Через забвение

Нанимать еще одного помощника, конечно же, не пришлось. Признаться, я иногда даже радовался пьяным загулам Эймоса, потому что мне было гораздо быстрее и легче навести чары отвлечения внимания для магглов на раковину с грязной посудой или на ведро с картошкой, чем ждать, когда этот пьяница соизволит вымыть одно и почистить другое. (Разумеется, намного проще было бы его уволить, но он приходился дядей школьному приятелю Эдди, и его взяли в штат из сострадания к жене и детям.) А заходившие на кухню официантки, благодаря магии, ничего не замечали. Гарри тихонько подсмеивался над моим, как он это называл, «жульничеством», и я пару раз пригрозил ему, что если он продолжит в том же духе, то следующее ведро картошки будет вынужден чистить самостоятельно. Но, говоря совсем уж откровенно, только волшебство позволяло нам вести дела в ресторане так, как до отъезда Эдди, потому что количество клиентов все прибавлялось, а нам уже неоднократно намекали на желание местной публики видеть заведение открытым хотя бы полдня в воскресенье. А на это я не готов был идти категорически, потому что воскресенья безраздельно принадлежали мне и Гарри. Мы с ним настолько выматывались в будни, что Поттер частенько засыпал у меня на плече, когда мы тащились домой на последнем автобусе. Естественно, шесть дней в неделю ни о каком сексе и речи быть не могло. На рабочем месте мы вели себя ответственно и старались лишний раз не дотрагиваться друг до друга. Являясь единственными поварами ресторана, мы попросту не разрешали себе ничего, что помешало бы процессу приготовления пищи. И в будни нам удавалось очень успешно держать себя в руках, зато по воскресеньям... Признаться, я всегда считал себя достаточно холодным в интимной сфере человеком, довольствовавшимся крайне нерегулярными связями и никогда не стремившимся к длительным постоянным отношениям. Иногда у меня месяцами никого не было, и я воспринимал это вполне спокойно. С Гарри же я словно с цепи сорвался. Если бы еще три года назад какой-нибудь склонный к суициду волшебник заявил мне, что я буду хотеть Гарри Поттера буквально до ломоты в яйцах, живым, надо полагать, он бы от меня не ушел. Теперь же Поттер так плотно влез мне в душу (про мою постель, откуда мы в благословенные воскресные дни выныривали только для того, чтобы поесть, ну и для некоторых других естественных потребностей организма, я уже просто не говорю), что я элементарно не представлял, как жил без этого всепоглощающего чувства к нему все эти годы. Хотя я рассказал Гарри о нашей прочной многолетней вражде, но его прошлая жизнь существовала для него лишь во сне и в воображении, он не помнил о той ненависти, которую испытывал к своему мрачному учителю зельеварения всего каких-нибудь три года тому назад, и был влюблен глубоко и искренне, не терзаясь, в отличие от меня, лишними вопросами. Как ни странно, нам не мешала даже приличная разница в возрасте: полтора года, проведенных на улице, и избавление от наркозависимости заставили Гарри относиться к жизни куда более серьезно, чем его сверстники. Мы оба, разумеется, мучились над загадкой, как он вообще оказался в Фолкерке. Про потерю памяти и магии у меня были гипотезы, и все они связывались с его финальным сражением с Волдемортом, которое я по вполне уважительной причине пропустил. Очевидно, во время этой схватки что-то пошло не так, может, в Гарри попало отраженное Темным Лордом заклятие, или же в момент гибели самого ужасного волшебника в новейшей истории Магии произошел невиданной силы выброс. Так или иначе, я почти не сомневался, что Гарри стал сквибом именно в результате собственной победы над Волдемортом. А в том, что Темный Лорд пал, судя по отсутствию необъяснимых катастроф в маггловских новостях, я был уверен. Но в таком случае Гарри должен являться героем магической Британии, и тогда оставалось тайной, почему его судьбой никто не интересовался. Пару раз у меня закрадывалась мысль, а не было ли исчезновение Гарри Поттера выгодно кому-нибудь в высших эшелонах власти? Я пробовал расспрашивать Гарри и даже с его позволения применял к нему легилименцию, но смог наблюдать только воспоминания о его жизни на улице, от которых становилось больно и страшно, но они никоим образом не приближали нас к разгадке. Все остальное, по-видимому, связанное с волшебным миром, в его мозгу было заблокировано, и мне не удавалось взломать этот блок. В конце концов я отказался от своих тщетных попыток, ведь, помимо всего прочего, они проходили для Гарри отнюдь не безболезненно – после двух сеансов у него случились приступы жесточайшей мигрени, а на третьем он и вовсе потерял сознание. Довольно скоро я обнаружил у него странную непереносимость магии, направленной лично на него. Боясь навредить, я наложил на Гарри – с его согласия, разумеется – слабенький Конфундус, из-за чего он полдня не вписывался в дверные проемы и сшибал все, что ни попадя, а потом, потирая очередной синяк, попросил поискать себе другого «подопытного кролика». Настоящие зелья мне варить было попросту не из чего, но я бы и не решился давать ему какое-нибудь не вполне маггловское снадобье из страха отравить. В такие моменты я особенно злился на свою неосведомленность обо всем, что произошло в НАШЕМ мире за прошедшие два с лишним года. Вернув себе магию, я по-прежнему оставался отрезанным от волшебного сообщества. Я даже не знал, есть ли в Фолкерке магическая община. Выписывать «Ежедневный пророк», естественно, я тоже не мог – вряд ли соседи отнеслись бы с пониманием к постоянному нашествию сов в нашу квартиру. *** То воскресное утро началось с восхитительного секса. Я, как всегда, проснулся гораздо раньше Гарри (школьные привычки оказались донельзя въедливыми) и, вволю налюбовавшись на спящего, все-таки не удержался и разбудил его неспешным и ласковым поцелуем. – Сев... – не открывая глаз, промурлыкал Гарри, – ты мне сон не даешь досмотреть... – при этом он повернулся на спину и приглашающе раздвинул ноги. – Можешь и дальше его смотреть, кто тебе мешает? – я любил брать его такого теплого и сонного, податливого и еще не до конца проснувшегося, дававшего мне абсолютную власть над своим телом. У меня, по выражению самого Гарри, просто крышу сносило от этого утреннего нежного секса, как будто не мы накануне вечером чуть не развалили кровать, набросившись друг на друга, как две голодных мантикоры. Впрочем, долго оставаться полностью расслабленным и, казалось бы, даже равнодушным к процессу Гарри не мог и вскоре, обвив меня ногами, насаживаясь на мой член и вскрикивая каждый раз, когда я, входя на всю длину, задевал простату, кончил, простонав на выдохе мое имя. Догнав его буквально через минуту, я осторожно опустился на него и прижал к себе, чувствуя, как быстро стучит его сердце. – И что же тебе снилось? – я поцеловал его в уголок рта, с большим сожалением вышел и наложил Очищающее, так как плестись в ванную за полотенцем мне было лень. – Потрясающе красивые зеленые лучи. Они перекрещивались надо мной, и я как будто слышал чей-то голос, но не запомнил, что он сказал. – Зеленые ЛУЧИ? – я приподнялся на локте и внимательно взглянул на него. В принципе, я представлял, какой именно зеленый луч Гарри мог наблюдать по крайней мере один раз в своей жизни, и речь, конечно, шла об убивающем заклятии Авада Кедавра, но он говорил о том, что видел несколько. Разумеется, это был просто сон, а во сне возможно абсолютно все, но проверить в любом случае стоило. – Я бы хотел попробовать посмотреть, что ты там видел. – Нет, Северус, пожалуйста, не лезь ко мне в мозги! – запротестовал Гарри. – Ты же помнишь, чем все кончилось в прошлый раз. Не было нужды сыпать мне соль на раны. Я так испугался, когда он внезапно потерял сознание и не приходил в себя почти четверть часа, что напрочь забыл про Энервейт (который тоже, скорее всего, не помог бы) и уже готов был вызвать скорую. – Гарри, ты же сам понимаешь – другого способа разобраться, что с тобой произошло, у нас нет. Давай лучше сделаем это сейчас, пока в твоей памяти хоть что-то осталось. – Ладно, – нехотя согласился он. – Только трусы надень, а то я так расслабиться не смогу! – Тебе бы тоже не мешало, – парировал я. – Кому-то просто расслабиться надо, а вот у меня сосредоточиться уж точно никак не выйдет. Он весело рассмеялся, но все же выполнил мою просьбу. – Ты готов? – Шутишь?! Нет, конечно! – Гарри! – я мысленно опустил палочку, которой у меня уже два года как не было. – Прекрати меня смешить! У нас так ничего не получится, – нет, с этим молокососом определенно необходима какая-то хитрость, желательно застать его врасплох. – Легилименс! Перед моим взглядом замелькали знакомые картинки из его недавнего прошлого и даже наши занятия любовью, что было очень трогательно, но отнюдь не это интересовало меня в данный момент. В какой-то миг возникла неизвестная мне улица, залитая проливным дождем, и я различил медленно идущего по ней Гарри, одетого в джинсы и старую драную майку. Он тащился, еле переставляя ноги, а потом вдруг видение принялось как будто перематываться в обратную сторону, и Гарри переместился к началу улицы, так же пятясь, зашел в неприметный тупичок и улегся прямо на мокрый асфальт. В это же время в него ударили три зеленых луча, выпущенных фигурами в капюшонах, возникших возле него. Я явственно услышал: «Обливиэйт!» – Не надо! – настоящий Гарри, лежавший передо мной на кровати, схватился за голову и потерял сознание. *** Оказалось, все мои гипотезы были неверны. Я считал, что все-таки что-то случилось во время схватки с Волдемортом, ведь не зря же Гарри остался сквибом! Но причина потери им памяти крылась в другом. Он получил тройной Обливиэйт и, судя по тому, что даже у меня теперь от боли раскалывалась голова – необычайно мощный. – Ты что-то раскопал? – Гарри завозился на постели и открыл глаза. После того как я привел его в себя, он совершенно расклеился: его тошнило, кружилась голова, а все тело била крупная дрожь. Немного посомневавшись в правильности подобного шага, я дал ему таблетку снотворного и кружку молока с медом. Так что когда он проснулся, за окном уже сгущались сумерки. В неярком свете ночника лицо Гарри казалось даже не бледным, а каким-то серым, под глазами залегли тени. – Как ты? – я отложил в сторону газету и прикоснулся к его лбу. – Ну вот, прекрасно! Температура! И как, скажи на милость, я завтра без тебя справлюсь? – Северус, не переводи разговор на другую тему, – негромко произнес он. – Что ты узнал? – Да не особенно и много, видимо, ты в тот момент был почти без сознания. Но теперь, по крайней мере, ясно, что у тебя нет никакой амнезии. Тебе намеренно стерли память. – Зачем кому-то понадобилось бы делать такое? – Ты все-таки еще совсем ребенок, Гарри! – поразился я его наивности. – За последние несколько лет учебы в Хогвартсе ты наступил не на одну больную мозоль. Министра магии Скримджера убили еще летом 1997 года, вместо него Волдеморт поставил свою марионетку Пия Толстоватого. Разумеется, я не думаю, что он остался у власти после того, как ты, вероятнее всего, уничтожил красноглазого ублюдка, но я даже не могу предположить, кого выбрали Министром по окончании войны! Может, именно этой неизвестной нам с тобой личности ты и помешал. К сожалению, я не рассмотрел тех, кто наслал на тебя заклятие, но их, без сомнения, было трое. – А ты можешь... – он запнулся, упоминание моих «сверхспособностей» причиняло ему некоторое неудобство, как будто, несмотря на редкие доказательства имеющейся у меня магической силы, которые я ему порой демонстрировал, он все еще отказывался поверить в это до конца. – Расколдовать меня... или что-то в этом роде? – Не знаю, Гарри, – вздохнул я. – Во-первых, без волшебной палочки и мои возможности довольно-таки ограниченны, а во-вторых, ты подвергся Обливиэйту такой силы, что я вообще не представляю, как тебе удалось сохранить разум! Один из твоих профессоров со второго курса до сих пор находится в больнице Святого Мунго из-за последствий заклятия подобной мощности. Мне и так многое в твоем случае неясно: например, твои сны, в которых ты видишь себя волшебником. Насколько я понимаю, Обливиэйт стирает у человека либо определенные участки памяти (иногда Министерство магии таким образом подчищает воспоминания у магглов, которые невольно стали свидетелями колдовства), либо – если перестараться и наложить слишком сильное заклинание, как с тем учителем Локхартом – результаты будут поистине катастрофичны, а человек навсегда может забыть, кто он. Но у тебя произошло нечто из ряда вон выходящее: твое настоящее «я» как будто спрятали в подсознание. Получается, что, пока мы не найдем способ снять это заклятие, самим собой ты сможешь быть только во сне. Я, наверное, путанно объясняю... – Нет, – глаза Гарри блестели, кажется, температура еще повысилась, – я все понял. Северус, не переживай. Меня это совершенно не тяготит. Особенно теперь, когда я с тобой... *** Вот уж никогда не мог себе представить, что головомойка, полученная Эймосом от жены, и данное местному священнику обещание не пить (по крайней мере до Рождества) едва не будут стоить нам репутации ресторана. Гарри проболел три дня, а этот путающийся под ногами болван Эймос лишил меня возможности помогать себе колдовством. В результате клиенты начали жаловаться на чрезмерно медленное выполнение заказов. Одна слишком экзальтированная дама даже устроила небольшой скандал, доведя самую младшую из наших официанток до истерики. В конце концов мне пришлось выйти в обеденный зал и, собрав в кулак всю мою волю, извиниться перед посетителями, объяснив, что первый (и единственный) помощник повара болен, и если кто-то очень торопится, то обслужить его быстро в одиночку у меня вряд ли получится. Несколько человек с ворчанием поднялись из-за столиков и покинули ресторан. Прочие остались сидеть, взирая на меня с голодным и мрачным любопытством. Необслуженным не ушел никто, но к концу дня официантки доложили мне, что за парой столиков довольно громко обсуждался «упадок уровня сервиса в нашем заведении и целесообразность его дальнейшего посещения» (естественно, это было высказано в куда более резких и грубых выражениях, просто Сьюзен постеснялась передать мне дословные формулировки наших клиентов). Я буквально вполз на четвертый этаж и, открыв дверь, к своей величайшей радости, увидел Гарри, накрывавшего на кухне стол для ежевечернего чаепития, которое мы не пропускали, даже если от усталости чашки чуть не валились у нас из рук. По тому, как он выглядел, я с облегчением понял – готовить в одиночку и завтра мне не придется.