Возвращение домой

Разумеется, мне было бы не сложно к тебе прислушаться, если бы не собственное сердцебиение. Такое сильное, будто ритм жизни неминуемо готов был разворотить всю грудную клетку. Здесь и сейчас. Ты резкая. Ни разу не мягкая и не милая. Требовательная, сильная, в каждом из своих движений уверенная, что имеешь на всё это право. И если прежде я думала, что утешить тебя — это своего рода шанс, пусть и бесчестный и эгоистичный до безумия, тут далеко ходить не надо — ты не утешать себя мною пришла. Может быть, подуспокоиться. Может быть, снять напряжение и уже наконец расслабиться. Но никак не подставлять свою милую головку поглаживаниям моих рук и мягким, нежным поцелуям принятия и поддержки. В каждом порыве чувствуется твоя непоколебимая уверенность. Ты не даешь мне и вздохнуть толком, тянешь, направляешь, словно с закрытыми глазами готовая пройти все препятствия и оказаться уже в угодном тебе месте. Грех жаловаться, я сама этого хочу, но не уверена, что именно таким образом. А с другой стороны, заслужила ли я большего, по сути-то?.. — Думай тише, — шипишь, и такая ты непохожая на себя прежнюю, ту, которую я знала, что я не могу не засматриваться и не отвечать тебе автоматически: — Тише-тише, — будто бы не понимая, что мы снова говорим каждая о своем и лучше бы остановиться, если никто не хочет позже жалеть о готовом вот-вот произойти. Ты, вероятнее всего, вырвала бы с мясом пуговицы на моей рубашке, но она мягкая и достаточно разношенная, чтобы поддаваться тебе без лишних жертвоприношений, а вот я… Я не знаю, куда деть свои руки, моя девочка. И бесспорно скорее всего это и написано у меня на лице, потому что ты, пересекаясь глазами с моим взглядом, сперва приподнимаешь брови и тут же щуришься, почти болезненно, хотя и не прекращаешь того, что начала. Уже жалеешь? И я не успеваю ни проанализировать это, ни найти наиболее понятное объяснение, когда, да благословит Господь тех, кто придумал застёжки на бюстье спереди, ты заставляешь меня остаться перед собой такой, какая я есть. Стаскиваешь с плеч моих честно поддающуюся тебе рубашку и бельё, впиваешься в шею, и, чёрт, это вообще-то больно, да и неизбежно останутся следы, но на любую мою попытку протеста ты отвечаешь такой бурей движений, будто в тебе прорывается дамба, и стихию в её закономерной мощи ничто не сможет остановить. Я уже не могу понять, что именно пыталась сказать тебе, падая под твоим весом на так и несобранный с утра диван. При других обстоятельствах, если честно, это было бы больше похоже на изнасилование, и я точно была бы против. Но это ты… Это ТЫ перемещаешься от моих губ обратно к шее, придавливая меня к горизонтальной поверхности своими требовательными ладонями… ТЫ седлаешь меня в этом нежно-розовом, мягком флисе, и под ним, господи боже, совсем нет белья, это ТЫ накрываешь губами мой сосок и тянешь его чуть ли не зубами так, что я выгибаюсь совсем не от страсти, но ты снова не даёшь мне и слова сказать, хотя можно было бы просто сбросить тебя с себя, но нет, это… Это… Не получается тебе не отвечать, особенно когда, практически выворачивая мне запястье, ты тянешь ладонь к своей промежности, притираясь ей, жмурясь при этом так, что я не знаю, какого чёрта, я не могу тебя остановить. Даже из чувства вины я бы не стала трахаться подобным образом в подобных же обстоятельствах, но вот опять… Просто это ты… Я могу, правда, и делаю тебе хорошо. Я помню, как тебя ласкать, я знаю, где именно и насколько быстро. Ты расслабляешься, совсем немного, так и не открываешь глаза, но подаешься на каждое движение, с легкостью передавая инициативу. Я не могу не смотреть на тебя, не могу и не хочу останавливаться или дразнить, для этого не время. Для этого не место. И вряд ли вообще когда-нибудь будет у меня и то, и другое одновременно. Я только пытаюсь думать, пусть и всё ещё механически, как мне удалось тогда сбежать от тебя. Нет, как я могла это сделать? Как? Чем я думала и какого опять-таки чёрта вернулась? Ты всё так же, с закрытыми глазами, выпрямляешься, сбрасывая халат на мои ноги. И подаёшься на каждое движение от клитора вниз и обратно, перехватываешь мою свободную ладонь, которой я оглаживала твоё бедро. Я не хочу жестко и резко, я хочу впитать в себя то, что есть у меня сейчас, потому что мне от слова совсем не верится, что у нас тут воссоединение оборванной мною же любовной линии, а не разовая акция рука об руку с адреналином, одного серотонина ради. Тем более я и этого не заслуживаю. Глупо играть в додумывание и переспрашивать, я же знаю, наверняка, к чему ты ведёшь, когда приподнимаешься надо мной и фактически садишься на мои пальцы. Ты такая горячая и влажная, мягкая там, такая невероятнейше мягкая, а я не трахаться с тобой хочу, я хочу тебя обнимать, но бесчестно останавливаться и пытаться это объяснять, так? И от каждого движения твои щеки всё более яркие, собственными ладонями ты сжимаешь грудь, приоткрываешь рот, задерживая дыхание, всё ещё жмурясь. Не хочешь видеть меня или под твоими веками затаился чужой образ? Это нечестно прежде всего по отношению к себе, но я пытаюсь не жалеть себя заранее, глядя как ты кончаешь, ощущая, как мягко, тепло и при этом ритмично сжимаешь меня, слыша твой негромкий и плавный одиночный стон. Ты отпускаешь свою грудь, напоследок прочерчивая ладонями по соскам, дальше вниз, к бокам и бёдрам. Раньше наоборот не позволяла касаться их даже в самом финале, оговариваясь сильной чувствительностью. Теперь уже расслабленно растягиваешься на мне, утыкаясь носом в изгиб шеи, отчего я ощущаю себя опустошенной, медленно освобождая руки, зажатые меж наших тел. Ты совсем не помогаешь, но я не в обиде. Глажу тебя по ягодицам и спине, пока ты вытягиваешь свои руки вперед и вверх, подкладывая ладони под мои плечи. И я наконец обнимаю, стискивая, вероятно, слишком сильно, поскольку у тебя явно перехватывает дыхание, потому что хотелось-то именно этого — держать тебя в кольце рук, прижимать к себе, дышать тобой и слушать, как бьётся твоё сердце там, внутри, не в унисон с моим, но так близко, что не понятно, какой удар чей. Ты, по всей видимости, пытаешься не задремать, поэтому, чуть приподнимаясь, вытягиваешься рядом, под моим боком, переустраиваясь на плече, и молча улыбаешься. Потом опускаешь руку мне на левую ключицу, ведёшь медленно, прослеживая каждый изгиб кости, отчего я дергаюсь, а ты говоришь, что помнишь, как здесь щекотно. И теперь уже я закрываю глаза, но лишь затем, чтобы острее чувствовать, пусть мне и стыдно перед тобой сейчас — принимать что-либо чувственное, боже мой, настолько чувственное, в свой адрес. Ты обходишь грудь, теперь полностью обделяя её вниманием, потому что помнишь, да, ты помнишь, что со мной работает даже одно только предвкушение, и спускаясь вниз, к лобку, оттягивая резинку домашних тонких брюк, гладишь меня там, поверх, не проникая в трусики. Помню, как тебя давным-давно и умиляло, и веселило то, что для моего оргазма вовсе нет необходимости и желания обнажаться. Но следом в голове зачем-то появляются воспоминания о всех попытках последних двух лет устроить собственную жизнь в гетеросексуальном ключе, разумеется, абсолютно лишние сейчас, но до сих коробящие то ли неспособностью партнеров понять, то ли собственным неумением донести, что мне нравится, а что нет. Тебе же в данный конкретный момент и пояснять ничего не надо. Всё именно так, как надо. Как ты помнишь. И как я люблю. Это и разрушает череду ненужных образов, из-за которой я уже готова была тебя остановить и… Нет, я не уверена, что смогла бы даже пробовать тебя останавливать, если честно. Всё совсем несложно, но растянуть удовольствие не получается. Я бы соврала, если бы сказала, что с кем-то было лучше, чем с тобой. Так же чутко, так же без лишних затей, так же привычно и без лишних расстройств по поводу неудачных экспериментов. Нет. Не соврала бы. Я сама себе способна устроить не меньшее хорошо, но так это я… А здесь вовсе не мои руки и губы, которыми ты легко касаешься плеча, и, я не сомневаюсь даже, смотришь при этом на меня, следишь за мною пристально. Но домысливания и тут остаются лишними, потому что я вытягиваю шею, оставляя её максимально открытой с твоей стороны, задерживаю дыхание, приподнимаясь тебе навстречу, для того, чтобы ты подвела меня к самому краю удовольствия привычной дорогой, которую не надо было показывать, и позволила упасть с него, оставаясь рядом. И теперь, дрожа от реакции собственного тела, распахивая глаза, я вижу, как ты улыбаешься и широким движением гладишь меня по животу, напряжённой от желания груди, мягкая, нежная, такая именно, какой я тебя помню.