Торнадо в Техасе

Следующие несколько дней были для Стива самыми трудными. Он плохо спал, ел неохотно и только для вида, чтобы не вызывать беспокойства у товарищей. Он часто ловил себя на мысли о том, что стал безучастным, каким-то отрешенным и почти ни с кем не разговаривал, кроме как с Пегги и новоиспеченными Коммандос. Они возвращались в Италию на помощь союзническим войскам в продвижении к «линии Густава» на западном фронте. Оттуда в конце декабря Капитан Америка и его команда должны были отправиться во Францию, чтобы выполнить свое первое совместное задание и нанести удар по базе «Гидры». Все шло своим чередом, и военная жизнь постепенно возвращалась в прежнее русло, но как бы Стив ни старался, как бы ни уговаривал самого себя, что поступил правильно, заполнить ноющую в груди пустоту ему не удавалось. Все вокруг померкло, стало блеклым и тоскливым, а то трепетное чувство сплоченности и причастности к чему-то по-настоящему значимому, что грело его раньше и упорно гнало вперед, несмотря на все преграды, куда-то пропало. Для всех остальных не изменилось ровным счетом ничего, только Стив знал, что на самом деле «Ревущих Коммандос» теперь было на одного меньше. После того вечера в пабе они с Баки не разговаривали и старательно друг друга избегали. В те редкие моменты, когда они по неосторожности встречались глазами, Барнс равнодушно отворачивался. Его взгляд был колючим и каким-то диковатым, от этого Стив судорожно сжимался и еще острее ощущал гложущее внутри чувство вины. — Чего вы с Баки не поделили? — спросил Дум-Дум, когда Коммандос тесной кучкой сгрудились на борту пилотируемого Роджерсом бомбардировщика. Тяжелый четырехмоторный «Ланкастер»* был рассчитан на семь пассажиров, и Стив невольно глянул на пустое кресло рядом с собой. Оно насмешливо подрагивало пряжками расстегнутого ремня безопасности, когда самолет трясло в воздухе. Роджерс хорошо знал, кому предназначалось место второго пилота на борту, и мысль об этом была особенно горькой. — Надулись друг на друга, за все время, что мы проторчали в Лондоне, даже парой фраз не перекинулись, — Дуган досадливо усмехнулся в пшеничные усы. — Как дети малые, честное слово. Стив уставился на штурвал, придирчиво разглядывая сетку мелких царапин на черной матовой краске. Ему не хотелось продолжать разговор, но Дуган настойчиво ждал ответа. — Это сложно объяснить, — уклончиво отозвался Роджерс. Прозвучало неубедительно и как-то слишком обреченно, Дум-Дум лишь покачал головой, разместив локти на коленях и посматривая на капитана из-за спинки пилотного кресла. — Готов поспорить на бутылку скотча, эти ваши проблемы яйца выеденного не стоят. Не мне тебя поучать, кэп, но... война — это не место для глупых ссор и детских обид. Здесь каждый день может стать последним, поэтому не стоит тратить время на всякое дерьмо. Стив промолчал. Коротко кивнул и покрепче сжал пальцы на штурвале, аккуратно ведя самолет на снижение. Он был согласен с каждым словом Дугана. Война легко отбирала жизни и калечила судьбы, он как никто другой это знал. Казалось, что время еще есть, но на самом деле его никогда не бывало достаточно. Стив лишь делал все возможное, чтобы у Баки этого времени было как можно больше, и если ценой спасения его жизни была их многолетняя дружба, он, не колеблясь, готов был пойти на эту жертву. Только вот на деле все оказалось в сотню раз сложнее, чем на словах. Роджерс мог убеждать себя сколько угодно, мог клясться в чистоте своих намерений и свято верить в пресловутое «зло во благо». Это не помогало. В душе его появились мрачные, пустые закоулки, в которых скорбным призраком скиталась беспризорная тоска, и уходить она совсем не собиралась. Остатки сто седьмого полка были переброшены обратно в Италию в качестве подкрепления продвигавшимся на север союзникам. Баки Барнс вместе с полковником Филипсом, Пегги Картер и остальными пехотинцами высадились неподалеку от южной части долины реки Лири и разбили лагерь за холмами, дожидаясь идущую с запада армию. К вечеру того же дня к ним примкнула группа капитана Роджерса. Коммандос дружно собрались за костром с охапкой консервных банок, и Дуган, едва завидев вдалеке Барнса, звучно присвистнул, подзывая его присоединиться. Стив поспешно ретировался, сославшись на «очень важный разговор» с Филипсом, и побрел к палатке полевого штаба. Он не хотел портить Баки вечер, хотя со стороны это выглядело как презрительное нежелание находиться с ним в одной компании. Роджерс почти свыкся с ролью плохого парня и нередко ловил на себе укоризненные взгляды товарищей, но ему еще хватало сил не обращать на это внимание. Порыв морозного ветра принес приглушенный смех и заливистые голоса сидящих у костра. Стив замедлил шаг и обернулся. Морита сосредоточенно выковыривал ложкой остатки тушеного мяса из банки, при этом с жаром доказывая что-то Фэлсворту, пока тот ворчал себе под нос и кутался в поднятый воротник. Остальные, собравшись тесным полукругом, оживленно болтали, синхронно прикладываясь к своим порциям консервов. Баки курил, резко и немного нервно стряхивая пепел в костер. Дуган по-приятельски хлопал его по спине своей широченной ладонью, и он хохотал над чьей-то, по всей видимости, очень забавной шуткой. Его смех был звонким, отрывистым, будто бы ненастоящим, но он все же смеялся. Стив сделал вид, что не заметил, как за улыбкой Баки горькой тенью пряталась обида и та же щемящая тоска, что поселилась внутри у него самого. На следующее утро Барнс отправился на разведывательную миссию. Ближе к полудню Роджерс совершенно случайно выяснил, что ушел он в одиночку. Баки не было два с половиной дня, он вернулся лишь к концу третьего, весь в грязи, замерзший, с мутными запавшими глазами. Стив увидел его лишь мельком, когда Филипс и агент Картер провожали его в штаб. Роджерс мужественно терпел, но в конце концов не выдержал и, улучив момент, подкараулил Пегги одну, чтобы задать изводивший его уже трое суток вопрос. — Как он? Пег демонстративно поправляла пояс на куртке, заставляя Стива изнемогать от ожидания, а потом с невозмутимым видом ответила: — Почему бы тебе самому не узнать у него? Роджерс шумно втянул носом воздух, едва сдерживаясь, чтобы не сболтнуть ругательство. Упрямство Картер было сейчас совсем неуместно, и Стиву меньше всего хотелось упражняться в остроумии, не говоря уж о том, чтобы выслушивать нравоучения, пусть и от женщины, в которую он был без памяти влюблен. Но Пегги была неумолима. Она словно видела его насквозь, поэтому, не дожидаясь вялых реплик со стороны насупившегося капитана, начала прямо и по существу. — Не знаю, что между вами произошло, но советую поскорее во всем разобраться и прекратить этот цирк. Игра в молчанку, которую затеяли ты и твой друг, плохо влияет на вас обоих. Сейчас не время и не место для подобных выходок, вы уже давно не дети. Ведите себя как взрослые люди, не бегите, черт возьми, от проблем, а решайте их. — Я и решаю, — вырвалось у Стива, на что Пегги картинно закатила глаза и обозвала его идиотом. — Не заставляй меня запирать вас в одной комнате и не выпускать до тех пор, пока вы не помиритесь. Ты ведь знаешь, я могу. Роджерс не стал говорить ей, что запереть кого-либо в комнате в переносном палаточном лагере при всем желании будет невозможно, поэтому лишь красноречиво промолчал и, стойко выдержав вспыхнувший праведным гневом взгляд Пегги, развернулся, чтобы пойти к своей палатке. — Спасибо за нотацию, мисс Картер. Пег простонала и, кажется, назвала его упрямым ослом. Осуждавших его людей теперь стало на одного больше, и Роджерс чувствовал себя так, будто был всего в одном шаге от превращения в злодея вселенского масштаба. В ту ночь он до последнего сидел у едва тлеющего костра и, лишь когда все разбрелись, а дозорный устроился с винтовкой на посту, решил, что достаточно устал для того, чтобы позволить себе пару часов сна. Только вот добраться до своей палатки ему так и не удалось. Стив брел по лагерю, вслушиваясь в ночную тишину, и его тонкий слух улавливал вкрадчивый шепот ветра, приносивший с реки сырой морозный воздух. Он думал о Бруклине, о холодных зимах в крохотной квартирке под мостом, с вечными сквозняками и промерзавшими насквозь оконными рамами. Он никогда не любил зиму. Тогда он чаще всего болел, целыми неделями не выходил из дома, истошно кашляя и трясясь от горячечного жара, пока мама кружила вокруг него, бледная и изможденная, пытаясь хоть чем-то помочь. Во время затяжных болезней Баки навещал его почти каждый день, рассказывал про школу, читал ему вслух учебники, приносил книжки с картинками, а один раз даже оставил на целый месяц свою коллекцию бейсбольных карточек. Стиву вдруг стало невыносимо тоскливо, и он сердито оттолкнул детские воспоминания прочь. Секундой позже он отчетливо уловил в завываниях ветра прерывистое дыхание и сбивчивый шепот, и это заставило его остановиться, с замиранием сердца прислушиваясь к голосу. Этот голос он узнал сразу, просто не мог не узнать. Прежде чем глаза отыскали в мерзлой темноте палатку, Стив уже догадался, кому она принадлежала. Баки снился кошмар. Вязкий, удушливый, бредовый кошмар, заставлявший его лихорадочно вздрагивать и хрипло бормотать что-то бессвязное. Роджерс стоял, как вкопанный, сжимая и разжимая кулаки. Невозмутимо-бесстрастный голос разума твердил, что нужно идти дальше, идти, не обращая внимания, лечь спать и забыть этот ужасный болезненный шепот, словно его никогда и не было. В то же время Стив представил, как Баки с криком просыпается, испуганный, сбитый с толку, не понимая, где находится, а потом всю ночь лежит, уставившись в темноту, дрожа и боясь снова заснуть. И рядом с ним нет никого, кто мог бы успокоить и сказать, что все в порядке. Вы больше не друзья, помнишь? Стив помнил. Он медленно выдохнул и направился вперед, туда, где чуть поодаль от остальных ютились палатки «Ревущих Коммандос». На рассвете сто седьмой встречался с армией союзников и передвигался на север. У Роджерса оставалась еще пара часов для того, чтобы отдохнуть, хотя он сомневался, что этой ночью ему удастся уснуть. Ты его предал. Оттолкнул. Сделал ему очень больно, и ты сам знаешь, зачем. Никто не говорил, что будет легко, но ты всегда должен помнить, ради чего все это начал. Это он тоже прекрасно помнил и даже пытался убедить себя в том, что мучиться от одиночества, предательства друга и кошмаров о нескольких неделях в плену для Баки гораздо лучше, чем лишиться памяти и на семьдесят лет стать подопытным «Гидры». Стив даже почти поверил в это, когда до его слуха донесся тихий захлебывающийся стон. — Три... два... пять пять... семь... ноль... Эти чертовы цифры. Снова. Безликий номер, выбитый на холодном металле армейских жетонов, был таким частым спутником кошмаров его друга, что Роджерс невольно вздрагивал всякий раз, когда слышал его. Ему почему-то вспомнилось, что между собой военные называли жетоны медальонами смерти, и эта мысль вызвала мерзкий, приторный привкус страха на языке. Барнс исступленно повторял проклятые цифры, задыхаясь и почти срываясь на крик. Стив стерпел и это. Стиснул зубы так сильно, что челюсть свело, и наверно продолжил бы путь к своей палатке, если бы Баки во сне не позвал его по имени. И тут весь здравый смысл, все разумные доводы и все бившиеся в голове ярые протесты в один короткий миг полетели к чертям. А вместе с ними негласное правило держаться от Баки подальше и единственный план Стива Роджерса, который за восемь месяцев его пребывания в прошлом успешно работал. Работал до того самого момента, как капитан отодвинул брезентовый полог и пробрался в палатку Барнса. Вдвоем они едва там умещались, одно неосторожное движение, и вся эта хлипкая конструкция могла завалиться как карточный домик. В любой другой раз Стив наверняка бы пошутил по этому поводу, только сейчас ему было совсем не до смеха. — Баки, — тихо позвал он. — Баки, проснись. Барнс продолжал метаться по устеленной брезентом земле, судорожно хватаясь пальцами за смятую походную сумку под головой. Роджерсу пришлось потрясти его за плечо, чтобы разбудить. Проснулся он со сдавленным криком, тяжело дыша и дико оглядываясь по сторонам. Взгляд у него был мутным и совершенно безумным, поэтому Стив осторожно позвал его, даже не решаясь дотрагиваться. Реакция была молниеносной. Баки за долю секунды выхватил из-под сумки армейский нож, и если бы Роджерс вовремя не подался назад, то зазубренное лезвие перерезало бы ему горло. — Это я, Баки, это я... — сердце едва не выпрыгнуло из груди, а от осознания того, что он только что чуть не умер, по телу мелкой дрожью расползся холодный ужас. — Это я, Стив. Тише, успокойся, все в порядке. Это просто сон. Он неуклюже и совсем не по-солдатски выставил перед собой руки, хотя отчего-то первой его посетила мысль вовсе не о том, как защищаться, а о том, какого черта Баки спал в обнимку с ножом. Барнс непонимающе уставился на друга, моргнул, словно привыкая к темноте, и его глаза наконец прояснились. Та слепая, бешеная ярость, которая испугала Стива гораздо больше, чем лезвие у собственного горла, сменилась замешательством, а после — страхом. Баки выронил нож и резко отпрянул в сторону, от чего брезент угрожающе натянулся и палатка чуть скосилась вбок. Он забился в угол, прижав ноги к груди и впившись трясущимися пальцами в свои колени. Сперва Роджерсу показалось, что он просто надрывно дышал, пытаясь прийти в себя, но потом до чуткого слуха донеслось сиплое, надтреснутое: «со мной что-то не так, Стиви, я это чувствую, со мной что-то не так, со мной что-то не так, что-то не так, не так, не так, не так». Стиву стало не по себе. Он не знал, что делать, боялся приблизиться и испугать Баки еще больше, но и не мог просто сидеть и смотреть, как он бился в этой тихой безумной истерике. После плена «Гидры» что-то в нем надломилось, и теперь Стив отчетливо это видел. Как же он раньше не заметил? В том, другом прошлом, как же он мог не увидеть этот затравленный взгляд, не услышать жаркий, испуганный шёпот, срывающийся с дрожащих губ во время очередного ночного кошмара? Его рука дрогнула, словно он хотел накрыть ладонью плечо Барнса, но в последний момент сам себя одернул. Вместо этого он подвинулся ближе и осторожно обнял друга, притянув к себе. Тот даже не попытался вырваться из объятий. Уткнулся холодным, влажным от пота лбом в плечо Роджерса и замер, а через некоторое время Стив понял, что он плачет. Сначала бесшумно, едва различимо, потом со всхлипами, которые в конце концов перешли в глухие, сдавленные рыдания. Баки впервые вот так при нем плакал. Даже в будущем, после десятков лет бесчеловечных пыток, после раздробленной, а потом собранной по крупицам памяти, после всего того, через что ему пришлось пройти. Таким Стив не видел его никогда. Все потому, что был рядом. Несмотря ни на что. Никогда не обвинял его в совершенных руками «Гидры» преступлениях, никогда не переставал поддерживать, никогда не отворачивался от него. А сейчас бросил. Как сломанную игрушку. Сказал, что он больше не нужен. Разбил ему сердце и ушел. Баки еще долго плакал. Стив утешающе гладил его по спине, с трудом сдерживая собственные слезы, и понимал, что просто не мог оставить его в момент, когда был нужен ему больше всего. И пускай прошлое ехидно смеется, скалясь от очередной своей победы. Только сейчас Роджерс осознал, что жить без их с Баки дружбы он был неспособен. Потерять его сейчас, чтобы спасти потом, — выше сил даже самого Капитана Америки. От поезда в Альпах их отделял еще год. Целый год был у Стива на то, чтобы отбить у судьбы жизнь лучшего друга, и он поклялся, что обязательно найдет способ это сделать. Они сидели, обнявшись, всю ночь. Когда рассветные лучи робко прокрались в прорези палатки, Баки по-мальчишески вытер нос рукавом торчащей из-под курки рубашки и благодарно улыбнулся, глядя в виноватые глаза Стива. Они поговорили; то ли от усталости, то ли от того, что в соседних палатках заворчали просыпавшиеся солдаты, разговор вышел коротким, однако все, что нужно, сказать они успели. Спустя две недели «Ревущие Коммандос» летели во Францию на первое задание. Кресло второго пилота на борту «Ланкастера» больше не пустовало.