Эдельвейс

Ладонью Ника изучает довольно грубую на ощупь скамейку и думает о поездке в Изумрудные могилы, на которую ее так давно подначивает Лелиана. Первая мысль о Самсоне запускает цепочку никак не связанных с ним мыслей о походах и сражениях, о том, что не все зависит от нее самой; параллельно с этим ее усталому сознанию думается, что сверчки усыпляют намеренно, так монотонно отсчитывая время. Тревелиан хочется вспомнить где слышала таких, поэтому она поднимает голову к небу; от луны мгновенно становится не то тошно, не то тревожно. Поежившись и бросив взгляд на бормочущую музыкой кузницу, Ника отворачивается от неба и прикрывает глаза рукой, теперь воображая пустоту, отвлекаясь от восторженного лица Сэры и светлых, водных глаз канцлера на сегодняшнем посвящении в Инквизитора. Главным ее желанием становится поскорей увидеть Кассандру и опять почувствовать, что хоть кому-нибудь все равно, на кого она похожа и кем она наречена; и она слабо улыбается под своей рукой: ей нравится, когда старания оценивают непредвзято. —Извини, они просто очень пьяные и пристают с разговорами. Магесса тут же выпрямляется на звук не поддавшегося холоду голоса. Кассандра улыбается, неся два меча в одной руке, а другой поправляя косичку. —Смотри, что я придумала. —Это же… — Нике тяжело дается встать, но она не может позволить себе вялую реакцию; приложив ладонь к груди, она широко, почти бессмысленно улыбается. — Неужели? —Да. Ты же хотела, Инквизитор. —Я же проиграю! — смеется магесса, приложив пальцы к губам. —Проиграешь. Я не собираюсь поддаваться. Все еще хочешь? —Хочу, конечно. Только помни — лежачего не бьют. Кассандра удивленно поднимает брови и улыбается, протягивая меч. Тут же слышится острый, как его источник, звук опустошения ножен. Борясь с рассеянностью и неподатливостью собственного тела, Ника взвешивает свое оружие в руках и испытующе тянет за рукоять, издав такой же звон; не отрывая взгляда от Искательницы, она отбрасывает ножны, неловко разминает кисти и кладет меч поудобнее. —Готова? — спокойно спрашивает воительница, встряхнув свободной рукой. —Да, — отвечает Ника. —Начали. Кассандра медленно отходит спиной и делает первые шаги по кругу. Улыбка уголками губ не сходит с ее лица, когда она следит за неслаженными и ломаными движениями Инквизитора, взявшего меч, наверно, впервые за эти полгода. Дав ей привыкнуть к новым ощущениям, Искательница перекладывает меч в ведущую руку, давая безмолвное предупреждение — и делает беззвучный, безупречно ошибочный выпад. С тяжелым выдохом ее меч встречает плоскость чужого меча грустной нотой. Сохраняя полное самообладание, Кассандра двигает корпусом назад, отводя руку для нового удара. Сквозь пелену неверия Тревелиан замечает это сразу — с сумасшедшим, не понимающим тело сердцем представляет, куда приземлится замах, как нужно двинуть своей рукой, как и что напрячь, как изловчиться на контратаку. Кажется, что проходят минуты, пока Кассандра не ударяет от земли, как и планировалось в голове магессы. Впившись глазами не в движения, а в меч, Ника слышит спасительный стальной всхлип, видимо, на лезвии. От неумения и грубости руки напряглись до боли в плечах, без перчаток заломило пальцы. —Отличная работа, — коротко кивает Искательница, шагом отходя назад. — Меньше напряжения в руке. Распредели его по телу. —Ты бьешь не в полную силу, — шепчет Ника. —И буду, пока не возьмешь меч правильно. Напуганная собой, магесса отшатывается назад, с благовейным ужасом ловя каждый вдох Кассандры и как никогда страшась ее ловкой игры мечом и уверенных шагов. Тревелиан стыдно и смешно от своих движений, судорожных попыток тела повторить, как оно делало это когда-то; неожиданно и почти больно для себя она попадает, вспоминает эту позицию, когда лезвие визуально лежит между бровей противника, а хватка на рукояти одной рукой, без видимого усилия… Воительница улыбается. Красиво, по-кошачьему шагнув вперед, она без сомнений наносит сильный удар слева. Ника недвижимо смотрит на игру факела на плоскости, и только в последние мгновения додумывается отпрыгнуть, глупо взмахнув мечом в воздухе. Искательница с придыханием смеется, отступив и прокрутив меч в руке. —Я тебя не убью. Будь смелее. Нику начинает ощутимо колотить. Смесь ли это напряжения и усталости, или просто вид такой другой, живой Кассандры, она не понимает; сглатывая, магесса слышит толчки крови в своих ушах, что мешают концентрироваться. Перед ударом почти невозможно дышать; момент, вырванный из хождения по кругу для самого легкого приема, на который способна Инквизитор. Отчаянно подавшись вперед, Ника дрожащей рукой хватает вторую на рукояти, снизу замахиваясь лезвием в живот. Пройдет? Секунда — и ответом становится пробирающее до внутренностей сопротивление с той стороны. Из таверны с новой силой гудят голоса, смазав звук встречи мечей. Тревелиан поднимает взгляд проследить контратаку, но замирает. Кассандра просто улыбается, едва ли не одной рукой удерживая ее удар на плоскости своего меча; на совершенном лице — хитрая улыбка, ясные в поздней ночи глаза, блестящий шрам — продолжение скулы; косичка обозначает границы взъерошенных волос. Пробежав взглядом по сильным, украшенным оружием рукам, Ника совершенно смущается от развязавшегося выреза рубашки, позволяющего рассмотреть один косой шрам и ложбинку между грудей. Тревелиан расслабила руки и колени, опустила плечи, — что должно наполнять Кассандру, если ее правда скользит между несказанного и оставляет следы на физическом теле? —Ой! Напрочь забытая контратака валит Нику на землю. От неожиданной силы толчка хрустнули обе кисти; руки заныли и сдали окончательно, опустив меч на траву рядом. С трудом собрав себя, Тревелиан с измученной улыбкой поднимает голову к Искательнице, чье оружие уже щекочет щеку холодом. —Закончили! — объявляет она, глядя на магессу сверху вниз. — Для мальчишки-рекрута ты шла замечательно. Для Инквизитора — ужасно. Магесса все так же улыбается и быстро моргает, укоряя себя в глупости и книжности. Сжав траву в кулаки, она наконец опускает голову. В этот же момент по лицу проходятся колющейся, тонкой болью, теперь такой знакомой, но еще более противной от нервов — скорее от неожиданности Ника шикает, всем телом дернувшись в сторону. —Я тебя… Второй меч уже с силой отлетает в мрак и где-то шлепается. Она падает на колени, держа раскрытые ладони у лица Ники. —Больно, больно? Моя невнимательность, я виновата… Я… Глубоко? Ну же! Убери руки, Ника! Тревелиан весело улыбается и жмурится, грязной рукой размазывая кровь по щеке. Порез не глубокий, но длинный, от уха к середине щеки; пальцами ведя по липкой ниточке разрезанной кожи, она со всем вниманием заглядывает в темные глаза напротив, бесстыдно пользуясь таким редким случаем рассмотреть их ближе. —Я же целитель, Кассандра. Искательница опускает руки и сжимает кулаки. С тревогой наблюдая за голубым свечением из-под пальцев Инквизитора, она покусывает губы; как только магия исчезает, она позволяет себе разглядывать ее грязное, но радостное лицо немного дольше, чем следует. —Глубокий? — наконец спрашивает она, от смущения взъерошивая свои волосы. —Нет конечно! — магесса не выдерживает и беззвучно смеется, запрокинув голову. — Создатель, Кассандра, ты такая заботливая! Искательница расслабляет спину и наклоняется, бормоча извинения. В одно движение она поднимается и предлагает руку, чтобы встать. —Спасибо, — Ника принимает ее горячую и шершавую ладонь в свою. — Обещаю, никогда не забуду этот вечер. —Прости меня, — в одно движение поднимает ее Искательница. — Я должна была тут же убрать меч, заговорилась… Еще и вино… Немного. Тревелиан легко улыбается, стараясь запомнить каждую секунду случайной близости. Она благодарна бесполезному званию Инквизитора, позволившего такому вечеру случиться. Неловко улыбнувшись совершенно счастливой Тревелиан, Кассандра высвобождается и как можно непринужденнее отворачивается, наклоняясь за мечом. —А твой? —Сейчас найду. Магесса крутит головой, невидящим взглядом бегая по темной траве. Поздно, очень поздно; высматривая стальные блики, она слышит звон мечей сбоку. Подобрав оба меча, воительница направляется к двери притихшей кузницы. —Не уходи только. Осторожный скрип, снова тишина. Вздохнув и отряхнувшись, Тревелиан проводит руками по лицу. Со спокойной радостью ощущая заживленный порез под пальцами, она сонно мотает головой, концентрируется и создает горку снега на ладони, после чего смывает грязь с лица. Вдохнув всей грудью, магесса едва устояла на ногах; в глазах замерцало, будто в полузабытьи она рухнула на скамью, откинув голову и раскинув руки по противной доске. Непроизвольно молитва заговорила в ее голове, благодарная Создателю за поучающий день и благосклонную Кассандру. Едва справляясь с умственной слабостью, Ника задалась вопросом: как жить и вести людей, безжалостно сгорая по одной острой, выразительной красоте? Как быть объективной и собранной, будучи влюбленной в каждое движение, пытаясь угадать, отчего они кажутся такими гармоничным — от резкости и быстроты, или от точности и силы? Магессе страшно представить, сколько придется мучаться, чтобы Кассандра хоть что-нибудь поняла; да она сама не знает, какой серьезности могут требовать близкие отношения с человеком такой силы. Ожидая и стараясь не закрывать глаза, она по-детски заглядывает в глубину розоватого неба; скромные звезды отвлекают ее, вдруг напомнив о нотах, линях и звуках. Ника поднимает руки перед собой, закрывает глаза, и ее нога сама начинает двигаться, нажимая на воображаемую педаль. Играет давно поселившаяся в голове мелодия… Такая, думает Ника, как в безлюдной пещере, где единственный житель — живой, неторопливый, шепчущий в пустоту ручей; слова не самому себе, а колосьям ржи, которые пьют его воду… Она слышит эти слова, его голос — распевающий незнакомые слова, цепляющие за вязь души; «Гром…» Тревелиан хватается за каждую буковку, изучает, будто крутит в руках; красивый шепот кажется ей Песнью, молитвой, концентрацией энергии; нужна флейта из дуба, из дуба… «…бьет в колосья ржи». Как нужна флейта! Тогда бы в летний дождь вода возвращалась в ручей, мерцая благодарностью колосьев — Круг. Умирая, они бы плакали другими, мерзлыми слезами, и ручей знал бы, когда умирать вместе с ними… «Хагалль, Хагалль». Рояль и флейта… Она наклоняется к коленям, обнимает их и сжимается; что-то мощное, дышащее борьбой, пахнущее потом и свежей кровью тихо подходит, встает рядом, залезает длинными пальцами через спину, глубоко, в самую стеклянную душу, и теперь ковыряется, выбрасывая дорогой сердцу хлам. Так смерть ступает грязными подковами угольно-черной лошади на раны земли и дает указание убить все, что осталось… Эхо последних звуков шепчет: «Смерть для одного –…». Черные ветви над головой ходят по черному небу, дрожит свет факелов. Хочется уснуть, упасть и не встать, прислушаться к траве — скоро ли зима? Нет сил пошевелиться, звучит лишь Хагалль, Хагалль, трепещет, двигается в безумном танце, в темной ночи-убийце. В бреду явно слышится стук доспехов, звон мечей, хруст снега, хруст под тысячами ног, под тысячами душ. Рядом! Зима, зима, хлеб пьет не воду, а бурлящую кровь озлобленных слуг безглазой смерти. Грузные оружия, прямые щиты, рубиновые глаза, зеленое мерцание, призывные духовые, барабаны. Все дышит, двигается, хлопает, раскрывает вечные секреты как в карточной игре, пустота за истиной дрожит. «… — жизнь для другого». Зачем ты здесь? Дай мечу сказать за тебя, скажи понятным языком. Высокий, не видно лица, но запах, чувство присутствия; страдание, которое нужно разделить — твой урок, целитель. Видит лица умерших, убитых ею же — серебряный шип в существе, предательство себя; ее руки целовали в слезах благодарности, а не проклинали запекшейся кровью… —Если ты любишь этих людей, — своим спокойным, глубоким голосом говорит Хагалль, — то иди. Ее больше нет здесь. Снег совсем не тает на губах, ветром заталкиваемый в горло и забитый в грудь. Когда она была, она любила их всех — от конюха до Соласа, от скромных, безымянных агентов Каллена до той орлесианской чародейки, на которую она в возмущении накричала и отказала в дальнейшем сотрудничестве без прав на то. Она любила их — но как любить сейчас, любить медленно останавливающимся сердцем? Спрашивать себя она не перестает даже перед очевидным концом жизни, на последних секундах ей хочется разобраться, вывести итог, понять, каким образом… Кусок льда с потолка ответом падает ей на спину, заставив согнуться до того состояния, когда снег заменяет чистый воздух. Ах, сквозь холодную, режущую боль слышна спасительная арфа, слышна мягкая «а», нашептывания обещающих тепло любовных слов; «парадность ночи» — так она называла ту долийскую песню, что игралась так легко. Судорога окоченевших мышц сопровождается своей собственной «а» — рваной, выдавленной на последних силах, отчаянной. —Ты пойдешь, если любишь этих людей. Она не одна — с ней хор, Его хор. Она может поклясться, что в скрипе сломанных ногтей по льду слышит Песнь, исполняемую каждый вечер в южном крыле, в одной из самых высоких башен, ближе к Золотому Граду. Лучшую из кантик поют прекрасные девушки в белых парящих одеяниях, расступаясь перед входом в пещеру; безжалостная судорога снова прошибает ее, губы сжимаются до первого слова: люблю. Руководствуясь жалкой, презираемой самой собой уверенностью, она упирается плечом в рассыпающуюся инеем стену, рыча от неожиданно нахлынувшей ярости, ярости, как новый, вступительный низкий аккорд. С первыми слезами она злится на себя и на Корифея, с воплем дергает за предательский плащ, зацепившийся за острый выступающий камень. Ткань с треском трещин льда рвется, девушки поют все ласковее, все добрее — и она поет с ними, «Славься, Владыка» — открывает рот с выходящим воздухом, позволяя слезам согреть язык и растопить снег в горле; царапая спину, она ползет по стене, едва не падая, но не оставляя надежды вдохнуть теплые, знакомые песнопения, улыбнуться тем людям, которых она любит. —И вот глаза мои открылись, предо мной сияет превосходящий горы, возвышается над всем. В один день ей расскажут, какую мелодию длинными, живыми ногтями отстукивала Соловей, с отвращением глядя на кучки потерявших путь людей; каких девушек рисовала посол, стараясь не плакать о чуткой улыбке ныне покойной Тревелиан; какую молитву вслух почти кричала Искательница, задыхаясь комками снега и режущего щеки ветра; сейчас ее дорога просто кончается, отпуская в глубокий, недружелюбный снег. Скрытый под ним лед крошится, с головой забирая мир в холодную после зимы воду. Вся чернота и страх смываются, покрывая снега полосами синих и лунных цветов. Паутина на ветвях из-под талого снега в тревоге дрожит, играя каплями мерзлой птичьей крови, корни деревьев скрипят, вгоняя ее в еще больший ужас, чем был прежде. Неуправляемым резким зеленым светом она разрезает белую магию, поливает звуками рояля, вода принимает их, раскрываясь кругами. Она смотрит на дрожащее, не оправившееся от зимы отражение себя в одиноком пещерном ручье; ее руки играют, пурпурные нити натянуты меж тонких пальцев, что ловко тянут, оттягивают, перебирают, снимают, набирают обратно… Забитая в свой угол явными галлюцинациями, она падает на колени, слабо вскрикивая от вылившихся на лицо, как вода, бабочек. В отражении теперь два человека, — в одном душа, а в другом — одно лишь тело. Ей никогда не было так страшно, как в этой голубой пещере убитых ее льдом существ, где мир ненавидит ее, потому что никогда не исцелить столько, не не завязать глаза смерти снова. Человек с душой срывается на своем инструменте, не разбирает клавиш; ветер злится на него, надрывает и уносит последнюю музыку, улетевшими бабочками щекоча кожу… Она вскидывает заплаканное лицо на послышавшееся вдалеке твердый женский голос. Ее вина, ее руки убили ее? Хагалль рядом оскалился, едва заметно дернул бровью. Их язык — твои слезы, видишь? А мой — меч, сложно? Кассандра держит ее за плечи, спящую. Белые губы кривятся, формируя отрывки слов и тихие стоны, тело вздрагивает, дыхание поверхностное, болезненное; поддерживая ее сильнее от очередной судороги, Искательница скрипит зубами, уколовшись собственной ошибкой, тем, что снова допустила подобное с Инквизитором. Быстро покончить с этим легко, но излечить невозможно. Кассандра знает цену даров Создателя. Они потушат любую светлую голову. Этот свет уже погас. Потемневшее море холода обрамляют белые исполинские ели, ясени, дубы и березы; воздух скользит по коре, дышать теплее и легче… Раскинутые перед собой руки выпустили тоску из груди, зоркие глаза рассмотрели ее черты, уши расслышали ее голос, ее молитву, ее зов, остановивший снег, умертвивший холод. Андрасте тянет ее, выводит из мрака, верным мечом отрубает плющ, ростки, листья, говорит куда идти, как не упасть, как открыть глаза… Ослепительный простор сменяется узкой черной ночью, страх спадает, как ткань с птичьей клетки. Разгневанный Хагалль шуршит накидкой, он серьезно оскорблен; уходя хмыкает, оставив осколки нежеланного сна в дар. На плече и руках ноют рваные раны, прожигая раздраженные чувства. Ника стонет от бессилия, теряя тело. —Ника, Ника… Я здесь… Далекий человек с мягкими согласными в голосе является из густой тьмы: можно? Можно… —Все хорошо. Я тебя сейчас подниму, слышишь? Не раны, а горячие ладони. С содроганием дернувшись от рук огня, она только увеличивает сводящее с ума обилие чувств. —Тише, тише. Это дурной, дурной сон. Огонь поднимает ее выше. Где-то впереди мелькают лучи света, чувствуется жар слов; ей остается лишь молча терпеть температуру. —Сейчас тебе нужно уснуть… Пульсирующая боль постепенно успокаивается, став единой с биением чужого сердца. Руки долго-долго укачивают; она понимает, что это Кассандра, что она опять помогла, опять спасла — теперь уже Инквизитора. И только от этого ей не хочется приоткрыть глаза и увидеть спокойное, уставшее, собранное лицо, в потьмах наверняка отсвечивающее синью волос и остротой черт… Вслушиваясь в ее глухой шепот, Ника улавливает ненавязчивый, горячий запах вереска, железа, она чувствует тело без брони — плотную грудь, жар ладоней на бедре и на плече. Максимально концентрируясь на этом теле, от теплоты и усталости Тревелиан медленно засыпает. Спустя тихие минуты она все равно не способна перестать присутствовать — что-то не дает ей, что-то в однообразии шепота, в забившемся быстрее сердце. Она вздрагивает, когда руки Кассандры напрягаются и она прижимает к себе сильнее, теперь шепча по-иному, горячо и нежно, щекоча ухо носом: —Ника… Знаешь, Ника… Мне тоже снятся плохие вещи. Я не думала, что поделюсь подобным, но сейчас мне хочется рассказать тебе. Мне снится такое, что стынет кровь… Наверно думает, что никто не слышит. Объятие сильное, но трепетное; мир совсем черный, какой и должен быть, цвета шепота во тьме, цвета ее волос. —Бывает так, что я беру в руки оружие и… убиваю… и мне не так страшно, если бы я смотрела в глаза тех снов. С болью в груди Ника узнает этот прием — рассказывать спящему что-нибудь монотонным голосом, чтобы человек видел спокойные сны. Но Кассандра делает это совсем неправильно — она рассказывает слишком личное, тяжелопроизносимое; некоторые слова слишком блеклые, некоторые с придыханием, некоторые шершавые, некоторые колючие. Это ручьи в разливе, гром вдали, сходы камней и треск доспехов — но не бесчувственный шепот. —Иногда мне видится как все, чем я дорожу, буквально трещит по швам от крови, которую я пролила. Тогда я с ужасом думаю, что не принесла в мир того, чего хотела… Что стала одной из тех, кого ненавижу. Сердцебиение под ухом учащается сильнее, шепот все тише и тише. —Я смотрю на тебя и думаю: чувствуешь ли ты то же, что и я? Насколько твой страх сильнее моего? Она сильнее прижимает голову Ники к своей груди и щекой аккуратно касается макушки. —Я давно хотела… Кому-нибудь это сказать. Кассандра молчит всего несколько мгновений; когда она снова подает голос, Ника едва находит силы вдохнуть. —«Но кто знает, чем обернутся холода и потери, — для того, кто умел верить». Последнее ее слово получилось тихим и скользящим, сухим, полным понятного только ей смысла. —Кассандра, — обращается к ней Тревелиан, но голос садится, и она окончательно расслабляется. Искательница вздрагивает и замолкает. За секунду до прихода сна Ника понимает, что она испугалась и пожалела, что хочет забрать все слова обратно… И пусть, когда кожа на шее такая мягкая и теплая. Запах совсем близко, жгучая сталь оттеснила вереск, — воины всегда больше всего пахнут железом и сталью, со временем пристает… Сколько Кассандре лет? Она не помнит. Она помнит рассказы кротким, чуточку сдавленным голосом в лагере; истории, которые Ника помнила наизусть: двенадцать лет — Орден; Монтсиммар, призвание, вера, живая легенда, доблесть, родители, Энтони, малефикары, морталиси, драконы, Неварра, некрополь, Беатрикс, долг, Байрон… Холодный нос тыкнулся под ухо. Кассандра быстро и неслышно дышит, сглатывая вставший в горле ком — уснула? Ей неловко до головокружения и безотчетной паники. Не выдержав тишины, она снова кладет подбородок на белесую макушку; сердце бешено колотится, разум призывает навсегда бросить детские игры. Она ведь не забудет, она запомнит все — слово в слово… Чуточку склонив голову набок и зажмурившись, воительница быстро успокаивает себя, что ничего страшного не сказала. Ей даже хотелось, чтобы Ника узнала свои стихи и порадовалась… Если дарить их каждую неделю действительно приносит ей такое удовольствие. Лелиана, месяц назад взмахивая листами с поэзией, со странным оживлением уверяла Искательницу, что эти строки определенно означают сильную симпатию, даже любовь. Теперь, когда нареченная возлюбленная спит уже не на плече, а на коленях, дыша в шею — что Кассандра чувствует, кроме стыда за какие-то слова? Воительница хорошо помнит первую встречу с этим человеком — как пришлось стиснуть зубы, зарычать, выхватить оружие и быть готовой уничтожить убийцу Джустинии — тонкую девушку, схожую с Андрасте. Притащив ее в подземелья, Кассандра с ненавистью разглядывала кровь на мраморном лице, прозрачную косу до колен, пробовала между пальцев непригодное для боя платье с легкой кольчугой и широким поясом, на котором было прикреплено два кинжала и куча склянок, разбившихся от падения. Она не стала обращаться с ненормальной по-доброму, дав волю праведной злости; остановить себя ее заставил неожиданный вызов помочь, сказанный каким-то понимающим, согласным с ложным обвинением голосом. Такой она и запомнилась — белой, странной, ненавистной, без наглости что-то умалчивающей и до потери сознания напуганной. На удивление она ни разу не заплакала, хоть и была белее снега, хоть и встала перед демонами с трясущимися руками; достав кинжалы, сверкающие новизной, она посмотрела на Кассандру так, будто они давно знакомы и она сейчас попросит прикрыть со спины. Но вместо атаки, едва двигая онемевшими губами, магесса шепнула, что не может убивать, что это не ее дело. Ни свой ответ, ни остаток того дня воительница не помнит — ее ярость имеет свойство забирать воспоминания. Зато она помнит Убежище, когда сидела в вечер с Калленом, обсуждая их положение и возможные планы; когда пришла она, села, помолчала, крутя кольца на пальцах и ощущая, что прервала разговор и когда робко спросила, болит ли что-нибудь у кого-нибудь. Когда Каллен сухо рассмеялся, указав на Кассандру: «Все плечо фиолетовое, а перед лекарями унижаться не хочет»; когда она подошла, сказала так серьезно: «Я Вас очень уважаю, Кассандра, позвольте посмотреть, » — и когда она позволила — закатала рукав, бледнея от боли. И, Искательница точно помнит, как легко Ника прикоснулась до кошмарных синяков и кровоподтеков своими красивыми до неприличия руками, серебряными, холодными, как куски льда; как приятно улыбнулась, — прямо в лицо — и все прошло через несколько минут, ничего не осталось, — но она уже ушла. Неосознанно гладя ее тугое бедро рукой, Кассандра вспоминает, с какой серьезностью и осторожностью она сблизилась с Вестницей, что не прижилась в Инквизиции. После коротких разговоров она узнала, что они обе верили в Создателя, хоть и по-разному: для одной он был опорой и путеводным светом, для другой — отцом и советчиком. Случайно она встречалась с Тревелиан то в церкви, то взглядом на поле боя, то на тренировке, то ловила обращения на «ты», то долгую улыбку вместо «здравствуй». Ника своими усилиями построила их тесную дружбу, — скорее обоюдную заботу, — бесстыдными поступками, лишними словами, нерассказанными тайнами, чрезмерным вниманием… Ответила Кассандра не скоро; она долго не понимала, почему при упоминании имени магессы Солас сочувственно улыбался, Варрик смеялся, Каллен с Жозефиной смущались, а Лелиана поднимала уголки губ в своей надменной манере — не то чтобы она следила за подобным, но в этом была определенная загадка, которую Кассандра почти увлеченно разгадывала. Все ее поиски закончились с приходом Сэры, которая на третий день уже приставала к Тревелиан. Во время работы Искательнице не было дела, но пролетевшая мимо фраза «Андрасте специально погасила свет у тебя на чердаке или ты всегда такой была?» поставила точку в любом из сомнений воительницы — и в ту же ночь Соловей уже рассказывала ей, с каким смехом и недоумением избранницу Владычицы восприняли в Вал-Руайо. Воспоминания об этих словах соединились со звуком одиноких и тяжелых шагов по хрустящему снегу, о мыслях, что такого может быть в том, что лидер не годится в лидеры? «Пусть руководит через мои руки, » — сказала тогда Кассандра, хмурясь от заливистого, нынче такого редкого смеха канцлера. Полосуя по снегу вперед-назад, Искательница точно решила, что день настал — и день настал; как всегда вчетвером Инквизиция пыталась закрыть Брешь. Кассандра решилась, долго смотрела в ответ, улыбалась, забыв про все, дралась только за нее. Сам Создатель подсказал ей перестать корить себя за это поведение, когда после провала миссии она ломала не первое чучело на тренировочной площадке. Смотря на сломанную палку и пух, разлетевшийся по снегу из-под толстой, промасленной кожи куклы, воительница случайно поставила себя на место Ники. Нынешняя Кассандра морщится, меняя щеку на теплой макушке. В голове всплывает тот самый тусклый образ Тревелиан, молящейся Владыке. Когда Искательница вошла без стука, ее сухое лицо не выражало ничего, кроме блаженства и радости, а твердые в хватке руки направляли в грудь один из кинжалов. Осев на стены, шепот с улыбкой казался последним: «освободи меня, Владыка». Кассандра вывихнула одну из этих окрепших рук, понаставила кучу синяков на желанное среди многих тело и довела избранницу Андрасте до припадка, пока колотила и кричала, рыча от напора в голосе. Искательница с грустью вспоминает, что просидела с ней в обнимку не меньше получаса, терпеливо и молча слушая истерические, лишенные смысла слова про что-то, что мучило ее почти полгода. Только потом Кассандра поняла, нашла разгадку — никто не воспринимал ее как человека с прошлым, никто не знал о Вестнице того, чего за пару месяцев почти одностороннего общения узнала Искательница; в глазах сформировавшейся с помощью Ники Инквизиции она была всего лишь магом, знатной Тревелиан и повернутой адрастианкой. Только поэтому именно Искательница не дала такому человеку умереть. Ради ее жизни она на несколько дней потеряла голос, — одно из ее самых сильных оружий, когда пусты руки; утопая в снегу, не пускающего к мертвому Убежищу, Кассандра злилась, ненавидела, но дала себе слово, что будет стоять за этого глупого и несчастного человека до конца. Сдернув задубевшие перчатки, она голыми руками вынимала полуживое тело героя Тедаса из снега и грела у костра, хрипя на ухо молитвы. А впервые проснувшись в Скайхолде, Кассандра даже не почувствовала горечи от нового потолка и от очередного места, в котором придется жить, не смея назвать его домом. Тишина неожиданно просыпается от чужих шагов. Воительница поднимает голову, уже почти не держа магессу, так удобно уместившуюся между рукой и телом; рассеянно оглядывая Варрика, она не может сказать себе, сколько здесь просидела. Гном замечает ее сонное недоумение и качает головой, улыбаясь. Задав пару безответных вопросов не по делу, он садится, украдкой разглядывая точеный профиль лица Кассандры, напряженный, темный от усталости; после — спокойное, восковое лицо Инквизитора. Он опускает голову, приятно подмечая, что Бык зря заключил пари. Тетрасу действительно казалось, что нет ничего лучше, чем союз, уравновешивающий крайности, что союзы, в общем-то, для этого и нужны; кунари смеялся и поставил четыре бочки дикой выпивки на то, что начальница вроде Кассандры даже если что-то поймет, то никогда не снимет даже куска брони перед наивным боссом. Разглядывая ее длинную ногу в бежевой штанине, закинутую на бедро Искательницы, он понял, что четыре бочки — это слишком много. —Опять тю-тю? — наконец добродушно спросил он, не зная, за что зацепиться. —Какое еще тю-тю? — совсем не добродушно ответила Кассандра, посмотрев на гнома. —Эти… ее штучки. Воительница сдвинула брови. Тихий голос казался таким же недвижимым, как и ее тело. —Это у тебя «эти штучки». Варрик тихонечко присвистнул: —Ну, началось. —Продолжишь в этом духе, — совсем понижает голос Искательница, — будешь с ней сам разговаривать. —Я бы с радостью, — пожимает плечами он. — Вы все вокруг нее бегаете, а тут адекватная помощь нужна. Скажи мне — насколько Ласточке поможет поспать на коленках героини Орлея? —Не твое дело. Немного подумав, она быстро добавила: —И не называй меня так. —Все одно. Еще и Инквизитором ее напугали. Рассуди: попахивает окончательным сдвигом по всем параметрам. —А что ты предлагаешь? — беззлобно выдыхает воительница. — Людям нужен лидер, а у нас нет ни Хоука, ни Стража Амелл. Варрик молчит в ответ — ему показалось, что хруст письма Гаррета за поясом был слышен в конюшнях. А Искательница, не дождавшись ответа, закрывает глаза и позволяет гнетущим словам раствориться в прозрачной тишине. Не зная, о чем бы спросить, Варрик оглядывается. Шмыгнув носом, он переводит взгляд Нику. —Она хотела на Самсона пойти, в тот пресловутый храм Думата. —Знаю. Ты ведь отказался? —Да. Не нравятся мне эти лириумные маньяки. —Понятно. Не открыв глаза, Кассандра редко, спокойно дышит, словно зная, как красиво тишина тонет в ее зловеще-черных волосах, в расслабленности Ники, в темноте таверны, в новорожденных волнистых облаках на востоке; Варрик вздыхает, почти физически ощущая беззвучие. Спустя несколько минут, сонно поморгав, он встает. Искательница тут же реагирует, вздрогнув и уставившись туманными глазами на гнома. —Шла бы ты спать, Искательница, — с укоризной говорит он. —А ее куда? —Иди, говорю. Я унесу. —Чего ты? —Унесу ее в покои. —Я сама могу, — отворачивается она. —Можешь, но не сейчас. Кассандра не отвечает и скрывает, как ее взгляд скачет от места к месту. Дернув бровями и решив не сдаваться, она мысленно исключает возможность помощи со стороны Варрика и, положив подбородок на голову Тревелиан, тихо выдыхает вместо ответа. —Искательница… —Нет, — мгновенно перебивает она. Тетрас хмурится и складывает вместе широкие ладони. —Ага, думаешь наверно: «Паршивый гном, никак не отвяжется, я могу все сама!». Верно? —Пользуешься тем, что у меня заняты руки? Они говорят громким шепотом, словно ссорящиеся родители в комнате со спящим ребенком. —«А самое главное — хочет забрать моего Инквизитора! Все ему, думает!». —Хватит, — огрызается воительница. Тетрас качает головой и хмурится — ему не нравится, что обычный разговор доходит до агрессии. Задумавшись, он молчит, теперь подбирая нужную интонацию. —Ну, Искательница. На тебе лица нет. Я уже проснулся, а ты не засыпала. Попал: она поворачивает голову и мерит презрительным взглядом с головы до ног. Варрик выстаивает под строгим взором и как можно незаметнее улыбается, почувствовав очередной привкус негласной победы — она сдастся, судя по смешной неслаженности движений, что свидетельствуют о неслаженности мыслей. —Я всего лишь хочу помочь, — наносит он последний удар. — Всем нам. Кассандра жмурится, после чего слезящимися глазами смотрит на темное небо. Она уже ни о чем не думает, когда кивает головой и аккуратно отстраняет Нику от себя. Варрик уже там, чтобы взять на руки невесомое тело; подтянув Инквизитора на себя, он не сдерживает улыбки. Воительница смотрит на дрогнувшие белые ресницы, потом на лицо Тетраса — и блекло улыбается в ответ. —Спокойной ночи, Искательница.