Торнадо в Техасе

Стиву снилось, что он летел вниз с горящего хэлликериера и падал в серую пропасть реки. Снова и снова он захлебывался в мутной воде, легкие кричали в агонии, требуя воздуха, а потом чьи-то руки вдруг хватали за плечи и тянули прочь из поглотившей его холодной бездны. Мгновением позже он уже был на берегу реки Потомак, беспомощно лежа на сырой земле и вслушиваясь в плеск воды и тяжелые удаляющиеся шаги. Разбудил его мерный рокот самолетного мотора и руки, заботливо вытиравшие его разгоряченное лицо чем-то прохладным. Стив силился разлепить опухшие веки, но не мог. Ему почудилось, что он лежит в палате вашингтонской больницы, а где-то вдали тихо играет песня Марвина Гэя. Он смутно улыбнулся, выдохнув сиплое «я слева», и снова провалился в сон. Вялые, притупленные мысли вольно плыли в его голове, видения поспешно сменяли друг друга, и Стив им совсем не противился, позволяя памяти рисовать одно воспоминание за другим. Окончательно он пришел в себя лишь в больничном блоке на одной из баз СНР в Лондоне. Первой, кого он увидел, пробудившись после трех дней рваных, болезненных сновидений, была дежурившая у его постели Пегги. Она взяла его за руку и улыбнулась, погладив его по волосам. — Ты заставил меня поволноваться, Роджерс. Стив улыбнулся в ответ, сжимая ее холодные пальцы в своих. Потом Пегги, велев ему лежать спокойно, пошла за доктором. Его прихода Роджерс дожидаться не стал, выбрался из-под жестких больничных простыней и уселся на кровати, растирая сонное лицо ладонями. Чувствовал он себя прескверно, но терпимо; голова гудела, тело неприятно ныло, но боли в забинтованных ранах, как ни странно, почти не было. Стив поднялся и доковылял до умывальника. Его сильно шатало, от слабости к горлу медленно подбиралась тошнота. Дрожащими руками он набрал воды и плеснул себе в лицо. В голове вспыхнула яркая молния, и сознание затопило ледяным холодом. Мысли вмиг прояснились, и, когда спустя пару минут в палату вошел доктор в компании Пегги, Стив с порога встретил их вопросом: — Где Баки? Они коротко переглянулись. Доктор озадаченно моргнул, в глазах Пегги на долю секунды мелькнула тревога, и Стива замутило от страха. — Он... — во рту пересохло, язык еле поворачивался. — Он жив? — Да, Стив, он жив, — торопливо ответила Картер. Роджерс шумно выдохнул, слегка покачнувшись, и она тут же подхватила его под локоть, не дав упасть. — Не волнуйся, он жив, он здесь, в соседнем крыле. Ляг, пожалуйста, тебе нужно отдохнуть. Ложиться Стив вовсе не собирался. На все попытки Пегги и доктора воззвать к его сознательности и заставить нерадивого пациента вернуться в постель он отвечал упрямым отказом. Его подозрительно молчаливые и чересчур взволнованные компаньоны чего-то не договаривали, и Роджерс это чувствовал, поэтому потребовал объяснений. Пегги лишь обреченно вздохнула, понимая, что спорить со Стивом было бесполезно, особенно когда речь шла о Баки. Доктор согласился рассказать все капитану, только при одном условии: перед их беседой он должен был лично убедиться, что здоровью лучшего солдата Америки больше ничего не угрожало. Стив нехотя, но все же согласился. Позволил себя осмотреть и даже съел принесенный санитаркой обед. Чуть позже уже переодевшийся в принесенную Пегги одежду Роджерс сидел за столом в кабинете врача, нервно покачивая ногой, и испытующе глядел на своего собеседника в ожидании обещанных объяснений. Доктор поставил перед ним стакан воды и тяжело опустился на кресло напротив. Стив учтиво кивнул и всем своим видом показал, что готов слушать. Доктора звали Рональд Киркман, он был лучшим хирургом британского отделения СНР и прибыл на базу, как только стало известно о переправке туда капитана Роджерса и сержанта Барнса. «Ревущие Коммандос» отправились на поиски товарищей в тот же день, когда произошел инцидент в поезде. Разыгравшаяся буря заставила команду осесть на всю ночь в переносном лагере, и лишь спустя почти двое суток им удалось обнаружить замерзших до полусмерти Стива и Баки на краю горного леса неподалеку от разгромленного отряда «Гидры». Их тут же доставили в ближайший полевой госпиталь, а оттуда самолетом перевезли в Лондон. Стив очнулся через три дня. Сыворотка суперсолдата помогла ему быстро восстановиться и спасла от смертельной кровопотери и переохлаждения. С Барнсом дела обстояли гораздо хуже. — Препараты, воздействию которых он был подвержен, находясь в плену, сделали его сильнее и выносливее, иначе он не смог бы пережить ни падение, ни травмы, ни последующие тридцать восемь часов в экстремальных условиях. По моему мнению, по этой же причине он до сих пор жив, однако мы не можем с точностью сказать, какие именно вещества применял Зола. Предположительно, это какой-то недоработанный аналог сыворотки доктора Эрскина, которая наделила вас, капитан, исключительными способностями. Стив коротко кивнул, демонстрируя свою вовлеченность в разговор. Он внимательно слушал доктора и старался не пропускать ни одного слова, хотя эта затянувшаяся прелюдия понемногу начинала его раздражать. Киркман старательно избегал прямых фраз и не спешил с оглашением диагноза, тем самым лишний раз подогревая опасения Роджерса. — Благодаря оказанию своевременной помощи с вашей стороны, удалось предотвратить более серьезную потерю крови, что также спасло сержанту Барнсу жизнь, — доктор сделал паузу, рассматривая застывшее в немом напряжении лицо капитана. Стив догадался, что настало время для того самого «но», которого он так боялся. Киркман отрывисто откашлялся, прочищая горло, и продолжил. — Однако его состояние с момента поступления в больницу практически не улучшилось. Сознание значительно угнетено, несмотря на проведенные процедуры, он все также не реагирует на окружающую обстановку и... — Подождите, — перебил его Роджерс, чувствуя, как внутри заклокотал навязчивый шепоток паники. — Вы хотите сказать, что он... в коме? — Не совсем, — возразил доктор. Говорил он спокойно, с профессиональным бесстрастием, голос его был тихим и ровным. — Сепсис и интоксикация вызвали угнетение центральной нервной системы и нарушение сознания в виде глубокого оглушения. Это похоже на сон, из которого пациента способны вывести только сильные внешние раздражители, после чего он сразу же опять засыпает. На обычные раздражители он никак не реагирует, только на боль, но нарушения основных функций организма не отмечается. По крайней мере, пока. Паника визжащей молнией вырвалась наружу, и Стив в ужасе схватился за оставленный на столе стакан. Он сделал пару глотков, облизал пересохшие губы и слегка ослабил хватку: еще чуть-чуть, и стекло в его судорожно сжатых пальцах пошло бы трещинами. Киркман молча наблюдал, в его взгляде читалось беспокойство, однако он знал, что капитан совсем скоро справится с приступом волнения и продолжит расспросы. Так оно и вышло. — Вы можете что-нибудь сделать? — спросил Стив, выпрямившись и велев себе успокоиться. — Уже сделали. Удалили отмершие ткани и очаги нагноения, обработали рану, провели переливание плазмы крови и продолжаем вводить антибиотики внутривенно. — Это помогает? Киркман поджал губы и покачал головой. Усилием воли Роджерс загнал бушующий внутри страх поглубже в недры подсознания и сделал еще один глоток из стакана. Вода показалась ему горькой. — Молниеносный сепсис, то есть тяжелая форма заражения крови, привел к интоксикации и истощению организма, иммунная система не справляется с инфекцией, лечение антибиотиками пока что не дает нужного эффекта... — доктор умолк, теперь уже с явной тревогой глядя на побледневшего Стива. — С вами все в порядке, капитан? То, о чем я говорю, для вас крайне болезненно, я понимаю. Вы еще недостаточно здоровы, мы можем продолжить разговор, когда вы отдохнете. — Нет, — упрямо возразил Роджерс, потирая поросшие щетиной щеки. — Продолжайте. Киркман едва заметно повел плечами и снова заговорил. — Септический шок вызвал нарушение кровоснабжения тканей и вследствие этого поражение внутренних органов. Также наблюдается снижение артериального давления. Мы пытаемся поддержать его уровень путем внутривенного введения растворов и кардиотонических препаратов, и пока отмечается некоторый положительный эффект, однако на фоне общего тяжелого состояния я бы не стал делать поспешных выводов. Стиву хотелось кричать. Несмотря на передовые разработки, СНР по-прежнему не располагал нужной медицинской аппаратурой. В сороковых в распоряжении врачей находилось лишь самое примитивное оборудование, многие лекарства еще не были открыты и, конечно же, ни о какой компьютерной томографии и магнитно-резонансном обследовании не могло быть и речи: до них науке предстояло биться еще как минимум три десятка лет. В двадцать первом веке даже в обычной провинциальной больнице легко бы справились с последствиями инфицированного открытого перелома, не говоря уж о технических возможностях Щ.И.Т.а, «Старк Индастриз» и технологиях регенерации доктора Чо. Еще никогда Стив так сильно не злился на собственное бессилие и эту чертову отсталую Страну Прошлого, в которой его лучший друг умирал от заражения крови, а ему самому оставалось лишь покорно с этим смириться. — Вы сможете его спасти? — от волнения голос Роджерса понизился до глухого, почти неразборчивого хрипа, но доктор все равно его услышал. — Капитан Роджерс, — вздохнул он, подавшись чуть вперед и сложив руки на столе. — Вы просили меня объяснить ситуацию без прикрас, так, как вижу ее я и мои коллеги. Я не хочу нагнетать, но и ложных надежд давать не собираюсь. Вы должны понимать, что шансы на выздоровление есть, но они очень малы. — Я понимаю, — хмуро кивнул Стив, а в голове у него сверкнула мысль, яркая, горячая, словно вырисованная взмахом кончика тлеющей сигареты: Баки умирает. В глазах доктора впервые появилось нечто, похожее на сочувствие, и маска холодного спокойствия дала трещину. — Я сделаю все, что в моих силах, капитан, — сказал он, — даю вам слово. — Спасибо, — прошептал Роджерс, в его голосе зазвенели слезы. — Я могу... могу хотя бы его увидеть? — Конечно, — Киркман поднялся, придерживая галстук, и жестом пригласил капитана следовать за собой. Больничное крыло, в котором они оказались спустя пару минут, было тихим и пустынным. Доктор Киркман проводил Стива в одну из палат в конце коридора. Она была маленькой и непривычно уютной, несмотря на то, что кроме кровати в ней находились лишь две тумбочки да пара стульев. Туманный голубоватый свет опускавшихся на город сумерек пробивался сквозь жалюзи и расчерчивал стены и пол мягким размытым узором. С улицы доносился слабый приглушенный шум проезжавших мимо автомобилей, но в самой палате царила странная, почти гнетущая тишина. Ни ритмичного писка приборов, ни подрагивающих ломаных линий на мониторах, ни датчиков, ни паутины проводов — все это осталось в другом мире, от которого Стива теперь отделяли десятки лет. Доктор попрощался и бесшумно удалился, Роджерс этого даже не заметил. Он сделал пару неуверенных шагов, опустился на приставленный к тумбочке стул и замер, безотрывно глядя на неподвижно лежащего на кровати Баки. Его мертвенно-бледное лицо с заостренными чертами казалось застывшей маской и излучало неестественное пугающее умиротворение. Он сильно похудел, под глазами глубоко пролегли черные тени, щеки впали, резко обозначились и без того четкие скулы. Из висевшего на стойке пакета с раствором к его правой руке тянулась резиновая трубка, по которой в вену медленно текла прозрачная жидкость; левое плечо и ребра стягивали тугие бинтовые повязки. Баки тяжело дышал, иногда глухие свистящие вздохи больше походили на хрип, а порой затихали до едва слышного сипения, и сердце Стива сжималось от мысли о том, что они и вовсе могли прекратиться. Он думал о диагнозе, названном доктором Киркманом, об устрашающем списке симптомов, о том, что чертовы антибиотики не помогали и что с каждой минутой Баки все глубже проваливался в тяжелый коматозный сон, от которого мог уже никогда не проснуться. Вот так, сгорбившись на крохотном стуле и блуждая в закоулках своей памяти, Стив провел остаток вечера и всю ночь до самого утра. На следующий день в больничном холле шумной ватагой столпились пришедшие проведать друзей «Ревущие Коммандос». Стив услышал их еще за два этажа; быстро умылся, наспех расчесал пальцами волосы и вернулся в свою палату дожидаться гостей. Киркман был крайне недоволен таким количеством посетителей, строго велел соблюдать порядок и не задерживать надолго капитана Роджерса. Солдаты оживленно закивали, неуклюже набросили на плечи врученные им халаты и гуськом последовали за доктором. Стив встретил их теплой улыбкой и крепкими дружескими объятиями, упорно делая вид, что вовсе не заметил, как за широкими добрыми усмешками товарищей пряталась неподдельная тревога и болезненно-острое сочувствие. Дуган услужливо отметил, что выглядел Роджерс весьма дерьмово, на что тот лишь устало рассмеялся. Коммандос принялись расспрашивать про больничные обеды и хорошеньких медсестер, рассказали, как обстояли дела в штабе и на европейском фронте, а потом, когда безопасные для обсуждения темы закончились, осторожно подобрались к тому самому вопросу. Стив помрачнел и болезненно поежился; ему не нужно было отвечать, друзья все и так поняли. — Мы можем чем-нибудь помочь? — спросил Гейб, и Роджерс лишь скорбно покачал головой. Тогда Коммандос, как-то странно переглянувшись, сказали, что у них для капитана была кое-какая новость. Беда, как говорится, одна не приходит, и минутой позже Стив узнал, что их миссия в Альпах закончилась полной неудачей и Арниму Золе удалось скрыться. Он думал об этом весь день; мысли суетливо метались, переплетаясь друг с другом, наслаивались, будто снежный ком. Вечером, сидя в полумраке у постели лучшего друга, Стив вдруг с ужасом осознал, каким сокрушительным торнадо в действительности обернулась его долгожданная победа над прошлым. Чего же он в итоге добился? Баки умирал, Зола разгуливал на свободе, а ход событий, который всякий раз неустанно возвращался в прежнее русло и служил своего рода путеводной звездой, навсегда изменился. Если раньше Роджерс был уверен в том, что знакомая ему история будет повторяться, несмотря ни на что, то теперь будущее оказалось сокрытым темной зловещей тенью, и он понятия не имел, что его ждало впереди. Прошлое начинало мстить, и что-то подсказывало Стиву, что проваленное задание было только началом.

***

Посреди ночи задремавшего Роджерса разбудил тихий шорох, и сонным рассредоточенным взглядом он уловил рядом с собой какое-то движение. Когда до него дошло, что происходит, он едва не свалился со стула и вмиг подскочил к кровати, все еще не веря, что все это ему не привиделось. Баки на мгновение приоткрыл глаза, а когда Стив уже был готов разрыдаться от счастья, вдруг дернулся и начал задыхаться. Он судорожно хватал ртом воздух, вцепившись пальцами в простыни, и Роджерс испуганно отшатнулся, почувствовав, как кровь оглушительным потоком ударила ему в виски. Запаниковал он лишь на секунду, потом какая-то неведомая сила толкнула его к дверям, и он, чуть не запутавшись в собственным ногах, вылетел в коридор. Когда он позвал на помощь, то даже не узнал собственный голос; такого надрывного, отчаянного вопля он от себя не слышал никогда. Стив не помнил, как объяснял медсестре, что случилось, не помнил, как вновь оказался в палате, как кто-то из санитаров оттолкнул его к стене, освобождая проход, как откуда-то внезапно вынырнул доктор Киркман и еще несколько людей в белых халатах. Баки извивался на кровати, его потрескавшиеся губы стали фиолетово-синими, а из горла вырывались страшные клокочущие звуки, громогласным эхом отдававшиеся у Стива в ушах. Медсестра подхватила стойку с капельницей, кровать быстро выкатили в коридор. Роджерс как завороженный следил за происходящим, пытался прислушаться к разговорам врачей, но ничего не понимал, словно говорили они на неведомом ему языке. Он плелся следом за всей этой процессией, но дальше дверей реанимации его не пустили. Ему не хватило сил даже добраться до кресел, он съехал вниз по стене и уселся прямо на полу, уронив голову на колени. Так Стив просидел какое-то время: пару минут, или, может быть, пару часов. К нему несколько раз подходили медсестры, что-то говорили, предлагали воды, кто-то пытался подсунуть кружку с кофе, но он этого даже не замечал. Опомнился Роджерс лишь когда в дверях показался доктор Киркман. На его лице застыл ужас ожидания, в глазах — выражение дикого отчаяния, и доктор на секунду опешил, боясь даже представить, что бы случилось с капитаном, закончись этой ночью все по-другому. — Он жив, — сказал Киркман, и с губ Стива вместе с облегченным вздохом сорвался жалобный стон. Он спрятал лицо в ладонях, нервно рассмеялся, потом запустил пальцы во взмокшие на затылке волосы и попытался сосредоточиться на том, что говорил стоявший перед ним мужчина, но не смог. Кажется, он расслышал что-то про искусственную вентиляцию легких и крайне тяжелое состояние, но затем окончательно потерял нить разговора. На вопрос, можно ли ему проведать Баки, доктор ответил решительным отказом и настоятельно попросил капитана вернуться в свою палату. По небу расстилался угрюмый рассвет, когда Стив Роджерс добрел, наконец, до кровати и, обессилено рухнув на подушку, моментально уснул. Проспал он почти сутки; очнулся в серой предутренней мгле с тяжелой головой и затекшей в неудобном положении шеей. К завтраку, принесенному все той же улыбчивой молодой санитаркой, он даже не притронулся. Через пару часов Стиву удалось найти доктора Киркмана, только вот ничего нового тот ему не сказал. Баки по-прежнему не приходил в себя. Опасения доктора подтвердились: все системы его организма начинали постепенно отказывать, теперь он не мог самостоятельно дышать, и о том, какой приступ ожидался следующим, оставалось лишь догадываться. Роджерс слонялся по коридору рядом с отделением реанимации все утро, ни в какую не соглашаясь покидать свой пост. В конце концов Киркман пустил его в палату интенсивной терапии на пару минут, потому что не мог больше выносить этот загнанный взгляд и безысходную тревогу в запавших от усталости глазах капитана. После этого короткого визита в ушах Стива долго стояло глухое шипение, с которым вздувались и опадали дыхательные меха аппарата. Баки стал еще бледнее; его кожа почти сливалась с белыми больничными простынями. Видеть его таким, беспомощным, хрупким, дышащим через трубку и чахнущим на глазах, было невыносимо. Стив вспомнил, как днями и ночами дежурил у постели умиравшей от туберкулеза матери, и его сердце пропустило пару ударов, прежде чем в груди расползлась жгучая удушающая боль. Это стало последней каплей. Роджерс вылетел из комнаты и под недоуменные взгляды медсестер и санитаров понесся по коридору. Добравшись до своей палаты, он заперся в ванной, включил воду в умывальнике и медленно опустился на пол, чувствуя, что больше не может сдерживать слезы. Он плакал, судорожно всхлипывая и вжимаясь виском в холодную стену, беззвучно рыдал от страха, мучительного бессилия и выжигающего все внутри чувства вины. Когда слез больше не осталось, а душу охватило странное ощущение пустоты и тоскливой отчужденности, Стив поднялся, вытер мокрые покрасневшие глаза и, прихрамывая, вернулся в палату. Там он уселся на кровать и совершенно отсутствующим взглядом уставился в окно. Таким Роджерса и застала пришедшая навестить его Пегги. Какое-то время они просто сидели молча, взявшись за руки и даже не глядя друг на друга, потом их безмолвное бдение было прервано звяканьем посуды и ароматом горячего обеда, оставленного на прикроватной тумбочке. — Тебе надо поесть, — сказала Пегги, глядя на серое осунувшееся лицо Стива. Он покачал головой. — Я не хочу. — Я не спрашивала, хочешь ты или нет, — ее тон был почти резким, но беззлобным; в голосе чувствовалась сдержанная суровость и тихая трепетная забота. — Тебе надо поесть. Стив вздохнул и страдальчески поморщился. — Не хочу, Пег. Я... не могу думать ни о чем, кроме... — он запнулся, и по всему его телу мелкой дрожью прошла судорога. — То, что ты моришь себя голодом, твоему другу точно не поможет, и ты это прекрасно знаешь, — теперь Картер говорила с явным упреком, и Роджерс повержено опустил голову, покосившись на поднос с едой. — Не заставляй меня насильно в тебя все это запихивать, Стивен. Непреклонное упорство Пегги свое дело сделало. Стив сдался и покорно принялся хлебать бульон. Агент Картер не успокоилась, пока на тарелках не осталось ни кусочка, а стакан с соком не опустел. Делая последние глотки, Роджерс чувствовал, как по телу расходилось приятное тепло, и был искренне признателен Пег за ее настойчивость. Однако одним лишь съеденным обедом он не отделался. Не прошло и десяти минут, как Картер почти силой затолкала капитана в ванную и, вручив ему полотенце и бритву, велела привести себя в порядок. На жалобные протесты Роджерса она пригрозила, что не выпустит его, пока он не примет душ и не побреется, и демонстративно захлопнула дверь ванной перед его носом. Стиву пришлось подчиниться и в этот раз; через полчаса из отражения в зеркале на него уже смотрел совершенно другой человек. Пегги осталась довольна. Немного поворчала, но потом примирительно улыбнулась и позволила растроганному Роджерсу себя обнять. Она уговаривала Стива хоть ненадолго отвлечься от больничной обстановки и выйти на улицу, но он отказался, объяснив это тем, что хотел все время быть рядом с Баки и боялся пропустить какие-либо изменения в его состоянии. Тут Пег настаивать уже не стала. Вручила капитану пару свежих газет, коротко пересказала новости из штаба и пожаловалась на то, что лучший инженер-механик Америки по имени Говард Старк как-то умудрился сломать их единственную кофеварку. С Пегги Стиву было легко, он на время растворялся в ее солнечном жизнелюбии и гнал тяжкие терзающие мысли прочь. Но они возвращались. Всегда возвращались. Как только стук каблуков Пегги затих в коридоре, а в воздухе рассеялись последние нотки ее духов, они снова выползли из мрачных глубин сознания и продолжили свой адский хоровод. Стив пытался читать, но ловил себя на том, что по несколько минут застревал на одной и той же строчке, так и не понимая смысла написанного. Он бродил по больничному блоку, болтал с персоналом, пил мерзкий кофе из автомата в холле, но всякий раз мысли неумолимо возвращались к тому, о чем думать ему совсем не хотелось. Вечером в отделении реанимации Роджерс заметил какое-то оживление, и вскоре доктор Киркман принес ему две новости, хорошую и плохую. Несмотря на то, что очаги инфекции удалось ликвидировать, тяжелая интоксикация организма привела к серьезному нарушению кровообращения в почках и почти полному их отказу. Доктор продолжал говорить; его лицо стало расплываться в застилавшем глаза белом тумане панического страха, а голос сделался каким-то далеким и как будто ненастоящим. Стив до боли сжал пальцами переносицу и, пытаясь прийти в себя, едва не пропустил хорошую новость. Баки все еще был жив. Все жизненные процессы его организма с пугающей последовательностью давали сбой, он все равно продолжал бороться. — Я, честно сказать, поражен, — признался Киркман. — То ли это препараты «Гидры» в его крови, то ли он сам, но ваш друг сдаваться так просто не собирается. У Стива вырвался короткий шелестящий смешок, больше похожий на всхлип. Баки был настоящим бойцом. Даже сейчас, когда собственное тело его предавало, он продолжал сопротивляться и давать отпор убивавшей его болезни. — Вы можете что-нибудь сделать? Или... — Роджерс шумно сглотнул, но доктор, к счастью, уже начал говорить и не дал ему закончить. — Он выиграл нам еще немного времени, — почти с улыбкой отозвался Киркман. — Будем использовать это время с умом, капитан. Я обещал вам, что сделаю все возможное, чтобы спасти вашего друга, и намерен свое слово сдержать. Стив ему верил. Или убеждал себя в том, что верил — сейчас уже не было никакой разницы. Роджерс чувствовал себя немощным стариком, когда тяжелой шаркающей поступью добирался до своей палаты. Это гнетущее ожидание и тяжелый навязчивый страх чего-то неотвратимого изматывали его похлеще, чем погони и сражения, и никакой сыворотке было не под силу побороть его душевные терзания. Лежа в постели и глядя в потолок, Стив почти был готов в одиночку штурмовать базу Красного Черепа, чтобы притащить проклятого швейцарского коротышку вместе с его прихвостнями в Лондон и заставить их вылечить Баки. Потом в голове внезапно всплыла догадка о том, что медицина в Ваканде даже в сороковых наверняка была более продвинутой, чем в Америке. Когда Стив в своих мысленных планах дошел до того момента, как угоняет военный самолет и совершает несанкционированную посадку на африканском континенте, его вдруг позвал заглянувший в проем двери доктор. Он выглядел слегка взволнованным, и это не могло не насторожить Роджерса. Начал Киркман в своей излюбленной манере — от общего к частному, почему-то уверенный в том, что, если зайти совсем издалека, это поспособствует лучшему восприятию сути разговора. Стив, предчувствуя нечто очень важное, мужественно терпел. — Случай весьма необычный, я думаю, вы со мной согласитесь, капитан. С подобным я на своей практике еще не сталкивался. Мы испробовали наиболее эффективные антибиотики, однако улучшения по-прежнему не наблюдается. Прогнозы весьма неутешительны, к сожалению, и, если бы речь шла об обычном пациенте, я бы вынужден был признать, что медицина бессильна. Однако, как я уже сказал, случай необычный, поэтому я осмелюсь предложить такой же необычный способ лечения. Теперь Роджерс напрягся. Выдержал мучительную паузу собиравшегося с мыслями доктора и нервно заерзал на месте, когда тот, наконец, продолжил. — Если мои догадки верны, то некий аналог сыворотки суперсолдата был воссоздан Арнимом Золой, и именно этот препарат до сих пор сохраняет жизнь вашему другу. Это единственное, что так или иначе помогает его организму бороться с инфекцией, поскольку никакие другие известные медицине на сегодняшний день лекарства не действуют. Из этого логично сделать вывод о том, что лишь путем повторного введения сыворотки мы можем в теории добиться положительного эффекта. — То есть вам нужна формула Эрскина? — переспросил Стив. Он чувствовал себя полным дураком, но то ли от волнения, то ли от весьма своеобразной манеры повествования Киркмана в этом хитроумном плане он решительно ничего не понимал. — Но ее ведь больше нет, сыворотку невозможно воссоздать, тем более за то время, что у нас есть. — Ничего и не нужно воссоздавать, капитан. Сыворотка у нас есть. Вернее, не у нас, а у вас. Роджерсу понадобилось непростительно большое количество секунд для того, чтобы сообразить, наконец, к чему так долго и упорно вел Киркман. Пронзительная догадка заставила его изумленно охнуть, и в голове с громким щелканьем один за другим стали выстраиваться кусочки пазла. — У вас первая положительная группа крови, капитан. Вы идеальный донор. В вашей крови содержится единственная в мире совершенная и полностью доработанная сыворотка суперсолдата. — Почему... — от внутреннего перевозбуждения Стив с трудом мог соединить мечущиеся в голове слова в осмысленные фразы, поэтому на формулировки мыслей уходило гораздо больше времени, чем обычно. — Почему вы не сделали этого раньше? Вы могли перелить Баки мою кровь еще неделю назад! — Это очень опасно, — чуть понизив голос, ответил доктор. — Это было крайней мерой. Я очень надеялся, что до этого не дойдет, потому что шансы на успех чрезвычайно малы. Если вы помните, сама процедура введения сыворотки весьма болезненна даже без использования вита-лучей. Для здорового человека это представляет опасность, а для пациента в крайне тяжелом состоянии риск увеличивается в несколько раз. К тому же, мы не знаем, в какую реакцию вступит формула Эрскина и уже содержащиеся в крови вашего друга вещества. Учитывая все это, я бы сказал, что вероятность положительного исхода критически мала, однако она все же существует. — Вы хотите сказать, что это может его убить? Киркман кивнул. Стив шумно выдохнул через нос и прикрыл глаза. — Это либо убьет его, капитан, либо исцелит. Третьего не дано. Я говорю, как есть, не хочу от вас ничего скрывать. Шансы на успех меньше, чем вероятность летального исхода, поэтому вам необходимо решить, пойдем мы на такой риск или нет. Роджерс молчал и через силу заставлял себя дышать. Казалось, что воздуха в палате не осталось, а голову набили чем-то вязким и бесформенным. Никакого предопределения нет. Есть только решения и их последствия. С последствиями своего недавнего решения Стив уже столкнулся, теперь ему предстояло сделать еще одно, и он не знал, хватит ли ему сил вынести то, к чему оно может привести. — Я не требую от вас ответа прямо сейчас, капитан, — губы Киркмана шевелились, но слов его Роджерс почти не слышал. В висках, заглушая все вокруг, набатом стучало лишь одно: решения и последствия решения и последствия решения и последствия решенияипоследствия. — Вы можете подумать до утра, но учтите, что времени у нас не так много. В случае вашего согласия на процедуру мне потребуется... — Я согласен, — быстро сказал Стив, удивившись тому, насколько твердо и ясно прозвучал его голос. Сердце шумно стукнуло, и голове вдруг воцарилась непривычная тишина. Киркман кивнул и пообещал вернуться через несколько минут: ему нужно было обговорить все с коллегами. Позже Стив уже сидел в зале для совещаний в окружении пятерых врачей и отчаянно пытался вникнуть в разъясняемые ими детали предстоящей процедуры. Время назначили на утро. Капитан Роджерс поблагодарил всех собравшихся, потом попросил разрешения воспользоваться телефоном в кабинете доктора Киркмана, чтобы сделать личный звонок, и вышел. Пегги ответила после третьего гудка. Голос Стива был пустым, очень низким и часто срывался. Картер слушала молча, не перебивая. Роджерс попросил ее приехать утром в больницу; она, не раздумывая, согласилась. — Держись, Стив, — прошептала она, прежде чем пожелать ему доброй ночи и повесить трубку. Утром они вместе стояли на смотровой галерее и через застекленную стену наблюдали за происходившим в операционном зале. Роджерс был неподвижен. Замер, словно каменное изваяние, и не сводил взгляда с лежавшего на хирургическом столе Барнса. Сначала Пегги пыталась отвлечь его разговорами, но вскоре поняла, что это бесполезно: отвечал он вяло, иногда с легким раздражением, а в глазах его читался все тот же загнанный глубоко внутрь голодный страх, от которого Картер становилось не по себе. Под ослепительно ярким светом хирургической лампы облаченные в белое врачи и медсестры в окружении немногочисленных приборов склонились над пациентом. То, что они делали, Роджерс почти не видел: к сожалению или к счастью, сам стол от обзора был закрыт спинами и сосредоточенно опущенными головами. Лишь по звукам и передаваемым из рук в руки инструментам он догадался, что самая важная часть операции завершилась, и плазма его крови вместе с сывороткой уже растекалась по венам Баки. В четких, несуетливых движениях и деловито-отрывистых репликах докторов было нечто успокаивающее, и на какой-то миг Стиву даже показалось, что сдавившая горло стальная тревога начала понемногу ослаблять хватку. Возможно, так оно в самом деле и было, вплоть до того момента, когда тело Джеймса Барнса выгнулось дугой и забилось в судорогах. Пегги сдавленно охнула и прикрыла побелевшие губы ладонью. Стив покачнулся и уперся рукой в стеклянную стену, чтобы не упасть. Широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел на трясущегося в конвульсиях Баки и понимал, что от такого зрелища даже его хваленой выдержке суперсолдата скоро придет конец, но отвести взгляд все равно не мог. Врачи кружили у стола, звенели ампулы с лекарствами, кто-то сухим резким тоном продолжал отдавать распоряжения. Беснующееся перо электрокардиографа неистово металось по бумажной ленте, оставляя на ней жуткий рисунок из вихревых волн и частых, почти сливающихся в одно целое зубцов. Через минуту Баки затих. Стив даже сквозь стену услышал, как бешеные удары его сердца сменились мертвой тишиной в грудной клетке. Перо в последний раз дернулось и замерло, рисуя прямую линию. В тот самый момент Стив Роджерс выпал из реальности и кубарем скатился в бездонный черный омут своего самого худшего кошмара.