка. Это не ворон, она меньше, красуется ярко-белым брюшком и частью оперений на крыльях. — Очаровательное создание, — мягко говорит Герд, напоминая о своём присутствии и окончательно выводя Локи из транса. — И верно, — растягивает он губы в улыбке. — Нужно дать ему имя, пока это не сделал народный глас, — смеётся он. Урождённая трудхеймка шутку вряд ли понимает, но мелодично похихикивает в поддержку. — Нужно назвать его в вашу честь, — хлопает она в ладоши. — Взгляд у птицы такой же умный, как у её хозяина. Локи смотрит на живо и любопытно вертящую головой, как могут только птицы, белогрудку и считает, что у той взгляд скорее хитрый. Причём по-плохому хитрый, будто уже что-то задумала, хоть и отроду несколько минут. Про себя обижается, но виду не показывает. — А почему бы и нет, — вместо этого голос лукав и задорен. Локи: Коли — нет, Олки — глупость, Кило — смешно, Икол — не... А вроде и ничего. — Нарекаю тебя Икол, — говорит он уже вслух. «Найди своего собрата, Икол», — мысленный приказ догадливый голем ловит будто до того, как Локи успевает его додумать, и вспархивает в скорый полёт меж колонн. — Я был бы признателен, если сегодня на трапезе вы сели подле меня, леди Герд. Локи решил не сильно препятствовать попыткам старых асов окружить его своими людьми. Преданность — товар разменный, со временем её вполне можно и выкупить. К тому же так он покажет мнимую покорность и сможет проконтролировать следующие шаги. — Почту за честь, ваше величество.…
После нескольких бокалов крепкого питья из строгой асиньи получается болтливая хохотушка. Хускерлы Локи кажутся очарованными ею и с упоением слушают истории из детства на Трудхейме и множестве смешных случаев. Хёд же украдкой поглядывает на царя. На немного отстранённый взгляд, плавные движения рук умелого мастера сейда и изящную шею с ходящим кадыком, когда тот говорит или ест. Хёд готов молиться альвским лесным богам, чтобы никто не обратил внимание, что его румянец вызван вовсе не алкоголем. — Брат, ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Бальдр. Родной, солнечный Бальдр. Всегда замечает куда больше, чем следовало бы асу с таким сильным ветром в голове. — Всё отлично, — отмахивается Хёд и, скрывая лицо рукой, вновь обращается в сторону двоюродного брата. На что не обратил внимание до этого, так это на Тора. Ныне числимый не больше, чем слугой, он всё равно сидит по правую руку от брата и как-то очень хмуро косится на Герд. Локи меж ними вдруг обращает внимание на Хёда и вопросительно поднимает брови. — Тебя что-то гложет, дорогой родич? — спрашивает он, когда у Хёда все слова застревают в горле, и он лишь продолжает пялиться на Локи, как орлони на яртрауда. — Вы столь рьяно трудитесь на благо девяти миров, ваше величество, — как сквозь туман слышит Хёд весёлый голос Бальдра. — И совсем не уделяете время отдыху. Мой брат переживает о здравии вашего духа, тело-то выдержит много тысяч лет такого труда, но дух аса должен позволять себе передышки. На этих словах губы Локи немного поджимаются, а взгляд становится острее. — И потому я хотел предложить охоту! — заканчивает Хёд, под столом злобно щипая Бальдра за бедро. Вот уж указывать царю вздумал, дурак несчастный, когда тому трудиться, а когда отдыхать. Но нельзя же оставлять брата одного на гнев Всеотца, пусть и доброго родича. На лице Локи не дрогнул ни один мускул, но Тор на это предложение оживает, позабыв бросать недовольные взгляды на Герд. — А ведь и правда, когда мы в последний раз бывали на славной охоте, брат? Асгард не рухнет, если ты позволишь себе передохнуть цикл-другой, сейчас как раз сезон чибисов на Вальхалле. То, что сезон чибисов на Вальхалле, Хёда против воли расстраивает. Он хоть и прожил большую часть жизнь в Льесальвхейме с придурковатыми альвами под боком, но в душе так и остался настоящим ванахеймским асом и знатно скучает по родине. А если бы хоть на цикл, хоть по глухомани, но поохотиться на Ванахейме. Хускерлы тоже одобрительно поддерживают начинание Тора. Как так, раз в годичный цикл и ни одного чибиса не завалить, можно сказать, провести год в пустую. — Мой царь, — разомлевшая Герд, соблазнительно выпячивает грудь в развратном трудхеймском платье, в отличие от асгардских, и не пытавшемся прикрыть все прелести асиньи, так, чтобы тот сумел рассмотреть всё, что пожелает. — Было бы так интересно посмотреть на мощь гунгнира в действии! — Женщине не воину на охоте делать нечего, — буркает Тор. Локи знакомо кривится. — Охота — это не только лазание по буреломам и сон под кустами, дорогой брат, — сообщает он. — Есть же вполне цивилизованный её вариант с шатрами, слугами и скальдами для развлечений. Но, леди Герд, — снисходительно улыбается он в её сторону. — Боюсь, для гунгнира нужно будет искать целого дракона. Тора слова о драконе примиряют даже со «скучным» вариантом охоты, и он благодушно рыгает, хлебнув газированного напитка. Локи откидывается назад на спинку кресла и утомлённо прикрывает глаза. Устал. Он ведь тоже не железный, и тяжело часами просиживать со стариками на собраниях да шарахаться по замку без передыху. Особенно заметно это на исходе циклов, когда Локи садится в кресло в своих покоях и бессмысленно смотрит в стену, пытаясь разгрузить голову. Так что в том, что и самому царю бы хотелось улизнуть хоть на денёк подальше, Хёд уверен. Но поддастся ли тот соблазну? — Так значит дракона, — закусывает Локи губу. — На Вальхалле сейчас сезон чибисов, да и вообще мало там драконов. Вот в Ванахейме, говорят, их развелось……
Прямо у дверей в палаты матушки Хёда перехватывает царица, он и не сразу уразумевает, откуда она взялась. Руку держит цепко, а взгляд обманчиво мягок. Многие говорят о её доброте и милосердии, но в момент, когда та начинает с ним беседовать, Хёда пронизывает гадкий страх. — Милый, что ты здесь делаешь? Может, он всё себе придумал и трусится из-за пустяка, но с другой стороны, Хёд никогда не входил в касту бесстрашных воинов, махал на ристалище деревяшкой пару раз от силы, так что он не храбр. А асинья перед ним — самая могущественная женщина в девяти мирах, и он нутром чувствует, что отчего-то он ей неприятен. — Я лишь хотел навестить мать, и, если она захочет, пригласить отправиться с нами на царскую охоту. — Хёд, ты же знаешь, почему именно её отослали первоначально, — спрашивает царица, и Хёд до боли впивается себе ногтями свободной руки в кожу. — Да, Всематерь. Потому что желали стереть позорное пятно по имени Фарбаути, дочь Фьоргюна, или просто Фулла из истории досточтимого семейства. Матушка не свята, подвержена страстям и порокам и никак не может расстаться со сладким дурманом в голове. Только Хёд знает почему — однажды она проболталась. Остальные давно уже потеряли в неё веру. Даже старшая сестра. — И ты, разумеется, не хочешь подвести оказанное тебе Всеотцом доверие и показать собственный Дом капризным и блаженным. Фригга сжимает запястье Хёда сильней, и тот, не в силах сформулировать правильные и уважительные слова, загнанно кивает. — Хорошо. Сейчас о Фулле заботятся лучшие целители, но её болезнь больше вызвана её собственным желанием, а тут и они бессильны. Намёк ясен, Хёд снова кивает, но не может удержать себя от взгляда на закрытые двери. Он и сам часто злится на мать, за её слабость и то, как пришлось за неё платить им с братом, но такая отчуждённость самых близких родичей для него до жути странна. Это всё дворцовые перипетии, мать часто, находясь в полубреду, шепчет о том, что Асгард высасывает из своих обитателей души. Когда цепкие пальцы Фригги размыкаются, он быстро несётся в противоположном направлении.…
Ест Юхен слабо, больше размазывает тюремную кашу по тарелке и думает. Спустя строго отведённое время и стол, и вся недоеденная пища опустятся обратно в хранилища, Юхен заберётся в дальний от щита угол и продолжит думать уже там. И так все дни. Наверно, это и есть самое страшное наказание. Не заточение, не повторяющиеся как по нотам допросы и единственная встреча с отцом, сообщившим, что родичи отрекаются и позор их Дому не нужен. Нет, это Юхен пропускает сквозь пальцы, почти не замечая. Страшно, что никак не спрятаться от своих мыслей. Теперь он понимает, отчего предатели так часто обсуждали царя: им больше ничего и не оставалось. А Юхену и поговорить не с кем. Он всё испортил, знает, и именно из-за его ошибки предатели смогли бежать. У щита появляются новые эйнхерии, становятся по бокам камеры, смотрят строго на него. Юхен опасливо отходит от стола ближе к родному уголку. А потом появляется Орлерд, сын Биргюна, начальник дворцовой стражи, до сих пор носящий зелёный плащ лишь с оранжевой подкладкой. — Юхен, я решил тебе лично сообщить, что по результатам расследования мы выяснили, что в момент поджога камерами управляли издалека. С тебя сняты обвинения в покушении. — Но как же… Юхена прерывают раньше, чем он сам мог бы точно сформулировать дальнейший вопрос. — Но за лживое признание, несомненно, сильно затормозившее расследование, на твой Дом налагается вира. — У меня больше нет Дома, — льются ледяной водой слова, промораживая Юхена до костей. — На момент твоего признания был, — хмыкает Орлерд. — Так что не отвертятся, и с виновника уже не спросить, хорошо устроился, а? В одиночку, выброшенному из касты воинов и без гроша в кармане, — Юхену отнюдь не кажется, что устроился он хорошо. Тем не менее щит распускается, и Юхен сын никого теперь свободный ас. Орлерд неприязненно косится на кашу и приобнимает Юхена за плечо, выводя наружу. — Пошли-ка, покормлю тебя нормально. Юхен устал бояться, ещё больше устал думать и покорно идёт вместе с Орлердом. Покои того вместе с рабочим кабинетом и небольшой трапезной — если важная работа не даст далеко от себя оторваться — в тридцать шестой башне, всего в трёх башнях от покоев царя. Орлерд проводит их коротким путём, чтоб лишние глаза не пялились, а правильные слухи и так разнесут эйнхерии, видевшие, как его уводят. — Садись, — кивает Орлерд на небольшой столик, асов на шесть. — И не трясись так, горе. А Юхену в мягком поддоспешном костюме и одних тапочках очень неуютно — слишком привык с утра до ночи носить добротный доспех. — Как расследование могло показать, что это был не я? — решается он на главный вопрос. Ведь он же! Разумеется, он. С того дня, как сжег иномирцев, усомнившись в приказе, места себе не находил. Да и сам Орлерд его тогда отыскал на пересменке и подтвердил, что Всеотец крайне недоволен. Тому ведь вообще сложно, будто правит не дисциплинированными асами, а ванами из деревни: приказы не слушают, каждый норовит по-своему их переиначить, и титул уже не уважают. А царь каждого запоминает, позже по поступкам воздаст. Юхен перепугался: нашел, чем память царя занять! А потом того хуже, стали поговаривать, что Тор замыслил переворот, что не простил брату, что сам не удержал в руках всё и сразу. А у Тора наверху есть влиятельные друзья, те, что не мигнув глазом, пустят весь Аэсир по миру… — Ты есть-то будешь? — садится рядом Орлерд, подсовывая копченую слангятину и вырывает Юхена из затанцевавших в мозгу дум. Хоть это хорошо, Юхен думать не хочет, от этого жить страшно. — Почему? — вопреки этому вновь спрашивает он, тут же получая мягкий подзатыльник. — Вот, вроде, умным казался, сам смог понять, что нельзя Тору жить, и что сам царь не может его без последствий и разбирательств убрать. Юхен обиженно поджимает губы. Как с мальчишкой обходится, хотя самому-то едва-едва девять сотен лет наберётся. — Только заглянуть в камеры не догадался, — припечатывает Орлерд. На самом деле не смог, в последний раз на тех, кого к смерти приговаривает, взглянуть не посмел. И жутко опростоволосился. Но на вопрос это не отвечает, и Юхен продолжает насуплено сидеть. — Ничего расследование не показало, — горестно вздыхает Орлерд, уже и не рассчитывая, что Юхен хоть до чего-то сам дойдет. — Спас тебя наш царь. Юхен сидит оторопевший, а в глазах собираются слёзы. Ещё есть шанс, царь всё понял и даёт его ему. Вот только… — Но разве проблема не решилась? Бывший принц сам в слуги подался. Только об этом эйнхерии и судачили в последнее время, это потеснило даже новости о новом Разрушителе, созданном уже не двергами, а асами, и поимке предателей обратно. — Угу, подался, и ведёт себя смирнее некуда. Да только всё так же сидит за главным столом на трапезах и вокруг царя вьётся, будто по-новому вспомнил, что они братья. Но не позволит же Всеотец себя так легко обмануть! А с другой стороны, ведь они братья, и как брату не верить. Особенно старшему, что всю жизнь защищал и оберегал. Может, и правда, помирятся, — предателей рядом больше не будет, никто подстрекать не станет. На путанные рассуждения Юхена Орлерд только тяжелей вздыхает, и сам зажёвывает кусок мяса из общей чашки. — Это всё вы слышали и видели, что хотели. Я к младшему принцу ближе, я видел, что Тор уже давно не чтит их братства. Иной раз позвать забудет, другой остальным из свиты смеяться позволит. Как думаешь, откуда эти набрались всех идей? Юхен ёжится и опускает нос. Но его уже не трясёт, а в нос бьёт приятный аромат еды — вот и аппетит пробудился. Отбоялся, видимо. — Значит, слушай, — хлопает Орлерд в ладоши. — Об этом разговоре никому, сам понимаешь. А тебе пока нужно залечь на дно, уяснил? Орлерд грозно хмурит брови, Юхен торопливо кивает. — Сейчас ты отправишься в Стайнгард и снимешь комнату в «Безносом Харальде», а утром улетишь с небольшой делегацией аграрников. — На вялую попытку Юхена возразить, Орлерд и вовсе внимания не обращает, продолжая объяснять. — До Вальхаллы путь оплачу, там прибейся к какому-нибудь хозяйству и жди. Что ж, хоть какие-то перспективы.…
Отныне относительное уединение Локи может получить лишь в личном кабинете, там же безопасней всего вести беседы о самых страшных тайнах их семьи. — Я впечатлён, — без тени иронии говорит Локи, осматривая протянутые документы. В кое-то веки Тор поработал хорошо, и в чём! Упорно отслушал все древние собрания ярлов, предшествующие странной свадьбе, и выводы сделал. — Можешь же, когда хочешь, — добавляет он, потому что лицо у братца стало уж слишком самодовольным. — Список всех Домов, согласившихся на родство с йотунами… Пусть почерк брата и размашист, но несколько крупных листов, заполненных с обеих сторон именами стык в стык — далеко немало. И это в Асгарде, где сейчас брак между асом и любым другим несмертным считается самой отвратительной гадостью и карается изгнанием и абсолютным запретом на любое потомство. Развлекаться, особенно по молодости, конечно, никто не запрещает. В конце концов, все половозрелые асы стерилизованы и их мужские и женские семена хранятся в Садах Детей, дожидаясь своего часа, так что рождения ублюдков исключено. Но брак — это совершенно иная плоскость! — Я понял из их оговорок, что они затеяли всё это из-за страха. — Брат словно увял, сидит в кресле такой грустный и убитый, сам на себя не похож. Поступок предков вполне понятен, если оставить сухой расчёт. Тогдашняя империя йотунов — не нынешний забытый мирок. Им принадлежали и сам Йотунхейм, и богатый минералами и органическими материалами Нифльхейм, ну и стоящий в другом мире Утгард — постоянный источник рабов-двергов. На свадьбе все синекожие носили не дешёвые обвязки из плекси-материала, какие Локи видел на своих современниках, а богато обшитые и украшенные драгоценными камнями. Нибл процветал и представлял большую угрозу для только отвоевавшего со Свартом и понёсшего немалые потери Аэсир. — Предки оказались не столь идеальны, как нам рассказывали? — смеется Локи, размышляя над схемой, которую те пытались провернуть. Заключить достаточное количество брачных союзов, остудить жажду воевать кровожадного народа и защитить будущих наследников. И что-то пошло не так, раз потом это позорное пятно всеми силами постарались стереть, и ни один из Домов, записанных на помятых листочках, и в жизнь не признает своё родство с миром льда и тьмы. — Они оказались двуличными мерзавцами! — в сердцах восклицает Тор и бьёт кулаком по столу. — Мало того, что нарушили свои же догмы по трусости, так потом и вид сделали, будто не было ничего! — Потом йотуны стали терять в позициях, утратили Ниф, были выгнаны двергами. Попытались захватить Мид, — Локи жуёт губу. — И из тех, с кем стоит считаться, превратились… в то, что превратились. Побитых, жалких, доживающих свой срок. Всего их сейчас около двух сотен тысяч, против двадцати шести миллиардов асов во всех мирах. Тор становится грустней, и Локи противно видеть брата таким. Уж лучше бы как раньше бессмысленно поржал над жалкими варварами и пошёл в долгий и пьяный загул. С умением думать Тор получил и способность осознавать, что мир вообще-то не так уж и однозначен. Да только принимать такое знание он ещё не научен. — Что ж, готов к скорой охоте? — меняет тему Локи и из грозовой головушки, мелькнув на прощание, пропадают все неприятные думы. — Спрашиваешь! Как думаешь, убийство дракона сойдёт за подвиг для возвращения мьёльнира? — Сначала убей его, — хитро улыбается Локи. Они оба смеются, когда их прерывает легкий звякающий стук под потолком. — Это что, сорока? — удивленно говорит брат, всматриваясь вверх, на резвящегося в чаше для колдовского пламени Икола. — Нет, это мой голем, — не менее удивлённо отвечает Локи. Неужели по закону подлости и этот оказался порченным? Не мог же он просто так вернуться, не выполнив задания… Локи не успевает додумать эту важную самоуничижительную мысль, как на стол пикирует, сваливая всё содержимое, светлое пятно. — И этот твой? Локи только открывает рот. Да, этого ворона он точно раньше не встречал. — Выходит, что так. Тот абсолютно белый.