Минор

Оставь хоть что-нибудь на память о себе. Не только тишину седых оград, не только скорбь губительных утрат. Оставь хоть что-нибудь на память о себе.

1861 год, сентябрь Осень звучала пожухлыми травами, запахом яблок, по-сентябрьски глубоким небом и тишиной закатов. Красновато-золотистый свет разливался по усадьбе, отражался в окнах дома, скользил по стенам. Освещал лицо мужчины в мундире с двумя звездами на эполетах. В эполетах тоже заблудилось солнце. - Ежели б то было в моей власти, услал бы ее подальше от двора, - проговорил офицер, - он бы забыл ее. Увлекся кем-то еще. - Слушай, Ваше превосходительство… Ты так уж уверен, что он увлечен? Князь Михаил Репнин, генерал-майор, негласный советник и лучший друг Его Величества Александра ІІ, оглянулся на барона Корфа, сидевшего в глубине библиотеки. - Мое повышение тоже вызвало довольно слухов. Хотя уж это-то… - Брось, всем известны твои заслуги. А кто захочет видеть грязь, тот и так ее увидит. - В таком случае тебе должно быть вполне понятно мое стремление уберечь от этой грязи Зинаиду, – Михаил Александрович вернулся к окну, помолчал и продолжил, - ей должно в ее возрасте, как любой другой девушке, быть тайно влюбленной в кузена-офицера. - А она влюблена в своего императора, - заключил Владимир Иванович, и, подойдя к окну, также выглянул на освещенную солнцем лужайку перед домом. По дорожке неспешно прохаживалась миниатюрная, будто слепленая из дорогого фарфора, барышня в зеленом платье и с каштановыми убранными на затылке в сложную прическу волосами. Сопровождал ее высокий темноволосый корнет. - Вылитая Наталья Александровна, - выдавил из себя Корф. О княжне Репниной не было принято говорить. Десять лет назад ее портрет в кабинете Александра Александровича Репнина сняли со стены. - Да, они похожи, - глухо ответил Михаил Александрович. И он не желал собственной дочери той же судьбы. После романа с цесаревичем, романа так и не свершившегося, но уже успевшего отозваться от стен Зимнего и зазвучать в салонах, она отправилась в Венецию, где спустя два года вышла замуж за виконта ди Пьетро. Принимавшего самое живое участие в восстании в 1848 году, во время которого и погиб. Натали, как оказалось тогда же, была замешана в восстании, чего ей не смогла простить ее семья. В Россию она так и не вернулась. - Что ж, - Корф усмехнулся, - долг подданных – делать счастливым своего императора. Разве не так? - Есть еще долг дружбы. - Ты полагаешь его другом? Тогда ты счастливее меня. Я давно лишен подобных иллюзий. Репнин открыл, было, рот, чтобы ответить, но, подумав, махнул рукой. Барон Корф всегда отличался резкостью суждений. Не последнюю роль в этом сыграли двенадцать штыков, направленных на двоих, приговоренных к смертной казни. Не принимать правоты Владимира значило отрицать наличие здравого смысла. - Коли б она была тайно влюблена в кузена-офицера, нам бы тоже несладко пришлось, - вдруг рассмеялся барон, продолжая глядеть на своего сына и Зизи Репнину, - еще неизвестно, что хуже. - Если бы жива была Лиза… Она бы умела с ней поговорить. Я -отец, и мне сложно. - И что бы она сделала? Когда Lise была влюблена, ей хоть пожар, хоть потоп. Коли Зинаида хоть на долю такая же, то разговорами ее не удержишь. Только если, в самом деле, увезти. Княжна Зизи Репнина девятнадцати лет от роду с прошлой зимы была представлена ко двору и служила фрейлиной Ее Величества императрицы Марии Александровны. Семейство Репниных пользовалось особым расположением у императорской четы. Теперь же особым личным расположением императора пользовалась единственная дочь князя. Об этом уже начинали поговаривать вслух, хотя молва подчас и возводит напраслину. Но Михаил Александрович был склонен считать, что дыма без огня не бывает. Соблазны и обманчивый дурман Зимнего были ему известны, как никому другому. Потому, едва представилась такая возможность, он увез Зизи на несколько дней в Двугорье – на именины баронессы Анастасии Корф, которая приходилась им родней. Он надеялся, что дочь его развеется и сумеет на все посмотреть с ясной головой. Но эти краткие несколько дней подходили к концу. Император возвращался из своей кавказской поездки. И передышка казалась только возможностью глотнуть воздуха прежде, чем занырнуть под воду на самое дно. О том, что происходило в мыслях княжны, никто не заговаривал. Эта тема была под запретом у обоих. Но, Господи, как же она походила на Натали! Неужели же именно этот зеленый взгляд принес ей подобную участь? Они уезжали в осень на открытом ландо, глядя на старый дом – фамильное гнездо Корфов, у которых останавливались. Зизи на прощанье утирала слезинку в уголку глаза, а юный корнет, скрестив на груди руки, сурово поджав губы, глядел им вслед. Князь Михаил Александрович смотрел на них и думал о том, как же жаль, что они кузены. И весь мир вокруг был залит золотом, как когда-то бесконечно давно, когда генерал-майор Репнин еще штабс-капитаном служил адъютантом Его Высочества Александра Николаевича. Она стояла у окна, обхватив себя тонкими руками, будто это могло помочь ей согреться. Она так мерзла, эти бесконечные дожди истерзали самую ее душу, казалось, доставая до сердца. Совсем маленькая, сухонькая, с голубыми жилками на руках и у висков – где же ей было уловить хоть немного тепла? После рождения младшего сына она очень похудела. Едва ли это делало хоть немного более привлекательной. Из всего, что было в ней прежде, оставались, пожалуй, только глаза. Глубокие, бархатистые, изумительно яркие. И это одно напоминало ее. Ту, что приехала двадцать два года назад в Петербург из далекого Дармштадта. Темное почти монашеское платье, единственным украшением которого было скромное бежевое кружево на воротничке и манжетах, лишь еще сильнее подчеркивало ее бледность и болезненную хрупкость. Как легко было представить ее сейчас под сводами готических соборов, коленопреклоненную, с молитвенником в руках. Казалось, мирские страсти почти совсем не касаются ее несовершенных, но таких мучительно спокойных черт. И только глаза… одни глаза… выдавали ее с головой. Ее, воровку, глядевшую в окно. В чужую молодость и в чужую жизнь. На юную фрейлину Репнину, лицо которой так живо напоминало ей о собственной молодости. Она совсем не слышала за спиной шагов. Бог его знает, почему. Они звучали гулко в коридорах дворца. Она совсем не чувствовала чужого дыхания, приблизившегося к ней. Единственное, что она ощутила – как теплота и спокойствие, каких никогда не приносила ей молитва, накрыли ее с головой. А означало это только одно. Это всегда значило только одно. Ее Величество императрица Мария Александровна резко повернула голову. И в губах ее отразилось подобие улыбки. - Ах, это вы, - негромко произнесла она так, будто не ждала его появления каждую минуту своей жизни. Особенно в такие дни, когда ощущала себя воровкой. Хотя не имела к тому никаких оснований. И понимала это разумом, но не сердцем. - Я, - просто ответил он с легкой усмешкой на губах. Такой привычной, будто она имела право привыкнуть к ней. - Если вы искали моего супруга, то, вероятно, не найдете его в кабинете, - ответила Мария Александровна, - я сама была там только несколько минут назад. Его Величество отсутствовал. - Жаль, потому что…. – собеседник замолчал, глядя, как завороженный, в окно. Мария Александровна проследила за его взглядом и невольно улыбнулась. Картина, представившаяся им, была бы совершенно очаровательна, если бы не была столь чудовищна для обоих. Молоденькая фрейлина, читавшая книгу на скамье в саду, встрепенулась. Вскочила на ноги совсем не изящно, безо всякой грации, и оглянулась. Из-за деревьев показалась внушительная фигура императора. Барышня присела в теперь уже грациозном книксене и, конечно, решительно нарочно обронила книгу. Несколько мгновений император и молоденькая девица глядели друг другу в глаза. И напряжение, витавшее меж ними, отчего-то проникло сквозь толстое стекло. Мария Александровна, чувствуя слабость в коленях, пошатнулась, но удержалась, почувствовав, как в воздухе ее подхватила твердая рука ее собеседника. А потом императрица прикрыла глаза, пользуясь тем, что мужчина рядом с ней не видит ее лица. Когда она все-таки размежила веки, книга уже была в руках фрейлины. Император улыбался самой обольстительной из своих улыбок. И пошел прочь. А барышня так и осталась смотреть ему вслед, загадочно улыбаясь собственным мыслям. - Но, видимо, вы дождетесь его довольно скоро, - проговорила Мария Александровна, будто ни в чем не бывало. - Наверное, это все уже не важно, - ответил он негромко, разглядывая, как на ее шее часто бьется голубая жилка. Прикоснуться бы к ней губами. Но смел ли он? Имел ли право? - Думается мне, вас Его Величество примет с большей охотой, чем меня. Во всяком случай, нынче. Как видите, настроение у него самое, что ни есть, решительное. Следует пользоваться представившимися возможностями. - Какими возможностями? – спросил он устало. - Вы всегда были разумным человеком. И сейчас все поняли, что я сказала. Пусть так. Он проглотил и это. Только новая ухмылка на лице, заставившая ее сердце затрепетать, растянула его рот. - Как вы живете теперь? – негромко спросил он. Он всегда задавал этот вопрос в такие минуты, как эта. К счастью или к несчастью, они выпадали редко. - Как должно в моем положении, - ответила Мария Александровна. Она всегда отвечала именно так. Потому что ответь иначе – ответь правду – то все, что было не сказано между ними, непременно найдет выход и вырвется наружу. А ни один из них не выдержал бы этой правды. Потому что это означало переступить ту черту, которая отделяла их, настоящих, от них же, какими они вынуждены были быть. - А как живете вы, Михаил Александрович? – спросила она, зная, что он ждет этого вопроса. И князь Репнин почувствовал, что сердце забилось чаще. Как двадцать лет назад. 1841 год, октябрь … Он давно отвык от праздных увеселений и церемоний двора. Он, тем более, давно позабыл о тех прежних милых шалостях, коими была наполнена его жизнь еще два года назад. Петербург встречал его золотом осени и шумом брусчатки на мостовых, по которым оживленно грохотали кареты. Пестрые толпы разряженных людей, чьи лица стали ему более чужими, чем были до отъезда в действующую армию на Кавказ. Здесь оставалась молодая жена, с которой он едва успел обвенчаться до приказа отбыть в Герзель. Впрочем, приказа ему и не поступало. Сам напросился. Ему не отказали. Но разве мог он позволить, чтобы Корф выменял свою жизнь на его. Воевали вместе. Вместе были ранены. Вместе лечились в Пятигорске. Вместе вернулись назад. Теперь же Лиза водила его на столичные увеселения, коими они так и не успели насладиться до свадьбы. И это не было ему в тягость. Лиза была весела и довольна. Он чувствовал себя превосходно, совершенно удовлетворенный складывавшейся жизнью. Новости о собственном повышении и одновременно о том, что Корф подал в отставку, застали его в день ежегодного Осеннего бала у графа Потоцкого. Лиза примеряла платье – наряд Персефоны, украшенный цветастой вышивкой по зеленому шелку. Он вошел с письмом от цесаревича в руках – тот нечасто, но баловал Репнина корреспонденцией. Михаил прекрасно понимал, что письма эти тщательно проверяются прежде, чем быть доставленными адресатам. Но ни единого разу Его Высочество не позволил себе выйти за рамки, условленные теми правилами игры, что дозволил его отец. Репнин до мелочей запомнил тот день. Это был последний день, когда он любил свою жену. Или думал, что любил. То, что было после, превратилось в сплошную пытку для обоих. Лиза повернула к нему свою кукольную золотистую головку, локоны, струившиеся по спине, пришли в движение, и он еще подумал тогда, что Лиза – это и есть движение. Вечное движение во всей его красоте и изменчивости. - Ты так уж уверен, что хочешь идти на бал? – низким грудным голосом, так волновавшим его, спросила Лиза. - Мне не простят, если общество нынче вечером не увидит этой красоты, что вижу я сейчас. - И ты намерен делиться? - Нет, - засмеялся Михаил, - делиться не намерен. Нынче на балу будут присутствовать Его Высочество с супругой под именем князя и княгини Мурановых, но нам нельзя не быть. - Как скажешь, - легко вздохнула Лиза и закружилась, показывая свой наряд во всей красе. Репнин засмеялся, подхватил ее на руки и стал покрывать быстрыми поцелуями ее счастливое лицо. Ее смех вторил ему. Бал у Потоцкого посетили и несколько фрейлин Великой княгини Марии Александровны. Среди них была княжна Натали Репнина, любимица двора, украшавшая его своим присутствием. И одновременно вносившая в него напряжение грозы, которая непременно должна была грянуть, как только к тому представится случай. Когда Михаил вошел в бальный зал под руку с Лизаветой, то первым, что он увидел, что бросилось в глаза, была именно Наташа, вальсировавшая с офицером в домино. Кем был этот мужчина, гадать не приходилось. И отчего так горят глаза сестры, было ясно с первого взгляда. Он сурово сжал губы и тихо бросил жене: - Что-нибудь известно об этом? Лиза, мгновенно сообразив, о чем спрашивает Михаил, ответила: - Пока лишь слухи о том, что обществу супруги он предпочитает общество ее фрейлины. - Черт бы подрал эту фрейлину, - рявкнул Михаил. - Но, может быть, это только слухи, - успокаивающе проворковала Лиза. Она всегда чувствовала его настроение и его мысли. Эта замечательная способность всегда удивляла его. И вместе с тем казалась естественной, как ничто другое. Он погладил ее ладонь в перчатке, покоившуюся на сгибе его локтя, и улыбнулся: - Все возможно. И в этот момент Его Высочество склонился к ушку Натали и что-то прошептал ей. А после ее заливистый смех донесся до князя и княгини Репниных. Михаил вздрогнул и криво усмехнулся. Да, возможно было все. И лишь мы определяем границы дозволенного. Где-то на этом же балу была и супруга наследника. Но кому какое дело до того, когда разыгрывается подобный спектакль? Музыка затихла. Вальс оборвался. Натали увидела брата и ослепительно улыбнулась. Присела в реверансе перед цесаревичем и, не дожидаясь, что он проводит ее к месту, направилась к Михаилу и Лизе. Александр же вынужден был вернуться к супруге. Мгновение, и толпа чуть разомкнулась, открыв князю Репнину обзор. И он увидел невысокую тоненькую женщину, что вела чинную и мирную беседу с князем Оболенским. Черные ее локоны были собраны в довольно простую прическу, украшенную мелкими бежевыми розами, платье того же бежевого цвета, украшенное белым кружевом, хоть и бальное, тоже было довольно простым. Именно к ней и подошел будущий император. Взял под руку, она оглянулась. Грустная и нежная улыбка озарила ее черты. Кажется, с другого конца зала Михаил увидел, какие синие у нее глаза, хотя это было невозможно. А, может быть, он просто всегда знал, что глаза ее синие? Может быть, он всегда знал ее? И теперь лишь вспоминал каждую черточку маленького, нежного, почти детского лица. - Не слишком-то вежливо опаздывать на балы, дорогой братец! – заявила ему Наташа, протягивая руку. Будто очнувшись ото сна, он повернулся к сестре. Та опалила его зеленым взглядом и засмеялась. – Князь Муранов дважды спрашивал о тебе. И Сергей Степанович едва ли за сердце не хватается, когда слышит твое имя из уст столь высоких особ. Все ж наделали вы с Корфом шуму два года назад. - Мы опоздали из-за меня, - коротко оборвала болтовню Наташи Лиза. – Мне никак не нравилась прическа. - Что ж, это вас извиняет. Нельзя идти на бал, если прическа не к лицу, - Натали засмеялась и чуть обняла Лизу. – Идемте скорее, не будем и далее заставлять Александра Николаевича ждать – он пенял мне, что ты так и не навестил его после Кавказа. Она схватила брата за руку и увлекла за собой. Через несколько мгновений они стояли лицом к лицу с Александром. Тот усердно тряс руку князя Репнина. А сам князь не видел ничего и никого, кроме маленькой синеглазой немки напротив. И отчего-то он был уверен в том, что она тоже видит только его одного. Два дня спустя он вернулся ко двору и занял прежнюю должность – адъютанта Его Высочества. Слухи о том, насколько близка и отчего так близка семья Репниных к трону, вспыхнули еще сильнее, чем до этого.