Торнадо в Техасе

Неизвестно сколько бы Стив простоял вот так, застыв на месте и ошеломленно уставившись на зажатую в руках газету, если бы громкий стук в дверь не вывел его из тяжелого, вязкого оцепенения. Роджерс подпрыгнул на месте от неожиданности и, будто бы обжегшись, отшвырнул от себя газету. Какая-то часть его сознания, рациональная и подчиняющаяся законам логики и здравого смысла, все еще свято верила в то, что все вокруг было лишь порождением его собственного возбужденного воображения. Однако бушевавший внутри океан противоречивых чувств убеждал в обратном. Это не сон. Что угодно, но не сон. Все слишком реально, чтобы быть сном. Стук повторился вновь, и тот, кого в этот ненастный весенний день принесло на порог дома Роджерсов, был явно недоволен тем, что ему приходилось так долго ждать. Пока Стив медленно шел к двери, у него перед глазами, словно выжженная каленым железом, пульсировала дата вчерашней газеты. Он на автомате щелкнул задвижкой и опустил дверную ручку, плохо соображая что, а главное, зачем он делает. — Я так и знал, что ты проспишь, сопляк. Этот мягкий, густой, нарочито растягивавший гласные голос с легкой гнусавостью бруклинского акцента взвился пронзительным электрическим разрядом в самом сердце Стива, и он вдруг забыл, как дышать. Такое с ним уже случалось. На том мосту в Вашингтоне, когда он сорвал маску с лучшего убийцы «Гидры» и едва не сгинул в холодной пустоте неузнающих его глаз своего лучшего друга. Сейчас Баки Барнс снова стоял перед ним во плоти, только в этот раз вместо черной боевой экипировки на нем была темно-зеленая военная форма и небрежно сдвинутая набок фуражка. Его молодое, сияющее здоровьем лицо украшала добрая насмешливая ухмылка, такая родная и любимая, что Стиву почудилось, будто он сошел с ума и его воспаленный разум решил жестоко подшутить над ним, выудив из памяти дорогой сердцу образ. Серо-голубые глаза Баки чуть сощурились, и из-под длинных ресниц в темных как смоль зрачках сверкнул озорной огонек. Барнс деловито оперся рукой о дверной косяк в показном ожидании явно запоздалого приглашения войти. Стив, вместо того, чтобы отступить в сторону и привычным кивком указать на прихожую, вдруг набросился на друга и крепко прижался к нему своим трясущимся от едва сдерживаемых слез тщедушным тельцем. Он водил руками по его спине, чувствуя под пальцами сырой холод пиджака и таившееся под слоем ткани приятное тепло кожи. Он вдыхал запах булочек с корицей и мятной жвачки, уткнувшись щекой в плечо человека, которого уже и не надеялся увидеть в живых. «Это все по-настоящему, — горячей жилкой билось в висках. — Он настоящий, Баки настоящий, я его чувствую, он здесь, рядом со мной, он настоящий настоящий настоящий» — Ты чего, Стиви? — опешив, пробормотал Баки. Сперва он стоял, в недоумении раскинув руки в стороны, смущенный таким внезапным проявлением чувств, но потом расслабленно выдохнул и заключил лучшего друга в ответные объятия. Стиву безумно не хотелось его отпускать. Он, одолеваемый суеверным страхом, содрогался от навязчивого ощущения, будто Барнс вмиг исчезнет, стоит ему только от него отстраниться. — Все в порядке? — прозвучало над его ухом, и Стив едва сдержал унизительный хныкающий всхлип, когда уловил нотки заботливого беспокойства в голосе друга. Одному Богу было известно, как сильно он тосковал по этому искренне-теплому, иногда чересчур навязчивому вниманию и опеке, которыми его окружал Баки с самого первого дня их знакомства. Сколько раз, глядя в безжалостную сталь холодных глаз того нового, чужого ему Джеймса Барнса, он молил лишь о том, чтобы хоть ненадолго вытащить из бездонного омута вечной зимы своего старого верного друга. И сейчас, пряча лицо в шершавом отвороте его военного пиджака, Стив осознавал, что даже если все это было предсмертным бредом или злой шуткой судьбы, он все равно был благодарен небесам за этот короткий миг безусловного, совершенного счастья. — Все... все хорошо, — собственный голос напомнил жалобный скулеж дворовой собаки, и Стива бросило в жар от стыда и отвращения. Он прочистил горло и, осторожно отступая, попытался продолжить тверже и уверенней, — я просто... рад тебя видеть. Баки просиял, но тут же поспешил сменить наивную ребяческую радость на лице на привычную легкую полуулыбку, за которой ему всегда мастерски удавалось прятать все невзгоды и тяготившие душу мысли. — Так и знал, что ты проспишь, — повторил он, теперь уже в открытую всем своим видом показывая, что ему надоело топтаться на пороге. — Может, впустишь уже меня? — Прости, — Стив мысленно обругал себя за глупость всеми самыми страшными словами, за которые от своего внутреннего блюстителя приличия обязательно получил бы уличительное «не выражайся». Он виновато поморщился и попятился назад, освобождая проход. Баки, быстро скинув ботинки и оставив фуражку на тумбочке, с хозяйским видом прошел на кухню, по пути снимая пиджак. Роджерс поплелся следом, все еще пребывая в состоянии пугающей эйфории. — Ты завтракал? — спросил Барнс, доставая тарелки из шкафа с посудой, попутно протягивая руку к дверце холодильника. Лишь спустя полминуты Стив догадался, что от него требовался ответ, и, пристыжено кашлянув в кулак, промычал едва слышное «нет». Он поймал себя на мысли о том, что наверняка выглядел невообразимо глупо, стоя посреди кухни в старой затертой пижаме и бездумно наблюдая за тем, как его лучший друг суетливо нарезал хлеб для тостов и откручивал крышку банки с фруктовым джемом. — Ты еще здесь, Роджерс? — бросил через плечо Баки. — Иди переодевайся. Или ты собрался в школу вот так идти? Школа. Под мерный стук ножа, зачерпывающего джем прямо из банки, в память Стива триумфальным маршем вошло яркое, почти осязаемое воспоминание. Сегодня, в самом конце мая, они с Барнсом должны были помогать в организации благотворительной ярмарки в местной средней школе. Это была его, Стива, идея, и именно он уговорил лучшего друга записаться добровольцами, на что Баки, немного поворчав, все же согласился. Тогда они с утра почти до самого вечера проторчали в актовом зале, развешивая украшения, передвигая столы и бегая по поручениям организаторов. Баки познакомился с какой-то светловолосой девчонкой, с которой весь день не сводил взгляда, и в ту же пятницу потащил ее на танцы. — Стив? Он дернулся, как от удара, и рывком вскинул голову, встретив нахмуренный взгляд Барнса. Стив открыл было рот, чтобы выдавить из себя очередную нелепую реплику, но Баки, опустив глаза, вдруг с шумным выдохом воскликнул: — Черт возьми, Стиви, у тебя кровь. Только сейчас Роджерс почувствовал жгучую кричащую боль в ступне и обнаружил, что за ним из самого коридора тянулась дорожка отпечатавшихся на полу кровавых следов. Баки с грохотом уронил на столешницу нож и, вмиг оказавшись рядом с другом, поспешно усадил его на стул, словно маленького ребенка. — Что случилось? — в его голосе звенела плохо скрываемая тревога, и он, несмотря на вялые протесты Роджерса, с видом заправского доктора принялся осматривать его раненную ногу. — Я уронил картину, — ответил Стив. — Рамка разбилась, и... Баки не дал ему договорить. — Сейчас принесу аптечку. Он пружинисто вскочил на ноги и направился в ванную, а через пару секунд вернулся с затертым по краям серо-зеленым чемоданчиком. Стив отчетливо помнил короткий скрип его крышки, помнил, в какой последовательности были разложены марлевые повязки, вата, шприцы и медикаменты, помнил стойкий противный запах лекарств, впитавшийся в каждый дюйм старого пластика. Этот чемоданчик появлялся в руках Баки Барнса всякий раз, когда Роджерс попадал в очередную передрягу, и сейчас его внезапно захлестнуло болезненно приятное чувство ностальгии. Все вокруг по-прежнему было наполнено гротескным духом нереальности, и Стив все еще не мог до конца свыкнуться с мыслью о том, что каким-то совершенно невообразимым образом вновь очутился в сороковых. Погруженный в раздумья, он даже и не заметил, как Баки вооружился пинцетом и потянулся к осколку, засевшему в его окровавленной ступне. Резкая неожиданная боль заставила Стива невольно вскрикнуть и тут же пристыжено закусить губу. — Прости, — сочувственно отозвался Барнс, принимаясь за второй осколок. Его движения были быстрыми и ловкими, он старательно избегал неосторожных прикосновений, чтобы не доставлять своему извечному пациенту лишних страданий, и Стив почему-то подумал, что из его лучшего друга мог бы выйти отличный врач. Тут же непрошеной гостьей заявилась колкая мысль. Из Баки мог бы выйти отличный кто угодно, если бы не чертова война, изломавшая всю его жизнь в кровавые куски. Стив даже не заметил, как на его ступне оказалась мастерски наложенная повязка, а аптечный чемоданчик перекочевал обратно в ванную. — И как ты умудрился ее уронить? — донеслось из коридора, и Роджерс, прихрамывая, словно во сне пошел на голос. Баки, с засученными по локоть рукавами рубашки, присев на корточки, подбирал с пола осколки и деревянные щепки расколовшейся рамки. — Неужели практиковался перед танцами? Пятничные танцы в местном баре «Клевер». Как же Стив ненавидел, когда Барнс каждый божий раз вытаскивал его на эти сборища шумной пестрой молодежи и нелепые двойные свидания, будто бы не зная, что все девушки все равно окончательно и бесповоротно влюблялись в него, а Роджерса никто и в упор не замечал. — Я принесу веник. Под оглушительный шум крови в ушах Стив поспешно, насколько позволяла его больная нога, ретировался. Он двигался на автомате, словно кто-то сверху дергал за ниточки и заставлял его деревянные конечности перемещаться. В тяжелой ватной голове слонялись обрывочные воспоминания, яркие и насыщенные, нещадно бередившие уродливые рубцы старых ран. — Не переживай, — беспечно махнул рукой Баки, отправляя остатки стекла в совок. — Сделаем новую рамку. Пойдем ко мне, прямо сегодня, после школы. Вот увидишь, получится даже лучше старой. Отряхнув руки о брючные штанины, Барнс с неизменной ухмылкой протянул ему веник, и Стив как бы невзначай коснулся его левой руки, проверяя ее на ощупь. Она была сухой, теплой и мягкой. Из плоти и крови. Живой. В апатично-отрешенном полусне Роджерс кое-как умудрился переодеться, при этом даже поддерживая явно неклеившийся разговор, и позавтракал приготовленными Баки поджаренными тостами с джемом. Уже в дверях он услышал отечески-попечительное «оденься потеплее» и поплелся обратно в комнату. Там, в старом, провонявшем пылью шкафу он снял с вешалки первый попавшийся пиджак. На ходу тыча непослушной рукой в постоянно ускользавший рукав, он вдруг остановился посреди спальни и шумно сглотнул, пытаясь прийти в себя. Он словно только что вновь проснулся после семидесятилетней спячки во льдах Арктики, только теперь, вместо уже ставшего привычным современного мира, оказался в воссозданном до пугающих мелочей дне из своего прошлого. Он сражался с инопланетянами и роботами, видел асгардских богов, огромных зеленых монстров, людей со сверхспособностями, даже, черт возьми, говорящего енота и ходячее дерево! Почему же тогда его разум так отчаянно отвергал саму возможность путешествия во времени? Стив думал об этом по дороге в школу, потерянно оглядываясь по сторонам и узнавая знакомые дома и улочки. Думал, вялым смешком отвечая на шуточки тренера Симмонса, заведующего организацией благотворительной ярмарки. Думал, стоя на табуретке с бумажным фонариком в руке, и вместо того, чтобы приклеивать его к стене, наблюдал за тем, как Баки с бессовестным обаянием флиртовал с той самой хорошенькой блондинкой. Думал, мастеря новую рамку для рисунка в съемной квартире лучшего друга и попивая горячий чай из не помещавшейся в крохотных ручонках кружки. Думал, под проливным дождем возвращаясь в свою нищую лачугу и трусливо вздрагивая от громких пьяных криков и собачьего лая. Только оставив позади всю суету и безумие прошедшего дня, Стив, сидя на ледяном полу в ванной и трясясь от холода в промокшей насквозь одежде, вдруг явственно осознал одну простую вещь. Он не умер. Он остался жив, несмотря на то, что смертельный луч одного из Камней Бесконечности пронзил его насквозь. Он выжил и каким-то чудом переместился в сороковые. Волею судьбы или по (не)счастливой случайности ему был дарован шанс прожить жизнь заново. Шутка заключалась в том, что он наперед знал все, что должно было произойти. Он помнил будущее в мельчайших подробностях, и теперь это было единственным, что имело значение. Если он знал, что случится что-то плохое, то мог это предотвратить. Пульс отстукивал бешеный ритм, а губы жарким дрожащим шепотом повторяли заветные слова, словно священную мантру. Я могу все исправить. Я могу изменить ход событий. Могу помешать «Гидре», могу предотвратить десятки сражений, могу спасти сотни людей, я могу спасти... Дикая, полная безудержного ликования улыбка искривила тонкие губы Стива. Он растер ладонями лицо, прогоняя прочь дождевую воду, пустые сомнения и предательски-упрямое оцепенение, преследовавшее его весь день. Теперь он точно знал, что делать, и был уверен в этом как никогда прежде. Я все исправлю. Глубокий вдох. Выдох, прерванный восторженным смешком. Я спасу мир. Я спасу своих друзей. Кулаки решительно сжались и уперлись в ледяной плиточный пол. Я спасу Баки.