***
За несколько часов до описанных выше событий. Научный отдел, лаборатория статистического анализа и моделирования, кабинет 417.
Акаги Рицуко развалилась в кресле, затянувшись тонкой ментоловой сигаретой. Дорогой табак щекотал гортань, оседая мятной свежестью во рту. Удачное стечение обстоятельств и её ум, вместе с мудростью и опытом Фуюцуки, помогли им хотя бы приблизительно понять сложившуюся в настоящем ситуацию. Обидным было то, что они почти ничего не могли изменить: победы над ангелами были предсказаны, будущее расписано, и пока все предсказания, написанные на призрачных листах, проецируемых куском обсидиана, сбывались. Но самое страшное было в конце: человечество это и есть восемнадцатый ангел, а для рождения Бога все ангелы должны пасть. Тринадцать Душ настолько крепко держат в руках власть над миром, что предотвратить всё то, что будет происходить, почти нереально. Только если найти и физически устранить их всех, вернув власть в руки ООН. Но был и ещё один момент: реального местоположения и возможностей Тринадцати никто не знал, хотя их самих знали все, кто хоть раз открывал Новый Завет. Однако возможность изменить хоть что-то была, одно это уже давало сил бороться. Учёная лёгким толчком ноги в чёрной лакированной туфельке подкатилась к кофеварке и с наслаждением отхлебнула горячий ароматный кофе, до краев заполнявший чашку. Рабочий день уже подходил к концу, а сердце наполнялось предвкушением сегодняшнего вечера. Вдруг дверь с шипением открылась и раздался голос, который она ненавидела: — Доктор Акаги, почему проигнорировали мой вызов и не отчитались лично о последних двух днях своей деятельности? — дёрнувшись от слова «отчёт» и собрав волю в кулак, Рицуко обернулась: — Я направила свою ассистентку Ибуки к вам с отчётом. Или она вас не удовлетворила? — с презрением посмотрев на Икари Гендо, девушка встала, и, демонстративно отхлебнув из кофейной кружки, сделала шаг к шкафу с одеждой, намереваясь сменить лабораторный халат на элегантный пиджак. Вдруг удар в низ живота отбросил тонкое тело обратно на стул. По бёдрам текли струйки мочи, пачкая кружевное белье, новую юбку и любимое кресло. Кружка матери с жалобным звоном превратилась в фарфоровые осколки, заливая тёмно-коричневым напитком белую лабораторную плитку. Пульсирующая боль разливалась по телу, туманя разум. Ещё удар, и скрюченное в приступе кашля женское тело выпадает вперёд из кресла, на одних рефлексах падая на четвереньки. Резкий рывок, и пуговицы блузки с треском разлетаются по лаборатории, а змейка юбки следует за блузкой, обнажая дрожащее тело. Мокрая ткань трусиков больно впивается в самые нежные части тела, вынуждая подняться на ноги. Ровный, полный звенящей ненависти голос над самым ухом: «Ты жива, пока выполняешь мои приказы: ещё одна ошибка, и ты станешь бесполезна. Даже тот факт, что сосёшь ты лучше твоей матери, не поможет тебе выжить. Понятно?». Дальнейшее я не смотрел, вывалившись в реальность от звонка в дверь.***
Дом Акаги Рицуко, вечер.
Девушку увезли в госпиталь в полубессознательном состоянии, а я с дикой головной болью развалился на полу, не имея сил даже встать. Эмаль ванной навсегда приобрела розоватый цвет, а внутри меня что-то оборвалось: в очередной раз чуть не умер тот, кому небезразлична моя жизнь. Как же я устал видеть смерть… На плечо легла рука Аянами: — Тебе больно, Синдзи? — хоть она сейчас рядом. Интересно, насколько долго это продлится? Когда моя слабость, глупость или самовлюблённость оборвёт её жизнь? Через сколько циклов откажет сложное экспериментальное оборудование, возвращающее душу в её тело? — Больно… Я устал: слишком тяжело выносить всё происходящее вокруг. — Что я должна делать? — Для чего? — Чтобы ты жил. Твоё существование приносит мне радость. — Тогда почему ты сама боишься? — Я боюсь того времени, когда Командующий скажет, что мне пора исполнить то, для чего я сотворена. — Рей, я сделаю всё, чтобы не допустить этого. — слёзы, опять слёзы… — Тебя же нельзя заменить. Зачем ты будешь рисковать собой? — Потому что я так хочу. Потому что у меня есть шанс и потому что единственное, что я умею, это убивать. — Ты хочешь… А чего хочу я? И что такое хотеть? — Это когда ты испытываешь желание совершить что-то. — Я хочу узнать, буду ли я нужна тебе после того, как доктор Акаги выздоровеет? — Почему ты вообще подумала, что я перестану любить тебя из-за Рицуко? Молчание было мне ответом. Это был самый длинный диалог за всё время нашего общения. С кряхтением встав, я дотащил своё тело до кресла и принялся обдумывать дальнейшие действия. Гендо сошёл с ума. Если его не осадить, не показать ему, что он не всемогущий и не бог, то творящиеся безумства продолжатся. И тогда уже ничего нельзя будет изменить. Люди имеют свойство ломаться, если их слишком прессовать. А со сломанным человеком можно творить любые, даже самые ужасные вещи: Аянами тому яркий пример. По всем моим прикидкам мне нужно действовать: повалять Гендо по полу, показать, что он сам не в безопасности и рассказать, что можно делать, а чего делать нельзя. Иначе он убьет Акаги, сломает Фуюцуки, а потом придет и мой черед. Боль отступает, но усталость берёт своё: мне нужно отдохнуть, завтра трудный день. Открыв глаза, я залюбовался: Рей лежала на диване, заливаемая лунным светом. Изгибы обнажённого тела отливали серебром на тёмно-зелёном бархате обивки, а сосредоточенный взгляд изучал какую-то книгу. То, что обычному человеку света хватало бы лишь на то, чтобы не спотыкаться о мебель, её не смущало абсолютно. Она должна знать: — Аянами, завтра я иду к Гендо: мне нужно с ним о многом поговорить. Миром это не кончится, а потому будь осторожна. — Я иду с тобой. Я буду защищать тебя. — Не надо: я сам справлюсь, а от тебя там будет мало толку, да и ты не любишь кровь. Пойми, мне некогда будет обращать внимание на то, кого я убиваю. Не хочу осознавать, что стал причиной твоей боли. — Та, что во мне, знает что делать, если ты не вернешься. — Ты хочешь сказать, что уничтожишь этот мир, если я умру? — стоп, она что, в полной мере осознает свою природу?.. Теперь понятна её отрешённость… — Я не хочу снова чувствовать ту боль, что была во мне до тебя. — Не надо, даже если я уйду, прошлое будет в тебе. Неужели ты готова потерять всякую память обо мне только-ммм-м… — договорить не успеваю: мои губы накрывает тонкими и жаждущими губами. Пьянящий поцелуй резко прекращается вопросом, заданным сбивающимся голосом: «Ты хочешь стать со мной одним целым? Слиться и телом и душой?». Вместо ответа продолжаю поцелуй, снимая с себя испачканную кровью рубашку и отшвыривая прочь. Штаны и трусы отправляются следом, а два сплетенных тела падают на диван, ещё влажный от воды, смешанной с кровью. Наши чувства, наши желания, наши мысли и тела сплелись — сложно понять, где чьи. Пелена страсти захлестывает с головой, отнимая волю и даря наслаждение. Нежная кожа под пальцами, сотни лёгких касаний и вырвавшаяся из-под контроля её сила, ураганом пронёсшаяся по комнате, сметая бумаги со столов и звеня химической посудой в шкафах. Даже обычный секс устанавливал очень прочную эмоциональную связь между людьми, что же произошло в гостиной между нами в эту ночь, понять я не смог. Возможно, не совсем человеческая природа Рей как-то повлияла на нас. Возможно, она что-то сделала специально. Гадать я не буду, а Аянами не скажет: сама ничего не помнит. Я пришёл в себя на кровати в одной из наших комнат, ласкающий языком нежный животик, покрытый едва заметным пушком, который отливал синевой. Капельки крови, смешанные с семенем, покрывали простынь, а девушка находилась в нирване, едва осознавая, что с ней происходит. Мою спину весьма густо покрывали царапины, а раны на левой руке затянулись. Чудны дела твои, Господи, даже если ты лишь маленькая синеволосая девочка. Бездумные глаза с расширенными зрачками смотрели в потолок, а капелька пота стекала по ключице. Попытавшись пошевелить рукой, к своему ужасу заметил как левая рука Аянами в точности повторила мое движение. И тут в голове я услышал её голос: «Не бойся, теперь мы вместе. Ты никогда не умрешь для меня». Голос пропал, а Рей потихоньку начала приходить в себя. Сначала мне было дико ощущать как моё тело пытается двигаться против моей воли, чувствовать лёгкую боль внутри и остаточные спазмы удовольствия, но потихоньку мы начинали понимать где чьё тело, и где чей разум. Если это и есть Комплементация, то я вдвойне не хочу её. Я это я, и заниматься сексом с оставшимися тремя миллиардами людей не желаю ни при каком раскладе. Кажется, это единение было тем, чего хотел Гендо, для чего он и заварил всю эту кашу. Остаточный фон её разума, лёгкое невесомое касание, обещающее любовь и преданность, ощущалось во мне. Перегруженный впечатлениями, я дремал, положив голову на живот Аянами, вслушиваясь в стук её сердца. Терпкий запах любви убаюкивал, а тонкие пальчики нежно массировали голову, снимая усталость и расслабляя. Но сон так и не шёл: слишком много вопросов в моей голове требовали ответа. У меня полностью отсутствовал план того, что мне нужно делать. Прорываться к Гендо с боем от входа бессмысленно: выдохнусь, не дойдя до конца. Положить конвой я смогу, особенно после такой хорошей подзарядки. Принудить секретаршу открыть мне двери лифта проще простого. А с Гендо я уж думаю, справлюсь. Оружие там прятать негде, максимум пистолет в столе, а такая мелочь не опасна для меня. Только если это не какой-нибудь медвежий револьвер вроде S&W 500 Magnum или Целиски, который и атакующего слона заставит сесть на задницу, но это уже экзотика. В Геофронт же попасть можно под предлогом обследования у психолога после неудавшегося самоубийства: сомневаюсь, что мне откажут. Госпиталь внутри штаба находится всего лишь уровнем ниже чем Верхняя Догма. Остается лишь перебить конвой так, чтобы тревогу не подняли раньше времени. Думаю, что это в принципе выполнимо. Кабинеты врачей и пункт первой помощи размещены возле мостика, а казармы охраны и посты расположены в основной своей массе возле входов и выходов из пирамиды, что дает мне колоссальное преимущество по времени, а автоматические турели не способны адекватно вести цель, которая перемещается быстрее бегущего человека. Просматривая в памяти план Геофронта, всё больше убеждаюсь в реальности своих замыслов. Бежать охране из караулок внизу минут десять, с учётом всех пересадок по лифтам и пробежкам по лестницам. Плюс вооружиться ещё пара минут: на постах они стоят только с Глоками, а всё серьёзное у них в пирамидах. Пока их тебе откроют, пока ты оружие достанешь, пока зарядишь… И тревогу ведь поднимут не сразу, а когда обнаружат трупы. Фора получается приличная: минут двадцать. Вопросы появлялись вместе с ответами: что с Гендо делать? Убить не вариант — не уйду живым. Тупые дуболомы из охранки положат, ведь приказ отменить будет некому. Только если Фуюцуки разберется в ситуации и успеет отдать приказ. А потом второй вопрос: что делать с Тринадцатью? Гендо их устраивает, так как пока им по пути. Козо они не доверяют от слова совсем, а потому могут прислать любого человека, хоть даже одного из своих. И тогда уже не попляшешь. А убедить Гендо невозможно: проще головой лобовую броню танка пробить. Он ведь фанатик, да ещё и с великой целью, а потому все методы хороши. Хотя, садисты обычно весьма трусливы и очень ценят свою жизнь. Это не правило, но чаще всего случается именно так. Шантаж — возможно, но только чем? У него ведь и нет ничего, только его цель и злоба. Разве что как Акаги, лишить его клонов Рей, но тогда она сама становится уязвима, и я сам себя подставляю. Чёрт, я даже не знаю, чего он боится, и о чём думает! О каком шантаже может идти речь?! Совсем уже мозги протухли! Вломиться в голову, отправить на больничную койку, а там пусть у Фуюцуки голова болит, что делать. Я не стратег, и такими организациями управлять не умею, так к чему мои философствования? Завтра будет день, и завтра буду решать: утро вечера мудренее. С такими мыслями я и отключился, провалившись в пелену снов. Завтра нас с Рей ждал очень тяжелый день…***
Солнечный свет пробивался через жалюзи, вырывая из сна. Мягкая постель обволакивала тело, спина нещадно чесалась, а глаза слезились от яркого спросонья света. Воспоминания вчерашнего дня смешивались со снами, складываясь в бредовую картинку. Тряхнув головой от особо нелепого видения, я проснулся окончательно. Из ванной комнаты доносился шум воды: наверное Аянами моется с утра пораньше. Будильник на тумбочке показывал 8:17, за окном трещали цикады и тихо гудел кондиционер в прихожей. Сейчас бы сесть с чашечкой ледяного мятного чая на веранду и тихонько покачиваться в кресле, наслаждаясь свежестью и теплом, а не устраивать кровавую баню из, в принципе, невиновных людей, ради того чтобы защититься от одного беспринципного ублюдка. Ворс ковра приятно ласкал голые пальцы ног, против воли вызывая улыбку. Рей мылась в душе, смешно морща нос от воды, попавшей на лицо. Интересно, осуждённые на казнь тоже стараются подметить каждую деталь в свой последний день? Девушка ушла, накинув на плечи полотенце и уступив мне ванную комнату. Аянами настолько молчалива и неприхотлива, что её иногда даже не замечаешь: вроде и есть человек, и нет его. Но без неё так пусто внутри… Весь завтрак состоял из несладкого чая и плитки шоколада: никогда не ешь, если предстоит бой. Пара длинных гвоздей с откушенной шляпкой под пряжку ремня: вдруг металлоискателем обыщут. Тело и разум полны энергии действовать, всё вокруг кажется медленным и ярким, и хочется кричать. Кажется, пора звонить охране. Тянусь к телефону, как меня останавливает тонкая девичья рука: — Я иду с тобой. — Аянами, мы же всё вчера обсуждали: ты ничего не сможешь сделать, только умрёшь. А Акаги сейчас в реанимации. — Я должна быть рядом. — и что? Может ты ещё и жить должна за меня? У меня есть шанс выжить, у тебя его нет. Кажется, мы всё обсудили? — Я могу помочь. — Интересно, чем же? — Я знаю, но тогда мне придется защищать ещё и тебя, что добром не кончится. Давай ты останешься на медицинском уровне и просто подождёшь меня там? — Хорошо. — Пора звонить… Начальник конвоя был жутко недоволен и зол, но после звонка куда-то, одобрил поездку. Через пятнадцать минут басовито урчащий двигателем «Хамви» с шестью мордоворотами подкатил к калитке дома. Слегка дрожащими руками я закрепил скрепку на силиконе браслета, чтобы отключить его в Геофронте. Дома держал его отключенным, но у охраны наверняка есть что-то, что фиксирует его работоспособность, а поднимать тревогу раньше времени я не имею права. В душном и тесном салоне, забитом обвешанными оружием солдатами поездка никак не могла быть комфортной: чей-то приклад упирался мне в печень, а подсумок с магазинами нещадно давил в левый бок. Нас с Рей разделили: меня посадили в кузов, а её в кабину. Мои конвоиры расслабленно травили анекдоты, лишь изредка поглядывая на меня: видимо они уверились, что в браслете я безопасен. Их самоуверенность и станет их могилой. Стерильное освещение штаб-квартиры почти не давало теней: светодиодные панели заливали всё безжизненным белым светом. Нас с Рей вели по бесконечным уровням и переходам пирамиды, взяв в коробочку, лишь только периодически останавливаясь на постах охраны возле лифтов и на пересечении крупных коридоров. Одетая в школьную форму девушка размеренно шагала впереди, я шёл сзади, сложив руки на груди и постепенно превращал скрепку в причудливой формы проволоку, которая уж точно не сорвётся и не включит браслет в самую неподходящую секунду. Момент истины приближался: до поворота к кабинетам врачей оставалось метров десять, и мне уже давно пора было бы начать. Глубоко вдохнув, я закрываю глаза и прекращаю сдерживать то, что рвется наружу. Шаг, и мир выцветает до чёрно-белого кино, замедляясь и превращаясь в карикатурную картинку самого себя. Рей медленно поворачивается ко мне: наверняка ощутила, что что-то изменилось. Сотканные из воли шесть узких клинков пробивают затылки охранников, перерезая спинной мозг и останавливая сердца: тренированного человека недостаточно убить, ему нужно ещё и не дать шанса убить тебя в ответ. Я иду вперёд, через обжигающий кожу ветер, в который превращается на таком ускорении воздух. Каждый шаг как победа над собой и над окружающим тебя миром. Ещё не осознавшие своей смерти охранники пытаются повернуть внезапно одеревеневшие тела и поднять непослушные руки. Цвета постепенно начинают снова заполнять зрение: слишком много сил забирает такое ускорение. Трупы медленно валятся кто куда в разных позах, а Аянами с удивлением и страхом смотрит на меня, стоящего перед ней: — Жди меня неподалёку отсюда, хорошенько спрячься и не вылезай. Если что-то пойдёт не так, беги к Фуюцуки. Когда у меня всё получится, ты узнаешь об этом. — Слегка приобнимаю её и шепотом продолжаю: «Я обязательно вернусь». Девушка лишь молча кивает и уходит куда-то вглубь технических коридоров. Пистолет и подсумок с двумя обоймами к нему, послушные моей воле, прыгают в руку. Слегка ускорившись, иду к лестнице. Низкий рёв сирены оповестил о том, что тела нашли: игра началась. Панель на потолке открылась, освобождая турель. Блёклое марево щита окутывает тщедушную фигуру подростка, два пистолетных выстрела и обломки техники лишь бессильно свисают с потолка. Иду дальше, выжимая из тщедушного подросткового тела всё, на что оно способно: воздух жжёт лёгкие, глаза слезятся, а сердце колотится об рёбра, едва выдерживая нагрузку. Терпи, друг, легче уже не будет! Два охранника с МП5 выкатываются из перпендикулярного коридора, открывая огонь на подавление. Щит держит, ещё два выстрела и люди, лишившись мозгов, заваливаются на спины. Фрагментирующиеся пули это страшная вещь: никогда не видел, чтобы 9×19 пара отрывал людям головы. У нас я таких даже не видел: наверное, какая-то новая разработка. Тела конвульсивно подёргиваются, заливая кровью пол и хрипя в агонии. Переступаю через них, отмечая, что кроссовки придётся выкинуть: пористая подошва хорошо впитывает кровь. На лестнице снижаю темп, чтобы не выдохнуться раньше времени: слишком много я уже потратил сил, чтобы позволять себе и дальше играть в терминатора. Правда, есть ещё одно средство, но это уже на тот случай, если у меня будет выбор между смертью и им. Медленно бреду по лестнице, восстанавливая дыхание и приходя в себя. Сердце начинает утихать, а боль, разрывающая лёгкие, уходит. Поправив слегка сбившуюся скрепку, я продолжил идти вверх. Ещё один пролет, и я уже в Верхней Догме. Лезть туда без информации о происходящем — самоубийство. За дверью я ощутил человек пятнадцать, наспех организовывающих что-то вроде баррикад из столов и тумбочек. Столешницы в штаб-квартире обычно были из весьма толстого мрамора на металлической подложке: наверное именно для таких случаев. Вот и всё: гранат у меня нет, МП5 я бы не потянул в ускорении, а ломится с глоком и двумя стальными гвоздями на толпу вооружённых людей в лоб это глупость. И, если мне не изменяет память, то в охране Гендо была парочка штурмовиков в полной броне, которым стрельба из глока что горох о стену. Либо я решаюсь на прорыв, либо мне конец: через десять минут охрана будет тут, и тогда всё летит к чертям.***
Когда поступил сигнал тревоги, персонал Верхней Догмы был на своих рабочих местах. Ежемесячные тренировки и учения крепко засели в их головах. Каждый знал своё место и свои обязанности. Мужчины деловито тащили столы, перегораживая единственный проход к кабинету Командующего, пехотинцы в тяжёлой броне сменили стволы на штурмовых винтовках, прикрепили сошки и заменили магазины на барабанные, превращая автоматы в ручные пулемёты: они будут костяком обороны. Остальные люди дрожащими руками заряжали пистолеты и пистолет-пулемёты, вспоминая правила обращения с оружием и надеясь, что их минует сия чаша. Две автоматические турели выпали из потолка: операторы заняли места за пунктами управления, готовые к нападению, проверяя состояние установок и количество боезапаса. Все суетились, понимая, что времени у них в обрез, секретарша плакала, размазывая по лицу макияж: она и не думала, что на её теплой должности придётся применить оружие…***
Долго задерживаться нельзя, иначе меня просто зажмут и расстреляют. Охрана внизу наверняка уже вооружилась и, нацепив броню, бежит сюда. Закрыв глаза, отрешаюсь от реальности, погружаясь в себя: ни оружие, ни физическая сила мне сейчас не помогут. За дверью огоньками ощущаются люди: испуганные, дрожащие и решительные. Пятнадцать человек, из которых двое уверенных в себе и готовых убивать, двое сосредоточенно-напряженных, а остальные готовы на всё, лишь бы убежать подальше. Даже тех четверых слишком много на одного меня, а потому пришло время для того самого средства. Два лезвия распарывают запястья, открывая крови дорогу: так гораздо легче, но это лишь временное облегчение. Кровь не бесконечна, и это самый большой её недостаток. Розоватый пузырь щита окутывает мою фигуру, две бордовых ниточки тянутся к нему из разорванных вен. Мир тает в серой дымке, выгорая, оставляя лишь призрачный туман вместо стен и горящие факелами огоньки человеческих «Я». Шаг, другой, и я вхожу в коридор, а выгоревшая и запёкшаяся кровь оседает коричневым пеплом за мной. Шаг в сторону, призрачными дымками расцветают стволы, направленные в мою сторону. Шквал пуль проносится совсем рядом, цепляя щит только краем, превращая дверь в ошметки. Стволы медленно поворачиваются вверх и вправо, выбрасывая стрелянные гильзы. Первыми стреляют пистолеты-пулемёты, потом автоматы и пистолеты. Несколько пуль из второго залпа попадают в щит: кровь облачками медленно осыпается на пол. Два гвоздя, разогнанные почти до скорости звука, пробивают лицевые щитки двух солдат с ручными пулеметами, а кровавое лезвие вспарывает шею мужчине в форме уборщика, судорожно сжимающего свой УЗИ. Ножи, которыми были вооружены солдаты, прыгают в руки: чем меньше я трачу сил, тем дольше протяну. Чёрт, как же мне больно! Хочется свернуться в комок и завыть, спрятаться от этого ужаса и ненависти, льющихся от умирающих людей: агония всегда ужасна, особенно когда ты чувствуешь её вдвойне ярко. Вламываюсь в толпу, просто нанося удары по всему, что ощущаю вокруг: друзей тут нет. Вдруг натыкаюсь на знакомое лицо: секретарша Икари, выронив маленький дамский револьвер, сжалась в углу. Турели продолжают стрелять, периодически попадая в щит, но на них у меня сейчас нет времени, хоть каждое попадание отнимает силы, столь необходимые для того, чтобы победить. Метнув нож в убегающего служащего и пришпилив его к двери, я подхожу к девушке и рывком поднимаю её, заглядывая в глаза. Нет времени разбираться и щадить её разум, а потому я грубо вламываюсь: тело начинает дёргаться в конвульсиях боли, но нужная информация у меня. Бьющееся в эпилептическом припадке тело падает на пол, а я чувствую, что мне осталось очень мало времени, прежде чем я отключусь. Кнопка вызова лифта, замаскированная под корпус селектора, срабатывает как положено, и кабинка уносит меня вверх: на встречу, ради которой сегодня погибли столь многие.***
Впервые за долгое время Икари Гендо не знал что делать: он никак не мог предвидеть того, что обычная психологическая ломка вызовет настолько масштабные последствия. Его сын оказался гораздо сильнее, чем он мог ожидать, а его действия слишком непредсказуемыми. И, чтобы выжить, он должен будет использовать то, что тщательно скрывал от всех. Тех, кто обладал силой, отличной от обычных людей, в Японии ограничивали в правах издревле. Будучи буракумином, Гендо Рокубунги пришлось взять фамилию жены, американской японки, чтобы иметь возможность выйти в люди. Кажется, ему придётся снова раскрыть себя. Заготовленные на подобный случай листы пергамента с символами разлетелись по кабинету, занимая свои места. Проверив, все ли части находятся на своих местах, и убедившись что всё нормально, Гендо расслабился. Сегодня ему предстоит показать, что европейцы ничего не знают о магии. Закрыв глаза и откинувшись на спинку стула, ему оставалось только ждать.***
Звонок лифта оповестил меня, что я на месте. Двери открылись, давая мне дорогу в кабинет. Лёгкая дымка, невидимая обычному глазу, витала в зале, вытекая из ярких огоньков, раскиданных по стенам, потолку и полу. Укрепив защиту до предела, я шагнул внутрь, собирая всю энергию для одного единственного удара: если я смогу взять его разум под контроль, я победил. Ускоряться нужды не было: он не выглядел тем, кто способен хоть на что-то в рукопашном бою. Туман начал медленно сгущаться вокруг защиты, с каждым шагом всё сильнее облепляя кровавый кокон. Мой враг медленно встал со стула и сделал шаг навстречу. Чёрт, это что-то новенькое: защиту будто сжимали в стальных тисках, я чувствовал онемение в пальцах и лёгкое головокружение, говорящее о том, что я отключусь буквально через минут пять. Попытавшись сделать шаг вперед, я понял что двигаться вперёд уже не могу. Однако внутри щита я всё ещё был единоличным хозяином, и мой разум был свободен. Сев на стол, с неприкрытым торжеством в голосе Гендо начал говорить: — Ты знаешь, в чём твоя единственная ошибка? Ты всё сделал правильно, кроме одного — решил мне перечить. Обязанность сына — быть послушным своему родителю и поддерживать его во всяких начинаниях. Ты же всегда сопротивлялся мне. Ещё в самом раннем детстве ты желал самостоятельности, а Юй потакала тебе. Я думал, что твоё своеволие угаснет, если ты поживешь немного в одиночестве и осознаешь, что такое, когда тебя все ненавидят. Но нет, вместо того, чтобы стать мне верным помощником в жизни и послушным инструментом в моём плане, ты всё рушишь. Ты перенял непочтительность и желание ломать заведённый столетиями порядок от своей матери, но не получил от неё разум, который помог бы тебе смирить свою гордыню. Даже хорошо, что она навеки заперта в Еве, исполняя мою волю. Я же хочу единственного: чтобы в мир вернулась рука Бога, восстанавливая справедливость и направляя мир в будущее. Старики из Тринадцати думают категориями позапрошлого тысячелетия, уверенные в том, что человечеству необходимо счастье и добрый Бог. Нет, не мир нужен этому миру, но меч. Подчинись мне, сделай то, что должен и тогда я стану новым Творцом для нового человечества! — Да, Гендо, я не думал, что всё так плохо с твоей головой… — Ты борешься, всё ещё борешься, готовый отдать всю свою кровь, лишь бы всё было так, как ты хочешь. Это похвально, но это мешает МНЕ! А потому тебе остаётся только стоять и ждать, пока твоя защита падёт, и твоё тело станет делать то, что хочу я. И не важно, хочешь ты того, или нет. — отрешившись от его болтовни, я старался нащупать лазейку в той гадости, которая облепила мою защиту и мешала мне совершить то, что я задумал. Постепенно я продавливал эту мерзкую хмарь, пытавшуюся забраться в любую дырку и переделать всё под себя. Ощущения тела начали медленно размываться: у меня не больше пары минут. Снимаю защиту и эта дрянь радостно рвётся ко мне, размазавшись в пространстве. Ускорившись до предела, замечаю неоднородность в медленно плывущем к моему лицу облаке и ловлю насмешливо-торжествующий взгляд Икари Гендо. Рывок, и вся защита его разума рушится, пропуская меня в глубины этой клоаки. «Отключи защиту кабинета и вызови Фуюцуки!» — мысль-приказ, и хмарь рассыпается на кусочки, втягиваясь в листки на стенах. Не теряя зрительного контакта я следую за ним, едва переставляя ноги. Пол укрывает пепел от сгоревшей крови и рассыпающихся от лёгкого дуновения моего дыхания листков пергамента. Тело Командующего как сомнабула переставляет ноги, и безжизненным голосом произносит в селектор: «Отбой тревоги, Фуюцуки и Аянами срочно в мой кабинет». Перед тем, как потерять сознание, я стараюсь разрушить как можно больше, вырывая целые пласты памяти и знаний из разума Командующего: не хочу повторения того ужаса, что сопровождал меня в последние недели: мне хватило. Сознание уже мутилось, я плохо понимал, где я и что со мной, но отпускать Гендо даже сейчас было бы опрометчиво: процесс разрушения только начался, а потому он всё ещё опасен. Вдруг звонок лифта сообщил мне, что я тут уже не один. Что-то сине-белое метнулось ко мне, а сознание заполонила тьма.***
Полковник Фуюцуки сидел в своем кабинете, когда объявили тревогу в Верхней Догме. Вздохнув, старый солдат открыл оружейный шкаф и достал свою старенькую М4, подаренную генералом Паркинсом, командующим японским гарнизоном Армии ООН, в бытность того бригадным генералом армии США, попавшим на его операционный стол после пули ушлого китайского снайпера. За спасение жизни Джефф тогда подарил ему эту винтовку и ящик настоящего виски, после Удара превратившегося в великую ценность. Скривившись от боли в колене, пожилой человек крепче зашнуровал ботинки и нацепил подсумки с магазинами. «Интересно, что там опять произошло?» — подумал Козо, застёгивая крепления лёгкого бронежилета и подпрыгивая несколько раз, чтобы проверить, всё ли закреплено нормально. Удовлетворившись тем, как всё сидит, и обрадовавшись, что годы бумажной работы не сильно сказались на нём, готовый к бою полковник снял штурмовую винтовку с предохранителя и сделал шаг к двери. Но дверь открылась сама, пропуская встревоженную синеволосую девочку: — Рей, ты что делаешь в Геофронте? Вы с Синдзи под домашним арестом! — Синдзи нужна помощь. — лицо военного потеряло всякий намек на небрежность, став фарфоровой маской. Поставив автомат на предохранитель, военный спросил: — Где он и что с ним? На него совершено нападение? Его взяли в заложники? — Он устранил конвой и направился в Верхнюю Догму. Я решила, что вы можете помочь. — О, чёрт! Долбанный придурок! Сын своего отца! Бегом за мной, надеюсь что мы успеем! Картина, открывшаяся им на выходе с лестничной клетки, поражала воображение: два тела в полной экипировке с искорёженными лицами, несомненно мёртвые, обезглавленный уборщик, забрызганные кровью стены коридора, несколько выпотрошенных, но всё ещё живых людей, с безумными взглядами, пытающиеся засунуть разорванные внутренности обратно на своё место. Некоторые уже умерли, неестественно развалившись в лужах крови. Вся в рвоте скорчилась секретарша, смотря безумными глазами в потолок, под которым струился дымок от сгоревшей изоляции. Мёртвые лежали на полу, а кто-то из персонала, прибитый ножом к двери, лихорадочно пытался сняться со столь экзотической булавки, но лишь расширял рану, периодически поскальзываясь на собственной крови. Запах дерьма и внутренностей смешивался с пороховой гарью и дымом от сгоревшей электроники. Увидев это, Рей побледнела и сжала руки, комкая подол юбки, а Фуюцуки только крякнул и ускорил шаг, лишь холодный пот выступил на его лбу. Пол покрывали хлопья засохшей крови, сворачивающие в приёмную кабинета Икари Гендо. Вызвав лифт, Козо прислонился к стене и повторно снял автомат с предохранителя. «Надеюсь, мне не придётся выбирать, кого убить: сына или отца», — подумал полковник, шагая в лифт. В кабинете Командующего весь пол устилали рассыпавшиеся в пыль кусочки пергамента. Козо уже видел нечто похожее: когда они убегали из Антарктиды на быстроходной яхте, спасаясь от Удара, всё судёнышко было облеплено похожими бумагами, а Гендо, мертвенно бледный, сидел и рисовал символы, макая кисточку в свою кровь. Законченная бумага занимала своё место в причудливом рисунке и приклеивалась так плотно, что её было невозможно оторвать. И потом, когда они пришли в сознание после Удара, этим пеплом был усеян весь корабль, а Икари светился, как новый пятак. Сейчас же всё было иначе: пустой взгляд его бывшего ученика, пускавшего слюни на щегольский пиджак, и его сын, бледный и истекающий кровью, стоял на коленях, уперев дрожащие руки в стол, но продолжал упорно сверлить взглядом безумное тело своего отца. Аянами кинулась к Синдзи, и, сорвав с себя рубашку, начала перевязывать кровоточащие руки парня, обмякшего в её руках. Подойдя к столу, полковник нажал кнопку громкоговорителя и сказал:«В связи с ранением Командующего, я, Козо Фуюцуки, временно беру на себя его полномочия. Нападение террористов предотвращено героическим действием персонала и сына главнокомандующего, Икари Синдзи. Отбой тревоги, и немедленно пришлите медицинскую бригаду в Верхнюю Догму!» Начиналась новая эпоха: у всего человечества появился шанс пережить этот катаклизм. Но сколько же ещё работы придётся совершить, чтобы этот шанс стал реальностью?