Театр мистерий

Некогда он слышал, что лица и места, видимые во снах, воспроизводятся из реальности. Но это место он точно никогда не видел. Столь впечатляющим был этот лес, или, быть может, роща, а, если ощущать атмосферу, то кладбище. Он шёл по извилистой тропе, покрытой иссохшими листьями, прикрывающие, судя по ощущениям, иссохшую, плотно истоптанную землю. Он шёл под сенью иссохших, перевитых между собой ветвей деревьев, плотно растущих вдоль тропы. Жуткое место было давно неживым. Он готов был сказать, что оно вечно мертво. И он всё равно шёл. За высокой фигурой в простом белом платье, изредка мелькавшей впереди. Её бы он узнал из тысячи тысяч. Тонкая статная фигура, степенная походка и длинные чёрные волосы. Он выискивал её, несмотря на появляющееся в дали марево и разрастающийся смрад. Тропа обрывалась у моста, как ему казалось, сложенного из костей, белого от жара огненной и смердящей реки, через которую он переброшен. А Александра была на той стороне, спокойно и безмятежно глядя на него. А рядом с ней стоит тощая высокая фигура в чёрном саване, тянущая к ней костяные руки. Но на плечо ложится ей рука не костяная, а длань изящная и перстями унизанная, женщине принадлежащая. А через саван распахнувшийся платье, расшитое камнями, видно. Но вот рука её Александру прочь уводит. Тяжело разомкнув веки, Гильгамеш отупелым взглядом долго смотрит в тёмный потолок чулана, восстанавливая по крупицам своё ночное видение. Обычно Слуги во снах видения прошлой жизни видят, а не… будущее ли ему виделось? Или это навеяно его желаниями и страхами, что его желание останется не удовлетворено. Поднявшись с дивана, и отерев выступивший пот, Арчер отпил от стоявшей на столе бутылки вина, ранее казавшимся сладким на вкус, сейчас же ему казавшимся затхлым. Поднеся ладонь ко рту и выдохнув, Гильгамеш аккуратно понюхал своё дыхание. Сквозь кисловатый запах вина слышался запах гниения. Точно такой же, что исходил от смердящей реки. Недвижимый взгляд созерцает окружавшую его темноту, налипающую к коже холодным ощущением страха. Жажда преобразуется в новое желание, высказанное пустоте. - Пусть она скорее возвращается назад. *** Одёрнув короткую нежно-розовую юбку, и назвав саму же себя куклой, Александра вжала кнопку звонка, ожидая, когда ей откроют дверь в её родной дом. Дверь резко распахнулась, в нос и в рот Александре тут же забились мелкие кучеряшки, а над ухом колокольчиками зазвенел радостный возглас. - Саша приехала! В дверях показался отец, окинувший их смешливым взглядом. Он в принципе своём всегда смеялся над семейными праздниками. Как-то так сложилось, что они у них проходили весьма маскарадно. Александр сейчас был выряжен как гангстер, в чёрный костюм с сорочкой. Образ дополняла прилизанная причёска и остриженные усы под итальянского мачо. Махнув рукой дочери, мужчина внёс в дом её сумку, пока дочь втаскивала в дом двоюродную сестрёнку, зацеловывающую её лицо. Каролина, сама по себе вылитая куколка, подчёркивала это абсолютно кукольным стилем. На ней было короткое белое платье в розовый цветочек с пышной юбкой и короткими рукавами, а пояс завязывался на спине пышным бантом. Забавно, но так она одевалась постоянно. - Лина, Лина, придушишь ты меня. - Не-а. Ещё раз с силой сжав сестру, Каролина опустилась на пол, весело разглядывая её. Почти не изменилась. И кукольный стиль ей так же не шёл. Быть может нежно-розовый был не её, или нежный фасон платья с пышной юбкой и закрытым верхом. Всё же шёл Александре эротизм. Пожалуй к этому Каролина испытывала лёгкую зависть. Она из тех, кто вызывает умиление, а не восхищение, как сестра. - Пойдём за стол. Ты явно голодна с дороги. Ещё одна особенность их праздников – минимальное количество сладостей и огромное количество напитков. Алкоголь – необходимый минимум в виде бутыли хорошего вина. Далее лишь графины с морсами, соками и компотами. Из блюд особое предпочтение отдавалось мясным блюдам – говядина в пиве по немецкому рецепту, и говядина с сыром по английскому. Куриные ножки в мешочках, наполненных картофелем и грибами. Даже шляпки шампиньонов были начинены фаршем и лишь потом посыпаны сыром. Квартира Вороновых была выдержана сугубо в скандинавском стиле. И гостиная их была светлой, спокойной в оформлении комнатой с преобладанием белого цвета. Белым был потолок и стены, лишь с серебристым растительным узором, на белом деревянном полу был расстелен светло-серый палас с коротким ворсом, чтобы было проще вычищать его. Большое окно было завешено плотным белым тюлем и тяжёлыми золотисто-оливковыми портьерами. Люстра, имитирующая старинный свечной светильник и бра на стене – канделябры. А между двумя бра композиция из шести маленьких картинках в рамах с пейзажами, а под ними большой светло-серый диван с россыпью цветных подушек. А на диване восседала Мирослава – прекрасная, холодная и мрачная. Александра привычно подставила ей щёку и позволила затереть отпечаток губной помады. Она всё же сильно изменилась. В её некогда безучастном взгляде появилось выражение спокойствия, губы не лежали спокойным «бантиком», а чуть изгибались в улыбке, её чёрное платье не было закрыто, как было всегда. Руки её были обнажены, а длинной оно было до колен, оставаясь классическим и женственным. Рогнеда, сейчас вносящая в комнату блюдо с блинчиками, походя тоже запечатлела нежный «чмок» на щеке дочери. В отличие от младшей сестры, она всегда была чуть живее. С горящими жизнью глазами. Платье её было почти такого же покроя, как и на Мирославе, только с выточками на поясе, подчёркивающими широкие бёдра. Но в вороных волнах затесалась седая тонкая прядь, идущая по всей длине волос. Ничуть её не портившая, лишь придавшая мистического шарма. Поставив блюдо на столик перед диваном, все собравшиеся в доме расселись вокруг праздничного стола и подняли полные бокалы с вином. Молча, без тостов и пустословия. Пили они не за здоровье изменницы, счастье и прочую чушь, которая никогда не сбывается. Вот уже четыре года они пьют за смерть, что приходит к каждому и является избавительницей от тех, кто считает себя выше самой смерти. *** Это была небольшая комната с деревянным полом, светло-фиолетовой стеной, на которой в два ряда висели книжные полки спокойного серо-фиолетового цвета, точно такого же, как и три остальные стены. Только над кроватью в углу, застеленной бело-серым бельём, нарисован белый самолёт-кукурузник. Над кроватью висели три небольшие полочки в рядок, а рядом с кроватью рабочий стол, упирающийся в светлую стену, а вдоль неё стоял длинный невысокий комод. Было лишь три белых пятна в этой приглушённо-фиолетовой комнате – белый ковёр у кровати с длинным ворсом, плотные жалюзи на небольшом окне и белый потолок. Здесь для неё заканчивались все праздники. После сытной еды и долгих разговоров силы её покидали и она приходила в свою небольшую уютную спальню и, завалившись на постель, созерцала белый потолок. В дверь тихо поскреблись и в комнату прокрался золотой одуванчик. - Саша. Александра двигается и хлопает по постели рядом с собой, приглашая сестру присесть. В руках Каролины находился большой свёрток в цветастой упаковочной бумаге. Александра приподнялась на кровати, не скрывая любопытного блеска в глазах. Традицией так же было в их семье дарить книги. Настоящие, бумажные, а не электронные. Так у неё появилось коллекционное издание «Властелина колец» и «Игры престолов» на языке оригинала. Ценный подарок для лингвиста. Каролина, помявшись, протянула сестре свёрток. - Это тебе. Сев на кровати, Александра начала аккуратно распаковывать бумагу, прикусив губу от нетерпения. Каролина нервно хихикнула, шаркнув ножкой по паласу. - Признаться, лингвисту это бесполезно. Знаешь, я только сейчас заметила, что у тебя книги сплошняком на английском языке, странно для обладательницы шпрахдиплома. - Вон братьев Гримм сборник сказок, и Гёте сборник, и Данте Алигьери перевод немецкий. Или, быть может, современный Канторович в языках немного слабоват? Каролина немного виновато развела руками. Точные науки она схватывала на лету. Впрочем, английский она знала весьма неплохо. Но при том не могла отличить его от любого другого языка, что использовал латиницу. Александра разглядывала лежавшую на коленях толстенную книгу в переплёте тёмной кожи с окованными в железо углами и закрытую на замок, между страниц выглядывали закладки – фиолетовые ленты. - Гримуар мёртвой пустоши. Блондинка неуверенно улыбнулась. - Бабуля оставила его мне. Но я же родилась без Цепей, вот я и думала, что тебе он будет нужнее. И вот, отдаю. - Признаться, столь ценного подарка я не ждала. Спасибо. Каролина вновь хохотнула, но уже не так нервно, а с заметным облегчением. - Наследие бабули продолжает нас преследовать. Представляешь тут, точно первого марта, к ней заявилась какая-то старушка-божий одуванчик. - На Моранов день. - Именно что она пришла в этот день. Потому и запомнила. Ну, может, ещё и потому, что она спросила Валентину. А ведь она умерла почти пять лет назад. Старушка очень удивилась. - Но у Валентины знакомства были, большей частию, мужские. Чтоб дочерей повыгодней продать. - Ага, но, знаешь, она такая маленькая, сухонькая. В чёрной юбке шерстяной, кофте и платочке, как у колхозницы. Пришла с клюкой. Ну просто картинная бабуля. Лицо её бело и морщинисто, как печёное яблоко. А глаза молодые и будто бы серебряные. И так она удивилась, когда узнала о смерти Валентины. Но хватит, скоро крёстная пирог подаст. Идём. Кивнув чисто рефлекторно, Александра так и осталась сидеть на постели, восстанавливая в памяти утреннее событие. *** Вокзал, как ему и свойственно, гудел множеством голосов. Пассажиров, опоздавших, таксистов, механическими голосами из динамиков. Звуки, посылающие по телу любительницы путешествий дрожь предвкушений. Сегодняшняя дорога – дорога домой - была всегда самой сладостной. Стоя на эскалаторе, она нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Уже сходя с движущейся ленты, ей под ноги упал какой-то продолговатый предмет, больно стукнувший по мизинцу на ноге. Вслед за ней сошла древняя старушка в обветшалой, но опрятной одежде чёрного цвета и седыми волосами, выглядывающими из под чёрного платка. Такая картинная старушка, со смущённым и виноватым взглядом. Ободряюще улыбнувшись, Александра, как положено любой воспитанной девушке, нагнулась за палочкой старушки. С виду деревянная клюка была на ощупь холодна, как сосулька. И неподъёмна. Недоумённо посмотрев перед собой Александра более старушку не видела. Но под рукой всё ещё лежала клюка. Вернее, ранее это виделось клюкой. Перед тем, как исчезнуть, под пальцами лежала коса. *** Азазель пристально изучал на стене изображение белоснежного Нойшванштайна, будто впервые видя его. Перед ним стояла полупустая бутыль грушевого вина и кипа документов, которые он изучала целый час до сего трансового состояния. - Я знаю, что ты наблюдаешь за мной. На кресле перед ним материализовался Гильгамеш, покачивающий бокал с пряным вином. Несмотря на выпитое, Азазель был явно трезв. Видимо, выпивка была сопровождением его неприятных дум. - Меня всегда потрясало сходство Нойшванштайна с родовым замком Айнцберн. Гильгамеш вновь взглянул на фото-картину, на изящный замок, окружённый сильными и зрелыми деревьями. - Об этом знают все в этом доме, Гильгамеш. Арчер повернулся к своему Мастеру. Не о сходстве двух замков говорит Мастер. О том, что ведомо всем, он только сейчас скажет. - Не скрывай, что не помнишь Илиясфиль фон Айнцберн. Ту, что была обречена жить вечно в теле ребёнка. Ты помнишь её. Ту, что во время пятой Войны, в свои восемнадцать лет выглядела на восемь. Качнув бокал с вином, Гильгамеш кивнул. Он не чётко помнил её обличие, в отличии от её Берсеркера – Геракла, словно высеченного из монолита, мощного и основательного. Он чётко помнил их битву. То, с каким упорством он сражался с ним, не имея никаких шансов на победу. Но маленькую женщину, стоявшую за ним, он не помнил. Азазель отпил прямо из бутылки. - Когда закончилась Война, она осталась жить у своего сводного братца. Но как известно, гомункулы создаются для определённых целей. Созданные мною гомункулы созданы для служения роду. Пока существует род Айнцберн будут существовать и они. Илиясфиль… наивный дурак, он не сумел её даже похоронить. Азазель надолго прикладывается к бутылке, опустошая её. Но он всё так же трезв. Быть может, перерасти это в пьяную беседу, сей диалог воспринимался более доверительно. Сейчас он носил, скорее, отпечаток обвинения. - Она не стала Граалем. И вскоре после Войны однажды не проснулась. Эмия Широ, конечно, хотел её похоронить, но всё же отдал её тело человеку, пришедшему от Ахта. Не знаю, как это расценивать. Было ли это отчаянием, отупляющей скорбью, ощущением слабости перед древним магом. Признаться, мои мысли часто склоняются к равнодушию. Как Киритцугу оставил Айрисфиль и Илиясфиль, так и его приёмыш не удостоил сводную сестру похорон. - Я помню его. Жертвенный идеалист. Тосака была права, называя его дураком. Дурак оказался удачлив. Он призвал Сейбер. Сильную, но, ему под стать, глупую. Но их обоих любит небо. Азазель, знающий о вражде Арчера с богами, а отсюда и огромные проблемы с фатумом, ехидно усмехнулся. Гильгамешу попросту не хватило везения и неуязвимости тела Слуги. А ещё его слепила его гордыня. - Ты ехиден, Арчер. Что-то ещё хочешь сказать? - Нам повезло. Сейбер в этой Войне – Артурия. Лицо Азазеля несколько просветлело. Весть и в самом деле хорошая. Кто бы что ни говорил, а Слуга из неё вышла слабая. Наивная и самонадеянная, глупая и упёртая, целый букет свойств, с которыми Войну не выиграть. Здесь нужны гибкие и хитрые. Быть может, даже бесчестные. Ему был нужен именно Гильгамеш, чтобы их жертвы были не напрасны. - Итак, получив тело Илиясфиль, Джубахтсейт задумал её реконструкцию. Он пересадил ей сердце и погрузил её в анабиоз до две тысячи десятого года. Постепенно добавлял Цепи. В амниотической жидкости она даже чуть подросла, стала молодой, привлекательной женщиной, сильным, многообещающим Мастером, вновь призвавшим Геракла. Уже без Безумного Усиления. - Умный ход. Азазель неожиданно прямо и открыто посмотрел на своего Слугу, одним взглядом своих серебристых глаз подводя к сути. - Ей было, за что сражаться. Гильгамеш завороженно смотрел в серебро глаз своего Мастера. Он видел Айрисфиль и Илиясфиль. Селлу и Лизритт. Одинаковые, отличные лишь в мелких деталях. Азазель так же обладает внешностью типичного гомункула, и Каприда, вываренная из его крови, и она имеет отличия от типичных кукол, как и её муж. Глаза их не алы, а серебристы. - Да. Джубахтсейт придумал поистине изысканное извращение. Голем, человекоподобный, он превосходно сыграл человека и желание продолжения рода. Илиясфиль получила его семя. И вот он я. - Но… но я слышал, что у гомункулов годятся лишь девочки, их копии. - Джубахтсейт очень старался. Возможно, я был бы женщиной, не вмешивайся он. Впрочем, это было единственным, что он менял, кормя Илию обещанием нормальной жизни для меня. И, хотя она знала, что все мы лишь ценные игрушки в его руках, но матерям свойственно кормиться обещаниями. Но время шло. В последней схватке она сошлась с девицей из рода Эдельфельт и её Сейбером – Зигфридом. Изумительный Слуга был в руках самонадеянной девчонки. Их роду это свойственно. Хотя, я слышал, что нынешняя глава рода особо выделяется адекватностью. Но то не суть. А суть то, что победила Илиясфиль и Берсеркер. Гильгамеш, открыв Врата, призвал уже запылившуюся бутыль сладкого медового хмельного напитка, откупорив который, разлил по бокалам. - Котомине Кирей говорил мне, что хватает шести душ на желания материального мира. Но для Акаши требуется все семь душ. - И явно ты заметил, что после схватки Илия не изменилась. Но да, всё было заготовлено для явления Истока. Её готовили для принятия семи душ. И Геракл, зная о её терзаниях, убил себя сам. Тем самым явив Грааль. Но вот проблема, использовать его могут лишь победители. Джубахтсейт не был Мастером, и как бы он не хотел, загадать желание он не мог. - И ему вновь нужен был кто-то, кто сделает за него всю работу. - Сорок лет он изменял меня. Рос медленно, но всё же изменялся, статично замерев на возрасте тридцати лет. Сорок лет я пребывал в «пробирке» с амниотической жидкостью, совершенствуясь. Лишь изредка он извлекал меня, проверяя знания и умения. Он ждал Войну, которой всё не наступало. Он терял терпение. Гильгамеш отпил из бокала, поверх чаши наблюдая за Мастером. - И Вы воспользовались этим. Стоящая на столе керамическая ваза рассыпается в пыль от малейшего прикосновения мага и собирается вновь по изящному движению. - Он освободил меня для очередной тренировки. А потом я смотрел на фарш, оставшийся от него. Я всего-то разложил его тело на куски. Это было так просто. Гораздо проще, чем развеять замок. Остался лишь барьер и Платье Небес, питающее его. Азазель сжал и разжал пальцы, будто впервые изучая свою руку. - Потом я сам создал себе семью. Ричарда, Винсента, Изольду и остальных. Сглупил с Капридой, понадеявшись, что Войны, по прошествии семидесяти лет более не будет. Скажи мне, Гильгамеш, то желание, что ты хочешь загадать, оно повредит хоть кому-то из нас? Поражаясь свой честности, Гильгамеш искренне перебрал все свои желания, отделяя блажь от действительно желаемого. Желаемое деля с сокровенным. И из сокровенного выбирая невозможное. - Нет. Оно касается лишь меня. - Хорошо. Ибо моё касается всех нас. Я более не желаю Войны. Гильгамеш, я говорю о том, что здесь знают все. И даже Александра, отказывающаяся это принимать. Каприда создана, чтобы быть Сосудом. Я рождён и изменён для этой Войны. И ни меня, ни её скоро не будет. Что сейчас чувствовал Гильгамеш? Ничего. Нет, не равнодушие. Именно пустоту, вызванную подтверждением догадок, что и без того были в его голове. Сейчас он, горделивый и высокомерный, чувствовал себя никем. Не из-за жалости к чужой семье, не из-за личной их драмы. Быть может из-за вечного ощущения бесполезности перед судьбой. От собственного бессилия. Азазель устремляет взгляд в бумаги, разложенные перед ним. - Наследство, поручения и прочая дребедень. Я думал, что зажился, фактически мне девяносто лет, но я ощущаю себя молодым и неготовым. Но вот Имирес обычный человек, пусть и медленно стареющий. И иногда я представляю себе картину, что вот сидим мы в столовой, ужинаем. Прах Александры уже давно предан земле, как и многих наших друзей и знакомых. Мы с Капридой всё так же молоды и прекрасны, а наша дочь – древняя старуха. И тогда я начинаю верить в справедливость судьбы. Гильгамеш раздражённо сузил глаза. Быть может, зря он провёл параллель со своим желанием вечной жизни. Зря. Но вот думал ли он о том, что тогда бы он пережил мать, жён, детей, друзей. И пусть был Энкиду мёртв… и не встретились бы они за чертой. Менялись бы времена, эпохи. Гибли народы и рождались новые. Быть может, он сошёл бы с ума? Быть может, уже завтра он не будет об этом думать? Азазель, опустошив бокал, подписывает бумаги. - Всё остаётся Имирес. А Александру я назначаю её опекуном. Она нам предана и искренне нас любит. - Тебе повезло с ученицей. По губам гомункула скользит лёгкая улыбка. - Да, здесь удача нам улыбнулась. Ты себе и представить не можешь, кто стучался в эти двери. *** Над небольшой белоснежной кухней вился корично-яблочный аромат. Рогнеда крутилась около духовки, извлекая оттуда пироги, складывая в корзину на небольшом обеденном белоснежном столе, окружённом небольшими стульями с узорной ковкой спинок мятного цвета. - Пироги учуяла? Рогнеда по-матерински поцеловала дочь в лоб и отвернулась к плите, ставить чайник. Вполне обычная ситуация для завтрака. Вот только вчера была православная Пасха. Они, привыкшие прятаться за маской нормальности, присутствовали на ночной службе. Только раз отец не выдержал и рассмеялся над тенором одного певчего. За что отец Михаил охватил его кадилом. Для священника непозволительная дерзость. Только вот до принятия сана, в мирской жизни, он и послужил в армии вместе с Александром, и отучился и в школе милиции, и юридический закончил, и в полиции послужил. По мнению самой Александры, отец Михаил был самым настоящим священнослужителем. Зная всю гнилую подоплёку человечества, он умудрялся действительно видеть, а не убеждать себя в существовании светлой стороны реальности. - О чём задумалась, Саша? Рогнеда разливала чай по большим кружками, дома категорически не признавали мелкую посуду. Втянув воздух носом, Александра с удовольствием отметила характерные ноты чабреца. - Не перестаю я удивляться людям. Когда уже казалось бы, что всё, гниль вокруг движется образом поистине мистическим. Но непременно в сей момент появляется светоч, всё озаряющее вокруг. И чёрное вдруг оказывается белым. Рогнеда разламывает пирог на две части, выбирая маленькие кубики яблока. - Забавная вещь эта Библия. То все мы родимся грешными, ибо произошли от греха. То мы все родимся безгрешными и чистыми. Преображает нас лишь наш собственный выбор. Наконец-то женщина откусывает пирог, с удовольствием запивая его чаем. - Судьба порой подкидывает такие фортели, что выбора, кроме как изваляться в грязи и нет. По прошествии лет смотришь на это переплетение и диву даёшься, как причудлив узор судьбы и как причудливо сие кружево, сплетённое из маленьких ниточек нашего выбора. Смотришь на узелки, уродующих всё творение, и видишь, что порой было просто нужно сделать шаг назад. - Любовь твоя к словам красивым и временем не сгладится, мама. - А разве мама хоть раз сказала что-то не верное? Или посоветовала? - Ты некогда советовала мне турецкий изучать, чтобы Таркана песни тебе переводить. Рогнеда, как раз отпивающая из чашки, поперхнулась. Откашлявшись, она продолжала смеяться. - Не думала, что ты сию забудешь шутку. Языки тебе всегда давались. После балета ими ты была одержима. Признаться, то пугать меня начало. - Не математикой же мне было заниматься. Рогнеда покачала головой, взгляд её голубых глаз больше не был игривым. Она была сосредоточена. - Ты потеряла тогда то, чему отдала слишком много времени и сил. Я понимаю, как ты тогда расстроилась, и тогда окунулась в новое увлечение, теперь уже ставшее твоей судьбой. Нет, это не плохо. Но тебе свойственна одна неплохая черта, нередко оборачивающаяся недостатком. Ты слишком глубоко ныряешь. *** В ночном небе Берлина, ровно над Бранденбургскими воротами парила колесница Македонского Александра, дразнящего Артурию. Тогда, на мосту, она смотрела на него снизу вверх, как и сейчас. Так было всегда. Мелкая девчонка с раздутым чувством собственного достоинства против великого Короля Завоевателей, ослабленного, без Мастера. Подходящий момент. Стоя в тени триумфальной арки Гильгамеш зло сжимал кулаки. Он, ОН должен сражаться с Македонским. И не с обессиленным и умирающим, а с могучим мужем. Он наблюдает, как девчонка бегала внизу, как таракан. Разве что изредка взбираясь на ворота. Даже жалко её. Она привыкла к быстрым победоносным битвам, которые решаются одним её ударом. Тут же она бегает как котёнок за фантиком на верёвочке. Около десятка атак Режущим Воздухом ушли в молоко. Король Завоевателей ловко уходил от её ударов, оглашая небеса своим хохотом, сохраняя своё величие до самого конца. - В чём дело, Сейбер, даже ослабленного врага не можешь одолеть? И как только рука поднялась? Иди домой, к грядкам, и не строй из себя рыцаря. - Ссылаешься на свою слабость, Райдер? Ты можешь прямо попросить пощады. В знак нашей старой дружбы я убью тебя быстро. Слова Македонского были истинны. В кодексе чести нет ничего, что позволяло бы сражаться с умирающим, коим и был Райдер. Каждая его минута могла стать последней. И не было нужды с ним биться, ибо исчезнуть мог он в один момент. Сейбер же вышла против него. Ибо Гильгамеш смотрел. Выходя из «бочки », уклоняясь от атаки, колесница кругами пошла на снижение. Но стоило колёсам коснутся земли, как колесницу охватили молнии и Райдер погнал быков на Сейбер. Ошалело моргнув, блондинка перехватывает тяжёлый клинок. Слишком медленно для быстрых быков, которые сбивают её с ног и едва ли не втаптывают в брусчатку. Всё же она не Ланселот, и мужской крепостью не обладает. Остановив колесницу, Македонский сходит с нее, оглаживая по спине одного из быков, проходя мимо, прощаясь, и высвобождает из ножен свой Киприотский меч. На всё это уходит несколько секунд, в которые Артурия, опираясь о меч, встаёт на ноги. Её лента порвалась и теперь её золотистые волосы спускаются на плечи. Нагрудник чуть смялся от удара, а на лице были пятна от пыли. Она медлительна, чем пользуется Искандер. Не сближаясь с ней, он бросает в неё меч, от которого девчонка уворачивается и тут же скалит зубы, игнорируя раскрытую ладонь Александра. - Используешь грязные приёмы, Райдер. Как низко ты… Её речь захлёбывается после сильного удара рукоятью меча по затылку. Меч возвращается в руку хозяина. - Не расслабляйся, Сейбер. Этот меч не желает покидать мою руку, а потому всегда возвращается ко мне. Сжав зубы, Мечница быстро идёт на сближение, занося меч над головой, и на секунду замирает. Такого верзилу ей не рассечь, а потому бить сверху не эффективно. Следовательно – надо бить снизу. На это ушла всего секунда, которой хватило Искандеру, чтобы снисходительно улыбнутся. Чуть отступив, он блокирует удар и сдвигает лезвие ближе к рукам Сейбер, призывая электрический разряд. Коротко вскрикнув от боли, Артурия отшатывается от него. - Опять будешь вопить о моём бесчестии? Нет, девочка, это Война. И цель здесь одна – победить любыми путями. Ты, со своей честью, дальше своих турниров для мальчишек не зашла. - Ошибаешься! Может, я медленнее тебя и не столь сильна, но в моём росте даже есть козырь против тебя! Уповая на разницу в росте, Артурия быстро переходит в призрачную форму, уходя за спину Райдеру, надеясь поразить его в почки. - Я же не всегда был таким огромным. В детстве меня тренировали многие опытные бойцы. И из-за того, что я был некогда меньше их, я знаю, как драться с такими. Уйдя от удара, Македонский обхватывает руками голову Сейбер и лобастая голова с силой опускается девчонке на переносицу. Из носа Артурии хлынула алая кровь, но сквозь выступившие от боли слёзы она видит, как от резкого движения повело Райдера, как грузно он опускается на колени, а плащ начинает рассыпаться золотой пылью. Это её последний шанс. Перехватив удобнее Экскалибур, она заносит меч над согнувшимся Завоевателем и пронзает его грудь. Пальцы бессильно распрямляются. Гильгамеш зрит разрастающееся сияние за Артурией. «Уйди, не мешай взирать. В последний раз». Он хочет сейчас же оторвать ей голову. И видят боги, что он сделает это с радостной улыбкой. Но сейчас он вынужден изображать благосклонную полуулыбку этой девчонке, вытирающей кровь с носа со столь важным видом, будто это боевая рана, полученная в битве против Ионийских Гетайр. Не желай Искандер её унизить, он бы даже в таком состоянии её убил. Некрасивую, слишком слабую. Кто бы что ни говорил, а ему от неё ничего не нужно. Кроме одного. Он увидит, как она падёт. А тем временем в старом особняке на краю города, в тёмной комнате, резко распахивает синие глаза молодой мужчина. Он бездумно смотрит в тёмный потолок покрасневшими глазами и закрывает ладонями лицо. Валентайн. Или Прайд. Но сейчас кто-то из них звал Искандера. *** На крыше противоположного дома, всего через пятьдесят метров, расставлены бутылки и банки. А в её руках пневматическая винтовка. Одно из развлечений отца. И часть её тренировки. В винтовке самый обычный прицел, без увеличения. Обладая самым обычным зрением, приходится ориентироваться лишь на далёкие силуэты. Примечателен тот факт, что у отца зрение острее зрения её. Но он учил её не надеяться на глаза. Он осязать и зрить слухом учил её. Изучать движение воздуха вокруг предметов, определяя их форму и размеры. И сейчас она слышит, как со спины к ней тихо подходят. Знает эту тихую поступь с детства, всю жизнь. Доверяется. Зря. Крепкие руки сначала мягко обнимают под грудью, когда сам он наклоняется назад, почти что в «мостик». Медленно, чтобы она успела выставить руки. Иначе неизбежен удар головой об каменный пол. - Теряешь сноровку. - Отцу уж я довериться могу. Помогает подняться. И, не отпуская руки, бросает через бедро. - Нет, не можешь. Не сдерживает улыбки. Отец для неё - эталон настоящего мужчины. И соперника. Пожалуй, он единственный, кого она никак не может одолеть в спарринге. Отец утверждает, что это из-за излишней лояльности к нему, из-за которой она не рискнет ему навредить. Хотя от его ударов, приёмов и бросков ей никогда больно не было. Он был аккуратен. Подчёркнуто аккуратен. Всё же он был человеком, выученным убивать. О чём не забывал ни минуту. Детская память захватила то, как он вскакивал по ночам с постели, как вскакивал ночами на Луне, от налётов наёмников. Как он метался по комнате. Она помнит синяки на запястьях матери, когда она имела неосторожность его разбудить во время таких приступов. Благо, её он тоже обучал, опасаясь, что однажды не придёт в себя. От страха самого себя несколько лет он спал в гостиной. - Спишь? Дерись. Ещё один бросок, и девушка вновь на щербатом камне, смотрит снизу на ухмыляющегося отца. - Не буду. - Почему? - Меня учил ты сражаться, защищаясь не самой. Меня учил ты сражаться ради кого-то. Выдохнув, он усмехается. Так характерно, не злобно, а согласно. И поднимает руки вверх, показывая раскрытые ладони, признавая своё заведомое поражение. *** Ему по вкусу убранство её комнаты. Он не должен тут быть, Азазелю придётся не по нраву, что он вхож в логово врага, но ему было любопытно. Комната Артурии, так же как и его чулан, дышала старостью, отголосками былого богатства. Комната её не укромна, как его убежище, а находится рядом с комнатой её Мастера, в самом сердце дома. Комната была большой, устланной персидскими коврами, с драпированными шелками стенами. В центре большая кровать резного тёмного дерева, укрытая шелками и под шёлковым балдахином. Пёстрая. Индиговая, пурпурная, кобальтовая, изумрудная. Безумная смесь ярких цветов. Весь дом был обставлен дорого, старинными антикварными вещами. Можно было бы сказать, что нынешний глава дома Тосака является безумным коллекционером дорогих диковинок. Но всё здесь дышало старостью. Эта кровать стоит в этой комнате, должно быть, с момента строительства особняка. Быть может уже лет сто. - Удивлена, что тебе не надоело меня ждать. Король Рыцарей вступает в комнату, держа в одной руке золотистую бутыль с надписью «Мартини», в другой она держит два хрустальных бокала. Она боса и пытается двигаться свободно и красиво, копируя развязную походку куртизанок. Она облачена в пышный атлас изумрудно-синего цвета. На неразвитой груди платье отделано кружевами. Её золотистые волосы распущены и завиты, а вокруг головы обвивается шёлковая лента, на затылке завязанная бантом. С неудовольствием замечает Гильгамеш, что она, если и вызовет в нём желание, то он сам же признается в своих нездоровых наклонностях. Великий воин и король. При этом она взрослая женщина. Но из-за Авалона, Калибурна, обладающими регенеративными способностями, она выглядит моложе своих лет. В роскошном платье. Но перед ним угловатый подросток, пробуждающее лишь одно желание – покормить. Она разливает по бокалам напиток и берёт один, отпивая, кидает томный взгляд на Гильгамеша. - Учти, Король Героев, Британия моя. - Твоя, но ты моя. - Интересная идея – объединится. Не сомневаюсь, что ты сумеешь обвести своего Мастера. Гильгамеш отпил из своего бокала, пряча ехидную ухмылку. Он видел её глаза, когда при виде Грааля она забыла о своей любви к Айрисфиль. - А что будет с твоим? - Он жаждет Акаши. Не так уж и много ему надо. Он не помешает нам, я для него всё равно что идол. Приятный напиток застревает в горле. Она не знает, что ключ к Акаше – все семь душ. Но любопытно, знает ли сам Тосака это? - Восхитительная затея. Объединить наше время, наши страны. Объединиться самим. Она прижимается к его боку, так наивно и доверительно. Слишком панибратский, слишком личный жест. Как наивно было поверить его словам, а не взглядам. Рука полубога ложится на тонкую талию, притягивая к себе девчонку, и страстно припадает к её губам. Звон разбитого стекла никем не услышан. Освободившимися руками Артурия, встав на цыпочки, обвивает шею Гильгамеша, плотнее прижимаясь к нему. Он целует страстно и умело, увлекая молодую женщину. Не забывая ни на минуту, кто перед ним. Не желанная, не любимая. Но он не будет представлять ни прекраснейшую одалиску гарема. Ни одну из блистательных богинь. Ни лучшую любовницу с севера. Ни Александру. Блондинка робко отстраняется, неуверенно улыбаясь. Она не опытна, и как же приятно на этом играть. Она отходит к тумбе, не замечая, что едва ли не наступает на тонкие соколки бокала. Уже в один бокал наливая хмельной напиток. Гильгамеш подходит сзади, сминая сквозь ткань её небольшую грудь, прижимая Сейбер к своей груди. Девчонка прерывисто выдыхает, откидывая голову ему на плечо, и прикрывает глаза. Как невинно, как немного ей надо. Как это забавно. - Почему бы нам не консумировать наш брак прямо сейчас? Тонкие пальцы распускают шнурки корсажа, обнажая девичью грудь. Оголённую кожу невесомо оглаживает пальцами, пощипывая розовые затвердевшие соски. Девчонка тихо стонет, плотно прижимаясь к нему спиной и совершенно не возражает, когда её резко толкают на постель. Чужие руки ловко ныряют под атлас. Тонкие пальцы касаются её промежности сквозь шёлковую ткань панталон, настойчиво поглаживая половые губы. Сквозь шёлк он поглаживает клитор, ощущая, как влажнеет её бельё от прикосновений. Она выгибает спину, цепляясь пальцами за простыни, и тихо стонет от непривычной ей ласки. И вскоре, после протяжного стона, она расслабляется. И лишь тогда Гильгамеш стягивает с неё влажное бельё. Он такого ожидал, хотя и не привычно. В его гареме женщины неистово удаляют мельчайшие волоски на теле. Между ног Мечницы вился золотистый пушок. Умилительное зрелище. Немного даже невинное. Только сейчас эта маленькая шлюшка лежит с разведёнными ногами, а её промежность мокра от смазки. Гильгамеш даже немного разочарован, что впервые в жизни его не возбуждает вид женских гениталий. Пальцами он скользит между половых губ, размазывая её эякулят, вырывая новые стоны. Не сдержавшись, средним пальцем ныряя в неё, что вызывает громкий стон и безотчётное движение бёдер навстречу. Она девственна. Палец мягко касается плевы, чуть огладив её и травмируя один из сосудов. Сейбер чуть напрягается. Сначала от боли, а потом от звука расстегнувшейся молнии. Но пока она лежит на животе, не предпринимая никаких действий. Пока Гильгамеш мягко скользит пальцами по своему члену, оглаживает каждую выступающую венку, поглаживает головку. Да, сейчас можно. Пока он ласкает себя, он будет представлять. Он будет представлять шлюху Иштар, с похотливой дрожью ему отсасывающую. Он будет вспоминать ночь на террасе с северной жрицей. Он, быть может, будет представлять, что сейчас Александра наблюдает за ними. Горячее семя Короля Героев излилось на ягодицы Артурии, стекая по промежности. Она чувствует себя одержимой желанием, желанием большего, чем испытала до этого. И она трепещет от нового прикосновения Гильгамеша к своему лону. Но вместе с пальцами есть что-то ещё. Что-то холодное и круглое он оставляет в ней. Гильгамеш встаёт с постели, атласным подолом отирая член и руки. Подхватывая бутыль, делает прямо глоток из бутылки. - Выпивка – дрянь. Но получше тебя. Только тогда Сейбер, будто в замедленной съёмке, поворачивает к нему голову. Некоторое время на её лице видна стыдливость, когда она пальцами входит в себя. А потом на её лице видно непонимание, когда на её ладонь ложится медная монета. - Это... что? - Плата. Извини, мельче нет. Губы девчонки дрожат от гнева и обиды. Восхитительное зрелище. Не хватает лишь последнего аккорда. - Ты правда думаешь, что можешь быть желанной? Девочка, тебя захочет только мужчина с нездоровыми наклонностями. Ну, до встречи. Махнув рукой, Гильгамеш выходит из комнаты. Он без страха проходит через дом к выходу, зная, что обескураженная Артурия сидит на кровати с монетой в руках. Её Мастер спит через стену от неё. А его жена в комнатушке на первом этаже спит, сложив руки на большом животе, ожидая ребёнка. Его смущает лишь одно. В гостиной расставлены куклы на полке. В прихожей коляска для кукол и пара девчачьих велосипедов. Одёжка на пороге сложена в коробках. Но девочек нет в доме. *** Над трассами развивались праздничные перетяжки, на столбах маленькие флажки, а над городом попеременно гремел голос Левитана с горько-торжественными голосами прошлого века. Мемориалы утопали в цветах, опаляемые жаром «вечного огня». Май, день девятый. Сегодня величайший в этом мире праздник. Каролина любит толпу. Много людей на митингах, много на улицах. Она, как юла, вьётся по улицам, между людьми, припадая к витринам магазинов. Оправляет чёрные шортики в белый цветочек с оборочками, напоминающие панталончики из детских сказок, только неприлично короткие. Белая блузочка с оборочками, воланами и рюшами, чёрный бант на высокой горловине, а на нём тканевый цветок. Бусики с имитацией жемчуга в несколько рядов, несколько рядов жемчужин - браслет и большой перстень с розовым стеклом. Крупные серьги бусины и пышный хвост с резинкой-цветком. Большая и дорогая куколка, привлекающая взгляды молодых людей и взрослых дяденек с нездоровыми наклонностями. Миленькая младшая сестричка сегодня потащила старшую выбирать себе платье на выпускной. Забавно, что на фоне милой Каролины она почти что теряется. Пышная чёрная мини-юбка, и простой кремово-розовый топ с тремя прямоугольными вырезами на боках. Чёрные волосы забраны на затылке в пучок. Сегодня она любезно предоставит Каролине производить впечатление на мужчин своей миловидностью. Александра же спрячет свою эффектность. Каролина резко останавливается у одной из витрин и тут же возвращается к сестре, беря ту за руку. Губы её чуть сжаты, хотя чуть изогнуты в полуулыбке. Явный признак раздражения. - Здравствуйте. С ней здоровается высокий мужчина с золотистыми волосами и голубыми глазами. Явно некогда занимавшийся спортом, сейчас он был несколько обрюзгший от сытой жизни. Но Каролина вежливо кивает. - Здравствуйте. - Кто это был? Каролина чуть ехидно усмехается. - Мой отец. Александра останавливается, глядя в широкую спину человека, что по воле традиций и Валентины был отцом Каролины и её крёстным-отцом. Ярл Один Юхансен. Он происходил из рода древних викингов и жрецов Одина, о чём свидетельствовало его второе имя. Сам же потомок великий праотцов был одним из лучших в Норвегии юристов. У него была большая контора в Осло и свой собственный дом. Каролина в далёком своём детстве, в семи- или восьмилетнем возрасте, провела у него дома летние каникулы. За исключением его третьей по счёту жены ничего хорошего она там не запомнила. Отец год назад рассказывал, что Ярл развёлся в пятый раз. Детей, кроме Каролины, у него нет. Что ещё она о нём помнила? Валентина, будь она не ладна со своей селекцией, познакомила его с Мирославой, когда той было всего шестнадцать. Ему же было двадцать восемь. Она только закончила школу, как её соблаговолили взять замуж. Какое одолжение. Тихая, латентная, но умная, она совмещала учёбу с работами по дому. А после и с беременностью, маленьким ребёнком и деспотом-мужем. Который безумно, как оказалось, любил выпить, а потом ярился и распускал руки. Потом снисходительно оправдывая себя кровью берсеркеров. - У нас отвратная генетика. Каролина вновь улыбалась. Однажды она лишь сказала, что рада, что отец начал поднимать руку и на неё. Иначе сама бы Мирослава долго с ним мучилась. - И, что радует меня, проявляется она не каждый раз. Каролина усмехнулась. Рогнеда с Александром часто показывали ту драму, что разыгралась с Валентиной, когда та сообщила, что пойдёт замуж за потомка воинов. И вот тебе, их дочь – демиург. Деда своего, мужа Валентины, они обе не помнили. Должно быть, она его совершенно запилила. У Валентины была лишь одна фотография со свадьбы, там был изображён крепкий мужчина, примерно одного с ней возраста. Им говорили, что он откуда-то с Поволжья. Происходил из семьи жрецов Чернобога – мужа Мораны. Сам же он выбрал служение Велесу. Это всё, что о нём было известно. А ещё то, что Валентина его не любила, и он её не любил. По мнению Александры, по этой причине дочери их родились без способностей. Отец Валентины просто обожал её мать – Анастасию – колдунью-энтропистку. Сам он был её моложе лет на пять. Как и Ярл, он был скандинав, только он был родом из Финляндии. Юхани Фрей, кажется. Но он точно был жрецом Фреи. Должно быть, богиня жестоко посмеялась над ним, влюбив его в мрачную Анастасию, потомка Мораны и колдунью малых сил. Но вот Валентина была талантлива. А ещё она гордилась, что когда мать ушла от Юхани, тот от горя взошёл на ритуальный костёр. Сама Анастасия умерла, когда Валентина достигла возраста шестнадцати лет. Однажды просто не проснулась. И как кстати, молодую девушку уже точно не отдадут куда-нибудь под опеку. - Не так уж и плоха кровь наша. Как думаешь ты генами своими распорядится? - Я думаю поступить в Петербургский государственный университет. На юридический. Да, как и папа. Хотя мама зовёт к себе, на прикладную математику. Александра понимающе кивает. Несмотря на мягкий характер, Мира очень хороший педагог. На её занятиях весьма высокая посещаемость. И, конечно же, матери естественно обеспечить хороший диплом дочери. Только Каролина способна справиться своими силами. - Матушкины ученицы хвалят вот этот магазинчик. Зайдём? На неприметном угловом здании висела табличка с заезженным названием «Версаль». Внутри он был обычным. На ресепшене находился журнальный столик с каталогами, рядом пара кресел. Дальше зал с вешалками и чехлами и отдельной комнатой была примерочная. Парочка молоденьких продавщиц вежливо заулыбались. Потом же совсем расцвели, когда Каролина обрисовала цель визита. Никаких экспериментов. Всё тот же кукольный стиль. - Ты завтра собралась уезжать? В голубых глазах Каролины улавливаются лёгкие отблики печали. От этого взгляда таяли все без исключения. Даже Валентина не могла отказать любимой внученьке. Это тоже одно из примечательнейших воспоминаний детства. Каролина родилась не в морановскую породу. Валентина очень надеялась, что она вышла крайне могущественным магом. Уже после стали закрадываться мысли, что разбавленная кровь божества в ней почти что не проявилась. И, как казалось Александре, Валентину это радовало гораздо больше. - Обучение должна продолжить я. Пора экзаменов приблизилась. - Но ты же приедешь на выпускной? У тебя сессия ведь ранняя в этом году. - В этом отказать тебе я не могу. Радостно улыбнувшись, Каролина чмокает сестру в нос и забирает один из чехлов, прежде чем убежать в примерочную. Каролина вертится у зеркала в жемчужно-розовом платье с пышной многослойной шёлковой юбкой, а розовый корсет отделан белым кружевом, которое закрывает плечи и руки. Она никогда не переживала, что родилась без дара. У неё впереди обычная жизнь. Учёба, мальчики, друзья и праздники. Её не будет угнетать необходимость скрываться от людей, прятать свои способности и переживать из-за охотников на магов. Со временем у неё будет семья, детишки, и по утрам она будет получать подушкой по голове, и совершенно не будет злиться. Александра воображает себе счастливую жизнь для сестры. И она радуется, с совсем небольшой тенью зависти. У неё будет всё, чего она сама не получит никогда. *** Котлеты весело скворчали на большой сковороде, разбрызгивая масло. Прикрыв сковороду крышкой, чтобы котлеты не остывали, женщина выключила газ. Снимая фартук, Каприда шлёпнула дочку по пухлой ручке, которая тянулась отломить кусочек от шоколадного чизкейка. - Ну мам! - Это для Александры. Покачав головой, женщина расправила подол белого шёлкового платья, который расходился складками от броши на поясе под грудью. Платье было с одной бретелью. Очень красивое. Каприда любит нравиться людям. Особенно ей хочется нравиться Александре. Имирес обижено дует губки, и сердито топает босыми ножками. Но, подумав, что Алекс ей бы тоже не разрешила кусочничать, становится ровно, лишь сложив ручки перед собой и обиженно надувшись. Умильное зрелище. Маленькая фея тоже была в белом клешоном платье до колен. Только пояс и отделка по низу юбки была кремово-розовой. Её кучеряшки были не собраны, и сейчас обрамляли миленькое надутое личико. Поэтому когда раздался звонок в дверь, девочка побежала первой. Пожаловаться подруге на суровую маму, которая сейчас спешно сворачивает волосы в "ракушку". Ими быстро спускается к дверям, уже предвкушая, как обрадует по пробуждении прислугу возвращением Алекс. И папа сильно обрадуется. И Гильгамеш явно скучал. Быть может, он даже вновь придёт поиграть с ней, после того, как его обрадуют новости. Не задумываясь, малышка распахивает дверь и замирает. Это не Александра. Но женщина не менее привлекательная, эффектная и располагающая к себе. Она высока, тонко и гармонично сложена, с идеальными, не сильно выдающимися пропорциями. Её белая небольшая грудь почти что вся видна из-за выреза на груди, бедра обнажены высокими разрезами, почти что до паха, в платье. Старомодное, рукава-фонарики, меховая отделка по вороту. Длинная шея её закрыта колье из переплетающихся цепочек с подвесками-рубинами, в руке зажат кружевной веер. Длинные тёмно-вишнёвые волосы украшены крашенными в алый перьями. Не смотря на вычурность и богатство наряда, в первую очередь обращаешь внимание на её милое лицо. Белоснежное, словно вырезанное из яшмы, узкое, безупречно овальное, с тонкими, чётко очерченными губами, прямой небольшой носик, почти-что прямые брови, лишь слегка изогнуты в чуть жалостливом выражении. А её большие глаза, цвета голубых топазов, излучают благодушие. И сейчас женщина наклоняется к залюбовавшейся девочке. - Здравствуй, дитя. Кто-то есть дома? Имирес смущённо опускает взгляд. Голос незнакомки был самым прекрасным, что ей когда-то приходилось слышать. Такой мелодичный и сладкий, как мёд. - Да, почтенная фрау. Мама дома. - Я могу её увидеть? - Да. Входите. Вежливо улыбнувшись, женщина переступает порог и с вежливым интересом принимается рассматривать убранство, акцентируя своё внимание на перилах и колоннах. - Ими, это… Кто вы? Каприда некоторое время рассматривает гостью, пока понимание происходящего не потрясает её. Она панически протягивает руки к дочери, готовясь закричать. Но женщина прижимает тонкий палец к губам. - Тише, тише, милая. Всё хорошо. Я никогда не обижу такую красавицу. Удивляясь самой себе, Каприда успокаивается, лишь где-то в глубине сознания бьётся мысль, что нельзя верить этому очарованию. Женщина берёт Имирес за руку и подводит к лестнице, не спуская взгляда с лица гомункула. - Красавица, пока у нас есть время, я предлагаю развлечься. В воздухе что-то блеснуло. Тонкое, как волосок. И больно обвилось вокруг шеи Каприды. *** Хваля широкий устойчивый каблук и ругая тяжёлую сумку, Александра продиралась к особняку. Да, на неё странно смотрели в полупустом автобусе. Ибо ехала она стоя, нервно переступая с ноги на ногу. А с остановки рванула буквально бегом. Что-то тревожило. Слишком уж стойкое ощущение того, что она опаздывает. Бросив сумки у подножия лестницы, Александра бегом поднимается по лестнице и порывисто распахивает двери, вглядываясь в полумрак холла. Непонимание – первое, что она ощущает. Рыдающая Имирес прикручена проволокой к резным перилам; исключая несколько царапин, девочка выглядела совершенно нормально. Каприда привязана уже колючей проволокой к опорной колоне под лестницей. Женщина выглядела испуганной. За исключением этого через подол платья, на уровне бедра, у неё сочилась кровь. - Фрау, что произошло? Каприда панически замотала головой, что-то бредово шепча. Судя по всему, сорвав перед этим голос. Александра успевает сделать лишь несколько шагов, когда колючая проволока обвивает ей шею. Ведомая чьей-то волей, как куклу, притягивает к деревянной колоне у входа. В запястья впиваются кандалы с шипами, пронзающие руки при малейшем движении, цепь коротка, и едва-едва обвивала толстую колону. Тонкие пальцы скользят по лицу, нежно, ласкающими прикосновениями. Голубые глаза восторженно смотрят в карие. Взгляд её восторженный, почти влюблённый. Нежно-розовые губы распахиваются, выпуская влажный ярко-алый язык, теперь скользящий по скуле. От неизвестной прекрасной женщины устойчиво пахло кровью. Запах сей не рассеивался даже сладким карамельным запахом парфюма или притираний. Язык скользит по скуле, когда пальцы цепляют "молнию" на груди, расстёгивая кремово-розовое платье свободного покроя, обнажая плечи и грудь. Александра дёрнулась, игнорируя шипы, впивающиеся в запястья. Ей ненавистно это ощущение бесполезности и беспомощности. И плевать, что шипы от проволоки, опутывающие её, впиваются в живот и бёдра. Она не простой человек, который был бы обречён вечно созерцать шрамы. Шрамы появлялись не на теле, а на уязвлённой гордости и помятому самолюбию. Мокрый язык скользит вниз по шее. Женщина отстраняется, словно смакуя вкус чужого тела. Губы кривятся в довольной улыбке, чуть ласковой. Обманчивая, лисья натура. Губы жёстко приживаются к шее, наслаждаясь биением вены. Взгляд шоколадных глаз, холодный, взбешённый, скользит по холлу. Парализованная страхом Каприда пустым взглядом смотрит на них. Или не пустым. Было в серебре её глаз какое-то выражение, какое можно видеть в глазах юных парней и девчонок, впервые сталкивающимися с первыми признаками взросления. Имирес же для этого слишком юна, и взгляд её голубых глазок испугано мечется между матерью и своей взрослой подругой. И когда красавица в алом платье запускает руку под подол платья Александры, в уязвлённом разуме проясняется. - Имирес, закрой глаза и слушай меня. Я расскажу тебе сказку: «Люди мы вовсе не знатные, но в Штрии жили во дворце, а вернее сказать, в замке. Жизнь тут недорогая, восьмисот-девятисот фунтов в год хватает с избытком. У себя в Англии мы были бы едва ли не бедняками, а богатые на нас бы и не глядели. Отец мой англичанин, фамилия моя английская, но в Англии я никогда не бывала. И здесь, в заброшенных, пустынных краях, где всё так сказочно дёшево, я даже не понимаю, зачем бы нам были ещё деньги и что бы мы на них купили». Тонкие пальцы, до того ласкающие плечи, сводит нервной судорогой, и бретель бюстгальтера рвётся, обнажая молодую грудь. Аловолосая гостья зачарованно рассматривает обнажённую плоть. Должно быть именно этим она и занималась с Капридой, пока шаги не спугнули её. Должно быть Имирес не привлекла её своей ещё слишком ранней юностью, а потому не был подвергнута столь явным физическим воздействиям. - «Отец мой выслужил пенсион в австрийской армии, получил наследство и купил старинный замок с поместьем. Живописный и уединённый замок стоял на лесистом холме. Древняя узкая дорога проходила у подъёмного моста, который на моей памяти никогда не поднимали, мимо крепостного рва за жердевой оградой и серебристых россыпей кувшинок; там всегда было полно лебедей. А за рвом и стеною виднелся многооконный замок с башнями и готической часовней. Лес расступался у наших ворот, и неровную, чудной прогалиной дорога уводила направо, к горбатому мостику через речку, извилины которой терялись в сумрачной чащобе». Острый язычок аккуратно скользнул по соску, описал ореолу и резко скользнул вновь по соску. Женщина подняла взгляд на свою пленницу. Быть может, в надежде увидеть зарождающееся наслаждение, быть может, для того, чтобы увидеть гримасу страха. Однако лицо Александры было каменно-спокойным. Она только задумчиво пожевала нижнюю губу, и, судя по всему, решила сократить рассказ. - «Первое происшествие моей беспечной жизни поразило меня незабываемо: это моё самое раннее воспоминание. Покажется, может быть, что об этом и рассказывать незачем – вздор, да и всё тут. Думаю, однако, что стоит рассказать. Моя детская, где я безраздельно владычествовала, располагалась под сводами замка: просторный покой с косым потолком в дубовых брусьях. Лет, наверно, в шесть я проснулась ночью, повела глазами и не увидела горничной. Няни тоже не было, и я решила, что все меня бросили. Я ничуть не испугалась – по счастью, мне никогда не рассказывали о приведениях, не пугали страшными сказками, и я не пряталась с головой под одеяло от внезапного дверного скрипа или от вспышки догорающей свечи, когда по стене пляшет чёрная тень кроватной спинки. Я просто обиделась, что обо мне забыли, и начала хныкать, готовясь заголосить. Но вдруг я увидела возле своей кроватки строгое и чарующее женское лицо. Женщина – совсем молодая – стояла на коленях, руки её вползли под одеяльце. Я взглянула на неё с радостным изумлением и замолкла. Она легла рядом, погладила меня и с улыбкой притянула к себе: я тут же успокоилась и погрузилась в сон. А проснулась от того, что две длинные иглы вонзились мне в грудь, и я громко закричала от боли. Та женщина подалась назад, не спуская с меня глаз, скользнула на пол и, как мне показалось, спряталась под кроватью». Грудь пронзило острой болью. Будто в неё впились две тонкие иглы, а по животу, тонкими струйками, потекла кровь. Прекрасная женщина жёстко держала Александру за талию, впиваясь зубами в грудь. Она была зла. Её узнали. Снаружи зашуршал гравий на подъездной дорожке, громкий хлопок дверей машины. Женщина, встрепенувшись, отскочила в тень в которой растворилась ровно в тот момент, когда отворилась входная дверь. - Каприда! Ими! Азазель бросился к жене, потом заметил дочь и кинулся освобождать плачущую малышку из пут. Сопровождавший его Гильгамеш с небывалой аккуратностью выпутывал Каприду из плена колючей проволоки, до той поры, пока его не сменил Азазель, в плечо которому вскоре уткнулась рыдающая Каприда. Арчер сам поспешил к незамеченной никем Александре, которая была до этого у них за спиной. Разбив цепи, он по одному распиливал кандалы с запястий. Не торопясь, демонстративно показывая своё превосходство в этой ситуации. Впрочем, Александра совершенно не обратила внимания на эту показуху. Свободной рукой она спешно освободилась от связывающей её проволоки элементарно выморозив её до хрупкости, стыдливо сжимая зубы от того, что не додумалась ранее и быстро, запахивая на ходу ворот платья, побежала в сторону подвала, откуда вскоре вышла Изольда, забирая куда-то наверх Имирес. Когда через час едва-едва успокоившаяся Каприда засыпала рядом с Имирес в детской, Азазель разливал трясущимися руками чай в своём кабинете перед Александрой и Гильгамешем. - С приездом, Алекс. - Спасибо. Меня теплая здесь встреча поджидала. Азазель устало опустился в кресло жадно глотая кипяток из чайной чашки. К счастью, Имирес не пострадала, а испуг вскоре должен забыться. Каприда же обладала отменной регенерацией, но более впечатлительным нравом. Потребовалось немало времени, чтобы успокоить её и уложить спать. Азазель тяжело вздохнул. - Подумать только, у кого-то хватило наглости напасть на… Сосуд. Александра отвернулась от него. Знание всегда боролось в ней с неприятием. И чего уж греха таить, это неприятие в ней всегда выигрывало. Вот такое детское поведение. Но разве грешно надеется на лучшее? - Быть может Святую Церковь сможем подключить мы, чтобы наглецов смогли мы покарать? Ведь посягнули они на неприкосновенное. - Каприда мне сказала, что ты цитировала «Кармиллу». Выбор вызван чем? - Роднит гостью нашу с нею многое. И обаяние сокрушительное её, влияющее на женщин безапелляционно. И вампиризм. Но погодите Вы, и в выводах Вы не спешите. Кармила внешне – херувим, и волос злат её. И герой сей запечатлён был на страницах. Но строки книг, нередко, хранят воспоминания реальные. Азазель ненадолго призадумался. - Одним из прототипов Кармиллы, одним из самых известных, была Елизавета Батори. И, в принципе, подходит. Тяга к женщинам, и кровь. Ей же приписывали вампиризм и ритуалы с кровью. Отсюда и метаморфозы. Её легенда сильно искажается. Но как ты догадалась? - Редкий маг рискнёт Слугу призвать без артефакта. Да и маг со столь наклонностями дурными, был бы нам известен. Женщин же со столь дурной спецификой немного. И самая известная из них, так кстати, европейка. Быть может мой расчёт и слишком прост для правды. Но более на эту роль никто не подойдёт. - Ассасин и Райдер пали. Кастер? Александра ошарашено повернулась к Гильгамешу, сейчас ядовито усмехающемуся. При всём своём почтении к Македонскому он ревновал. Огромный бугай, по какой-то причине, располагал к себе больше, чем он. Даже нелюдимая Александра была от него в восторге. И сейчас он испытывал невероятное удовольствие, взирая на невообразимую печаль на лице молодой женщины. - Нет. Она Берсеркер. И примечательно, что призвана она без Усиления Безумного. Но Мастер её слаб. И она слаба. Но не за силой она сюда приходила, хотя учуяла её. - Но раз ей приписывают вампиризм, то, быть может, и за ней? Александра прикусила кончик ногтя. - Не ведаю. В ней есть кровь моя. Кровь Каприды. Кровь магов. Быть может и за силой. Но мало этого. Гомункул опустил пустую чашку на стол, устало склоняя голову. - Я потрясён. Это последнее, что следует ожидать от Слуг. Похищение – да, но не посягательство на здоровье Сосуда. Да и ещё в родном доме. Как в душе нагадили. - Быть может, нам поможет Фейв. Хоть имя назовёт того, что Берсеркером управляет. - Ты ведь в хороших отношениях с ней, да? - Заклятый друг, скорее. Азазель протягивает Александре правую руку с метками. - У нас не так уж много времени, чтобы быть всем вместе. Я желаю попрощаться. Чуть помедлив, Александра принимает руку учителя. Не было ни вспышки, ни слов. Командные Заклинания на руке Азазеля выцвели и проявились на руке Александры, делая её замещающим Мастером в этой Войне. *** - У тебя есть план?! Хоть какой-нибудь?! - Набить ей морду! Гильгамешу приходилось орать на ухо своему новому Мастеру. Конечно он видел у Сейбер мотоцикл, пусть не столь импозантный, на её мотоцикле не было стального скелета. Зато имелись и плюсы. Сидя за Александрой, он имел превосходную возможность лапать её сквозь прямоугольные вырезы на кожаном боди, надетом поверх кожаных облегающих брюк, заправленных в высокие сапоги на невысоком каблуке. Вырез на груди закрывался белой укороченной курточкой. Длинные волосы были связаны в хвост. Настоящая байкерша. Гильгамеш, до этого настаивающий на Вимане, довольно кривил губы, хоть сам выбивался из колорита, будучи в синем костюме. Он наслаждался приятным обществом. И хорошим предчувствием. А предчувствие его никогда не обманывало. Бросив страшно рычащий транспорт на ступенях собора, Александра взбежала по ним ко входу, где и замерла в дверях. - Я ей не приказывала! Это всего-то нелепая шалость! Почему вы не можете нас спрятать у себя от этих психованных магов? - Потому что при неприкосновенности Сосуда вы нанесли ему вред. И неважно, что Слуга действовала без Вашего приказа. Даже в сгущающейся тьме Гильамеш уловил широкий жест Александры. Когда она приложила руку к лицу. - Я – дура. Недоумённо посмотрев на своего Мастера, Гильгамеш перевёл взгляд на находящихся в соборе. Помимо золотоволосой Фейв, в нём находились ещё двое. Первая женщина изящно восседала на деревянной скамье, положив ногу на ногу, её стройные ноги был открыты из-за широкого разреза на юбке. Женщина обладала невероятной ангельской красотой и подчёркнутой роковой эффектностью. Высокая и тонко сложенная белокожая женщина с глазами-топазами, облачённая в алое, имела лишь один недостаток. От неё исходили эманации Слуги. Слуги – Берсеркера. Вторая женщина, которой было около тридцати лет, вряд ли бы сошла за красавицу. Возможно, её и можно было бы назвать симпатичной, если бы не не ухоженность и неаккуратность. Выше среднего роста, костистая и по-модному худая. Навевающая мысли о сильном недоедании. Скуластое лицо обрамляла копна каштаново-медных волос склеивающихся сосульками то ли от средств для укладки, то ли от непромытости. Пепельная кожа казалась мистической изюминкой, и броский макияж на ней смотрелся бы выигрышно, не растекись он по лицу из-за своего обилия. И вроде бы и одежда на ней была новой и модной – драные джинсы под белые кеды и белый топ с чёрным приталенным пиджаком, но что-то опять же было не то. Но глядя на такой контраст Мастера и Слуги Гильгамеш упорно не понимал причину, по которой Александра так не лестно отозвалась о себе. - Алекс, прости конечно, но по какой причине ты себя называешь дурой? - Батори из Эчеда. Уроженка она королевства Венгерского. И ныне земли её покоятся в Словакии. На землях тех, что в войну Великую были под властью рейха третьего. Женщина та, что Мастером её является, Аненербе принадлежит, организации, что со времён рейха оккультизмом занималась. Они вполне могли себе забрать всё то, что с Чахтицкой графиней связано могло быть. И точно ведь, её назвали Краузе. Вольфганг Краузе, должно быть, праотец ее. Возглавлял он рунологии отдел. Гильгамеш с нескрываемым сочувствием смотрел на Александру. Слишком много она на себя берёт. Это гипертрофированное чувство ответственности когда-нибудь доведёт её до саморазрушения. - Прости, Алекс, но догадаться ты не могла никак. Да, то, что Мастер её принадлежит А-на-нер-бе и все последующие выводы имеют под собой логическое обоснование. Но до того, как ты увидела, разве можно было такое предположить? Мог её призвать и далёкий предок, через свою же кровь, к примеру. Или кто-то мог выкрасть артефакт из музея. Что? Александра не спускала с него внимательного взгляда шоколадных глаз очень давно. Взор её был суров, будто готовилась она вынести ему обвинительный приговор. - Ты Искандера погубил? - А ты бы смогла? Брюнетка покачала головой. - Я бы смог. Тяжело, но смог бы. Но мне удалось этого избежать. - Кто? Голос женщины был требователен. Оскорбительно настойчив и плаксив, будто речь шла о ком-то любимом и близком. - Сейбер. Кивнув, Александра повернулась к щели в дверях собора, где Фейв настойчиво выпроваживала своих гостей. - Вы настроили против себя Айнцбернов. Это однозначно. Я не буду никому выказывать своё предпочтение. Тем более я не желаю прятать у себя истязателей детей. А теперь, я прошу покинуть вас собор. Изабелла зло сжимает кулаки и топает ногами, зло рыча. К своему возрасту дамочка откровенно не научилась контролировать эмоции. Тогда как Берсеркер изящно поднялась с места и плавно начала двигаться в сторону Фейв. - Прекрасная девушка с золотыми волосами. Чиста и непорочна. Мелодичный голос переливался хрустальными колокольчиками в просторной зале собора, усиленный многократно акустикой. Фейв поражённо хлопнула глазами, очарованная обаянием Слуги. И вздрагивает от грохота входной двери, когда в собор врывается Александра. - Не слушай сладостных речей, Фейв! Храмовница мягко улыбается брюнетке, чуть тряхнув головой. - Служители Отца не подвластны чарам, Дочь Дракулы. Пойдите прочь, пока посланцы Айнцбернов не покарали вас. Изабелла зло вперилась в брюнетку, что насторожила её в первый раз. Но тогда на руке у неё не было извилистых меток, сложенных в круг. Рисунок был целым. Ни одно заклинание не было потрачено. Обратив взгляд на свою руку, где извилистые линии были сложены в подобие знака «Х», женщина недовольно сжала губы. - Своим первым Командным Заклинанием, я приказываю тебе, Берсеркер, используй свой Фантазм и уничтожь их всех. Прекрасная Батори растянула губы в улыбке и запела, взяв своим прекрасным голосом высокую ноту. Александра удивлённо хлопала глазами, глядя на Изабеллу, которая недоуменно смотрела на свою Слугу. Её очаровательный голос не казался чем-то угрожающим или убийственно ужасным. Прекрасный мелодичный голос имел, скорее, успокаивающий эффект. Александра чувствовала себя спокойно. До той поры, пока не разобрала фразу, которую напевала Батори. «Крик Дракона» - слова, активирующие её Фантазм. Сердце пронзило ужасом, заставляя биться его всё быстрее и быстрее, грозя вот-вот разорваться. Изабелла потрясла головой. Видимо, сама Мастер ожидала иного эффекта. Костистый палец выцарапал на груди защитную руну «Wolfsangel». После чего чуть повела руками, окружая себя голубоватым свечением. "Проклятье, это же было так просто. Охранительница… ей естественно быть боевым магом". То была последняя мысль Александры. Вернее, самым краем сознания Александра отметила, как от звуковых волн разбились стёкла собора и в зал ворвался сильный ветер и холодный дождь. А песнопение сменилось на «Батори Эржебет: Свежая Кровь Дьяволицы». Неожиданно всё стихло. Александра стояла в неожиданной кромешной темноте. Поведя вокруг себя руками и не наткнувшись ни на что, девушка сделала шаг вперёд, едва куда-то не рухнув. От неожиданности тут же отпрянув назад, она всё же полетела куда-то вниз и рухнула на что-то твёрдое. Но адская боль пришла не от удара. Множество острых игл пронзили её спину, бёдра и ягодицы. Закашлявшись от боли, губы Александры окрасились кровью. При попытки оттереть кровь, локти Александры наткнулись на какие-то стены. Ощупав пространство вокруг, первой мыслью было то, что она в гробу. Но это был какой-то странный гроб. Он был из железа и имел форму, отдалённо напоминающую человеческую. Опираясь о борты, девушка отдёрнула правую руку, которая так же наткнулась на шипы. Страшная догадка пришла в сознание со скрипучем звуком и хлопком закрываемой крышки. Страшный вопль боли разнёсся по подвалу, когда два длинных шипа вонзились в глаза, будучи вмонтированными в крышку "железной девы". *** Фейв пнула колону и поморщилась от боли. Конечно, Наблюдатели нередко влипали в передряги во время Войны, но чтобы так. Она пребывала в какой-то каменной комнате, круглой, а вокруг центра стояли колоны. У неё было время ощупать комнату. В ней не было ни единого окна ни двери. Целостный каменный мешок. Лишь два раза до её слуха донёсся истошный вопль, от которого кровь стыла в жилах, и прекрасное пение, выводящее, словно в насмешку, Иисусову молитву. Но во тьме, когда бессильно зрение, на помощь приходят другие чувства. Храмовница ощущала движение воздуха, значит, всё же где-то в этом мешке было подобие вентиляции. И было что-то ещё, что-то, знакомое многим людям, но до сих пор не поддающееся объяснению. Она ощущала чей-то взгляд, чьё-то присутствие. Это что-то медленно приближалось к ней, не спуская взгляда. Словно кролик перед волком. Фейв вспоминала янтарный взгляд Изабеллы, под которым ощущала себя почти так же. А потом в нос ударил смрад, смешанный из вони застарелого пота, мочи и, да, дорогого парфюма. Запах, что был присущ неопрятной женщине. Златовласая храмовница резко развернулась, отпрыгивая назад, уже в полёте выхватывая из перевязи у чулка кинжал, и наугад полоснув им по воздуху. Кинжал, словно за что-то зацепившись, прошёл по своей траектории, а на руку Фейв упало несколько тёплых капель. Совсем рядом послышалось злое рычание. - Сука! Ты порезала меня. В доли секунды запах стал невыносимым от близости магессы, а потом последовал страшный удар в грудину, сбивающий с ног. Несмотря на ноющую боль, Фейв быстро перекатывается, становясь на ноги и метает нож туда, где Краузе была лишь две секунды назад. Но в ответ слышен лишь стук деревянной рукояти о камень. А в ту же секунду на невероятной скорости костистая баба сносит её с ног и впечатывает её в стену. - Неприятно, да? А вот мне замечательно. Мои мутации позволяют мне превосходно видеть во тьме. Вслед за торжествующей триадой раздаётся громкий вой. Быть может и нет у Фейв огромной скорости, как нет и способности видеть в темноте, но у неё есть навыки борьбы с магами. И немалый оружейный арсенал. Один из стилетов, спрятанных в чулках, сейчас красуется в глазнице химеры. И пусть регенерация её превосходна, и у неё есть лишь несколько мгновений, но девушка возводит руки к небесам. - Тишина. Праведный Удар. Бледно-голубое свечение охватывает химеру, на некоторое время блокируя все её магические способности. Пока она корчится на полу, девушка отбегает в сторону, подбирая свой нож, готовясь к схватке, в которой каждый её удар будет иссушать колдунью. Стилет скачет по каменному полу, как мячик по дороге. Глаз у выпрямившейся женщины начинает заживать буквально на глазах. - Мерцающий Щит. Небольшое пространство вокруг Изабеллы покрывается инфернально-голубым свечением. Тяжело дыша, Фейв выдавливает: - Боевой маг, да? Фейв неплохо знала магические школы. К примеру, школа боевых магов славилась направлением маны на физические возможности. Несомненно Изабелла себя усилила, повысила устойчивость и выносливость, но мана вытекает из неё как песок из дырявого мешка. Быть может… быть может ей даже удастся разорвать её связь с Берсеркером? Но было то, что омрачало её мысли. Уж слишком сильно она устала. Её тошнило, чесались глаза. Горло и лёгкие раздирало от недостатка кислорода, будто она пробежала марафон. Невыносимо кружилась голова. Взгляд скользнул по каменному мешку, который стало возможно рассмотреть под неровный свет магического свечения. По полу стелился беловатый туман. Более того, туман расползался из вентиляционных решёток под потолком. Изабелла картинно отбросила пистолет и напружинилась, готовясь к прыжку. - К слову сказать, у химер превосходный иммунитет к ядам. Ну, ты поняла, да, что ты находишься в газовой камере? Резкий рывок и мешок костей летит на Фейв, которая вот-вот будет раздавлена тяжёлой тушей. За секунду до падения храмовница успевает выставить нож перед собой. *** Гильгамеш стоял на каменной террасе, глядя вдаль, на унылый ночной пейзаж, убого подчёркнутый холодным лунным светом. Он был один. Несмотря на попытки войти в замок или в какие-либо залы, найти Александру или Фейв, он оказывался здесь, зная, что ему выпала редчайшая возможность уйти отсюда. Или как это называла сама Батори? «Удалось сбежать»? - Я не убегу, бешеная тварь, пока не заберу своё и не достану твою голову в качестве сувенирчика. За спиной послышался мелодичный смешок. - То, что ты назвал своим, мне самой по вкусу. Гильгамеш обернулся к красавице. - Хвалю вкус. Было бы странно, если бы тебя влекло к твоему Мастеру. Но наклонности у тебя всё равно дурные. Берсеркер брезгливо поморщилась. - Разве? А чем вы, мужчины, лучше? Ни красотой, ни изяществом, ни умом, ни манерами. Женщины более изысканные и совершенные создания. Арчер подавил усмешку. Её легенда связана с молодыми женщинами. Её харизма очаровывает лишь женщин. И её брезгливое отношение к мужчинам. Это противоестественно. Но так интересно. Мужчина изящно скинул пиджак и расстегнул несколько пуговиц на рубахе, игнорируя брезгливость Елизаветы. - Но разве я не красив? - Советую убраться отсюда. Игриво поведя плечами, Гильгамеш скинул рубаху, обнажаясь по пояс и берясь за ремень. - Дыхание Дракона! Из пасти Батори, до этого исторгавшей лишь прекрасные звуки, вылилась адская какофония, от которой полопались стёкла по всему зданию и лопнула кирпичная кладка от самого фундамента до второго этажа. Но за своей яростью Берсеркер не заметила золотого марева, появившегося перед Королём Кероев. Из сияния возникло зеркало, высокое, что могло бы показать самого Искандера. Но отражало оно лишь магические атаки. Обратно во врага. Сметённую звуковой волной Батори впечатало в стену проходной залы. А аккурат между грудей её пригвоздило мечом, от чего женщина взвыла нечеловеческим голосом. По коридорам прокатился страшный рык, словно где-то пробудилось от многовекового сна ужасное чудовище. - Позволь познакомить. Это Грам, демонический меч, по силе ничем не уступает легендарному Экскалибуру. К слову, он зачарован против драконов и существ, связанных с ними. Как тебе, дочь дракона? Кривясь от боли, Батори поддалась вперёд. Её прекрасное лицо исказилось гневом и приобрело нечеловеческие очертания, скорее, напоминая рожу какой-то рептилии. За спиной её разверзлись чёрные кожистые крылья. - Я дарю тебе другую судьбу, выродок. Ты будешь знать, как сбежать отсюда. Но будешь убит, как только предашь своих друзей. Намереваясь подойти к ней, Гильгамеш шагнул в обеденную залу, где по стенам стояли устрашающие доспехи с окровавленным оружием в руках. Король лукаво улыбнулся. - Разве ты не слышала меня, дочь дракона, что я не уйду отсюда, не забрав с собой своё? *** Проклиная старателей писательского искусства с их изящными высказываниями про возвращающееся сознание толчками или постепенное прояснение в голове. Сознание вернулось резко и безжалостно от страшного рычащего звука, который оказался собственным дыханием. Несколько секунд Фейв бездумно взирала на волочащиеся по полу собственные ноги. Отвлекла её промелькнувшая тень, замеченная краем глаза. Когда её, как тряпичную куклу, отбросили в сторону, её нос уловил знакомый ей смрад, теперь смешанный с железными нотами крови. Рядом, уклоняясь, приземлилась Александра. - Я пронзила ей сердце. Фейв искренне ужаснулась своему голосу. Он хрипел, шипел, скрипел и был просто невыносим для слуха. Александра поморщилась, но кивнула. - Но тварь сия живуча. И быстра. К удаче нашей, свои рывки она не контролирует. Фейв приподнялась на локтях, глядя туда, где исчезла тень. Изабелла отдиралась от колонны, в которую вписалась вследствие своей неконтролируемой скорости. И пусть химере с этого ничего и не было, но в груди теплилось довольство от нелепости сей женщины. Ровно до той поры, пока охранительница не вскинула пистолет, целясь в храмовницу. Кажется, она всего-то моргнула, а в следующий миг она видела выставленную перед ней руку Александры, из которой сочилась кровь. Демиург лишь поморщилась. - Зачарованные патроны. И, ирония какая, на холод. Фейв не сдержала смешка, глядя, как Александра вытягивает из кости патрон, искрящийся от мороза, коим знакомка её повелевает. Изабелла досадливо отбросила оружие, скрючив пальцы. - Да я тебя порву, сука, голыми руками. В камни перед ней вонзился клинок. Длинный двуручный меч с матовым, не бликующим лезвием, которое будто поглощало тот скудный свет, что лился в узкие бойницы. От куда-то из далека слышался ленивый и надменный голос Гильгамеша, отражающийся от сводов каменного коридора. - Имей честь, собака, и сразись оружием, достойным твоей соперницы. Под ноги самой Александры упал клинок короче и тоньше. Полуторный меч с хорошо заточенным стальным лезвием. Без всяких изысков. Подцепив носком сапога клинок и, подбросив в воздух, Александра приняла меч в руку, оценивая его. Он удобно лёг в ладонь, был лёгок. Как раз по ней и её манёвренного и подвижного стиля боя. Меч Изабеллы был более тяжёлым и угрожающим, быть может, как раз по ней. И пока Александра условилась понаблюдать за ней. А ещё она желала знать, что за игру затеял Арчер. А в следующий миг она отпрыгивает назад, спасаясь от страшного удара, раскалывающего камень, и ныряет вправо, целясь в горло сопернице, спешно уклоняющейся от удара. Демиург недовольно морщится - не от тяжести удара, что ей удаётся парировать, а от неприятного тянущего ощущения в рассечённой скуле. И не Изабелла нанесла ей удар. А она точно видела, как клинок прошёлся по скуле химеры, не оставив и следа. Уйдя вниз от прямого удара Изабелы, девушка вытягивает руку, пронзая химеру снизу в челюсть. Но рвущую боль ощущает она. Кровь из раны течёт по груди. Что? Что удумал этот Арчер? Триумфально усмехающаяся Изабелла обрушивает тяжёлые удары, от которых трещат кости. Уйти в повороте ей за спину и рубануть по голени. И рухнуть самой. - В Аненербе всё самое лучшее. Самые лучшие воины. Изабелла наступает на хвост брюнетки, метя ей в горло острием меча, поднимая его над головой. Воспользовавшись заминкой, рывком Александра становится на руки, обхватывая ногами шею химеры и, используя свой вес, опрокидывает её головой вниз. И вновь кровь носом идёт у неё. Молодая женщина оглушённо стоит на коленях и смотрит на клинок. И теперь она верит, что Арчер играет на её стороне. - Пора нам, Дюрандаль, с тобой проститься. Мне больше ты уже не пригодишься. С тобой мы многих недругов побили, С тобой большие земли покорили. Демиург трепетно проводит по лезвию, к иронии Изабеллы. - Сильно ударилась, да? Кажется, ты не нравишься своему Слуге. - Неправда. Дал он мне меч, в чьей рукояти заключены мощи света. Пресветлые не допустят крови на руках их держащего. А ты жестоко им обманута. В твоих руках проклятый Дайнслейф. Да, и в ножны не убрать его, покуда кровь он не прольёт, и раны от него не заживают, и все те раны, что тебе я нанесла, вернулись мне. Но счастья нет держащим его. Изабелла кривит губы, разглядывая меч в своих руках. - Если я принесу его ордену, меня будут чтить. Хотя, почитать меня будут в любом случае. С ним я одолею всех. Но для начала я раскрашу твою лилию. - «Позолотить лилию». Изабелла бросила презрительный взгляд на всеми забытую Фейв, стоящую в нище с доспехами. - Фраза искажена. Шекспир написал «позолотить чистое золото, раскрасить лилию". - Ах, какая претензия на интеллектуальность. - Не ёрничай, церковная крыса. Я и тебя одолею. И всех оставшихся Мастеров. Фейв резко вскинула руки, собираясь призвать «Святую Кару», но Александра едва заметно качнула головой, и вновь обратилась к Изабелле. - Сии мечи принадлежат Героев Королю. Криво усмехнувшись, Изабелла вскидывает руку. Она не замечает кривой усмешки Александры, рассуждающей о силе проклятого клинка, который, судя по всему, выпрямил единственную извилину химеры. - Своим вторым Командным Заклинанием я приказываю тебе, Берсеркер, убей Арчера. И ничего. Не было никакого ответа, кроме молчания, которое могло вполне обозначать – «ты дура» или «я похожа на самоубийцу»? Изабелла растерянно оглядывается по сторонам, а потом её взгляд падает на Фейв. Над головкой Изабеллы будто бы зажглась лампочка появившейся в вакууме головы идеи. - Да, Берсеркеры сильные Слуги, но ими тяжело управлять. Своим третьим Командным Заклинанием я приказываю тебе, Слуга - убей Арчера. Пространство разрывает истошный отчаянный вопль материализовавшейся Батори, которая расправила крылья и взмыла куда-то под потолок, к балкам перекрытий, откуда Гильгамеш наблюдал за шоу. - Но ведь Берсеркеры не могут долго существовать без Мастера. Фейв иронично посмотрела на уже бывшего Мастера, которая смотрела на неё с насмешкой. - Я возьму твои, Наблюдательница. А в следующий миг произошло сразу несколько событий. Изабелла резко рванула к Фейв, уже отбежавшей в сторону. Врезавшись в стену, химера вновь бросилась к храмовнице, которую оттеснила за спину Александра. А проклятый клинок поддёргивается золотом и испаряется из рук химеры. Гневно взревев, химера злобно топает ногой. - Покров Тени. - Где она? Фейв испуганно вцепляется в плечи соратницы. - За гранью мира нашего, в Тени. Коей я повелеваю. Тени, что есть вокруг, вздрагивают и растягиваются, закрывая, ставя заплаты на тонкие места и бреши, что используют маги, запирая Изабеллу в мире снов и духов. И выбраться из него не просто. И мир вокруг рассыпается, мелкими осколками, с белым шумом и с истошным криком Батори. Красивая женщина опирается на деревянные скамьи в соборе, яростно глядя на одолевших её. - Вы… вы… Ненавижу… Уничтожу. Я буду купаться в вашей крови! Истошно заорав, Батори взмыла вверх и тут же рухнула. Из её груди торчало белоснежное, изящное, словно перевитое дерево, копьё. Союзники, в едином порыве, повернулись к входу в храм. В дверях, коленопреклонённый, стоял молодой мужчина в белых одеждах. Впрочем, даже пол его угадывался с трудом. Он был строен и хрупок, тонкокостный, как вполне может быть сложена молодая угловатая девушка, у которой не сформировались грудь и бёдра. Лицо его было тонко и бело, с мягкими, андрогинными чертами. А на лице глаза-блюдца красивого мятного цвета и длиннющие волосы приятного фисташкового цвета. Одет он был в белое и мешковатое. Брюки и рубаху. На тонких губах его отметилась мягкая улыбка. - Король мой. Гильгамеш был совершенно спокоен. Слишком спокоен. Он испытывал целую бурю чувств и не мог определить, что именно выразить. И стоит ли вообще терять своё королевское спокойствие. Только лишь взгляд его был не надменен. Алые глаза выражали абсолютное спокойствие. - Энкиду. Друг мой. Хрупкость момента разорвал звук редких аплодисментов, доносящийся со спины. Повернувшись к алтарю в едином порыве, они увидели его. У алтаря стоял высокий статный мужчина, крепко сложенный, с проработанным телом. Его развитую грудь было заметно даже через плотную ткань плаща. Лицо его хранило отпечаток смешения многих кровей. Он был смугл, лицо его было широким, с высокими скулами и квадратным подбородком, губы полные, надменно поджаты а чёрные брови нахмурены. Чернильные волосы спускались до ключиц. Мужчина производил впечатление красавца, но, глядя в его раскосые глаза льдистого цвета, было сложно сдержать дрожь. Столько в нём было высокомерия и презрения. Фейв шагнула вперёд, почтенно склоняясь перед мужчиной. - Столь поздний ваш визит оказался для нас большим сюрпризом, господин Тосака. Гильгамеш резко обернулся к дверям. Тосака для него представлял куда как меньший интерес, чем его старый друг. Но его уже не было. - Я вижу, девочка. Гильгамеш закатил глаза. Потомок Токиоми был слишком с ним схож, пусть не так изящен, и лицо другое, но манера держаться в стиле «Я здесь, чтобы испортить вам пати» осталась. - А ещё я вижу тебя в обществе ученицы нашего вражеского дома и их Слуги. Александра скрестила на груди руки. - Сюда пришли мы за Берсеркером, что напасть посмела на… Сосуд. И на храмовницу. Должно быть, и Вы сюда примчались для того же. Могли бы хоть поблагодарить. - Я пришёл сюда, чтобы узнать про Зокена! Мне сообщили, что его убежище в Фуюки сгорело. Фейв прикусила язык, чтобы не рассмеяться. Признаться, она не каждого могла попросить об одолжении, тех, кого можно назвать Его служителями, было куда как меньше, чем тех, кто прятал служение себе под ритуалами. Но из корпуса тамплиеров ей ответили с радостью. И вот кости, что лежали в яме, обглоданные червями, нашли покой, пусть и в огне. Но его должны не кости волновать. - Зокен погиб в Войне. Как и его внук – Сарареги. А ваши… - Значит Ассасин выбыл. Я ещё на шаг ближе к победе. Дайкенджи выразительно посмотрел на Арчера. И кто придумал, что этот какой-то Арчер является сильнейшей Героической Душой? Он ленив и труслив. В отличии от его Сейбер. Она так же сильна. А ещё верна. Определённо, в его руках лучшая Слуга. Фейв одернула робу. - Вы хотите узнать о девочках? - Меня не волнует всякое отребье, которое пошло на корм червям. Скоро моя жена родит сына. Он превзойдёт каждую из моих дочерей. Фейв опустила голову сжав зубы. И этого человека покрывает Церковь? Сравнивая семью Мато и Тосака Фейв отмечала, что Зокен своих детей не бросал, и нечего козырять, что они были посредственными магами. Токиоми отдал одну дочь. Дайкенджи отдал обеих. Ему было плевать, что сделает с ними Зокен. А ещё ему плевать, что они не попали в руки Мато. В воздух взметнулись чёрные волосы от резкого разворота Александры. - Идём, Король Героев. Юродивых пусть церковь терпит. - Это закон магов! Александра поморщилась от крика мага, но повернулась. - Который рады вы исполнить. Как и ваш никем не почитаемый предок. Аои Токиоми изменял. С её родной сестрой – Аяме. Бастарда, именем его отмеченного, он не признал. Но прозвал себя тот «Тосака», как Рин от имени сего отреклась. Но пыль, что до небес хоть вознеслась, пылью и остаётся. Скрипнув зубами, маг вскинул руку, на пальцах которой плясали искры. - Не здесь. Александра уверенно направилась к дверям. Тосака издревле характеризовались глупыми людьми. И её презрение к ним только крепло. Они были слабы не только на ум, но и на прочие добродетели. Иначе вряд ли кто-то посмел тыкать Дайкенджи его происхождением. Никто бы не равнял древний дом Тосака с Зенджу, чьи женщины являются инкубаторами для магов. Чьи женщины из поколения в поколение тянут через себя остатки рода Тосака. Ночной воздух Берлина был свеж, особенно после духоты казематов. Воздух был влажен и пах дождём, который, вот-вот должен был начаться. Самая приятная погода для организма. Улыбнувшись, Александра повернулась к вышедшему за ней Дайкенджи. - Сияющая Кремация! Охваченная огнём, Александра вскрикнула. Нет, не от боли. Пожалуй, она его недооценила. Так сразу напасть на нейтральной территории и со спины. Кажется, он и в самом деле готов пойти на всё ради победы. Отдав мысленный приказ Гильгамешу не вмешиваться, Александра замораживает огонь, рассыпающийся инеем с тела. И тут же струя огня бьёт в глаза, выжигая их. - Как тебе ощущать, как испаряются твои глаза? Позорно взвизгнув, девушка отступает. Да, не смертельно, но да, больно. И неожиданно. При всей своей слабости он отлично сведущ в грязных приёмах, ибо в следующий момент огонь у неё во рту, обжигая горло. Она стоит на ступенях собора на коленях. Из пустых глазниц течёт кровь, сожжённый язык вываливается из кровящего рта. Но она слышит шаги, подбирающегося к ней мужчины и опускающего руку ей на голову. - Ну вот и всё, девочка. Я – Тосака. А Тосака обид не прощают. Последние слова мага потонули в громовом раскате. Ливень обрушился со всей своей силы стеной. Маг постоял несколько мгновений и отошёл в сторону. - Тебе везёт, девочка. Сделав несколько шагов, маг услышал громкое хмыканье. Играя желваками, раздражённый мужчина повернулся к девчонке. - Бастард есть бастард. Крови древнего рода в тебе так мало, что пламень не подчиняется тебе, мокрая спичка. Окровавленные веки резко распахиваются, показывая наглые глаза шоколадного цвета, острый язык пробегается по нижней губе, слизывая капельки крови с затягивающихся ожогов. А тень её дрогнула. Кажется, он лишь моргнул, и это была тень ресниц, что дрогнула перед взглядом. Но из щеки мага сочится кровь, из маленькой ранки. Дрогнув, маг сделал несколько шагов назад, пока не понял, что он не движется. - Куда же вы? Мы только начали. Опустив взгляд вниз, маг ужаснулся, тень девчонки… её не было. Темнота окружила её, образуя подобие воронки. И она медленно разрасталась, затягивая и его. И из этой тени появлялись щупальца, которые тянулись к нему. Интуитивно отодвинув ближайшую, что тянулась к его лицу, Дайкенджи вскрикнул. Голова взорвалась страшной болью. А ещё он остро ощутил нехватку энергии. - Мастер, назад! Громкий девичий оклик отвлёк Александру от надменного мага. Рядом просветило лезвие, которое, если бы она не отстранилась, отрезало бы ей ухо. Сейбер, яростно сверкая глазами, наступала на брюнетку, которая с первой встречи ей не нравилась. Горячая кровь Гильгамеша кипела. Приказано ему было не вмешиваться, и как бы не желал он надрать зад зарвавшейся шавке, он с наслаждением наблюдал за шоком на лице надменного мага, ставшего бесполезным в дождь, какая ирония. Он с наслаждением наблюдал за яростью оскорблённой им Сейбер, с которой она накинулась на его нового Мастера. С наслаждением он взирал на тонкий стан Александры, изящно уходящей от ударов Артурии. И… Боги, как же можно ненавидеть своё дитя? Александра, при всей своей выучке, скорости, реакции и мастерстве, запинается о ступени и падает. А Артурия заносит меч и… отступает? Но да, ей нужно расстояние для атаки. Священный меч поднят над её головой. - Экс-калибур! В своей привычной манере, словно вспоминая название своего Фантазма. Фантазма, что расщепляет тело на атомы. Он чувствует отток сил, что поступала к нему толчками от мага, что не контролирует свои силы. Он чувствует, что более его никто не питает, когда луч золотого света сталкивается с Александрой. Тело её рассыпается под победный смех Дайкенджи и застывший крик в горле храмовницы, наблюдающей за битвой через витражное стекло. Сейбер прямо смотрит на него, горделивым взором оскорблённой женщины. - Твой последний шанс, Гильгамеш. Проси пощады и быть может я тебя прощу. - Нет. Нет. Быть может, потому, что с потерей Александры питает его вновь Азазель. Слабее, но стабильнее. А, быть может, потому, что он знает о воле своей девочки. О воле, брошенной на самосознание. Он видит, как сгущаются тени, переплетаясь между собой и с крупицами пыли, бывшими плотью. Становясь плотью. Тени сгущаются, обретая силуэт и форму. Стоя на коленях и обнажённая, с размётанными по спине волосами, она самая великая здесь и сейчас. Когда Артурия неверующе глядит на неё, а Дайкенджи пятится назад с испуганно распахнутыми глазами, её ладони ложатся на вздыбленную землю, что вздымается ещё больше, повинуясь её воле. Тени, они не рассеиваются, сгущаясь больше и больше, окутывая её. А из под израненной земли вылезает армия, что давно мертва. Обелённые временем кости, едва уловимые взглядом тени, и нечто неподвластное слову, алое, словно кровь и иссушённое как кости. Когда Сейбер вскидывает своё священное оружие, Гильгамеш бесстрашно подходит к своему Мастеру и накидывает на обнажённые плечи тяжёлый плащ из чёрного шёлка с меховым воротником. Его прекрасное сокровище не тронет ни единый чужой взгляд. - Последний шанс, Сейбер? Мне не интересен товар, который не стоит указанной за него цены. В конце концов, бриллиант, упавший в грязь, остаётся бриллиантом. А пыль, вознёсшаяся до небес, остаётся пылью. Девчонка забавно щерится и заносит меч под позорное повизгивание её Мастера, который весьма скоро для его возраста уносился прочь от собора. Досадливо поозиравшись, Сейбер опустила клинок и прошипела, уносясь прочь: - Ваша удача. И как только красоваться стало не перед кем, мёртвая армия рассыпается прахом, а Александра, утомлённо вздохнув, поднимается на ноги и простирает руки к небесам. С обнажённого тела спадает накидка и сейчас оно облачено лишь в дождь, что окутывает её. А она отвечает небесам, ненавидящим её и укрывшим её. Гильгамеш впервые слышит из уст Предвечной слова прошения. - О, Мокошь-мать – владычица судьбы. Рассуди нас, и да будет справедлив твой суд. И если грешен тот, кто встал против молящей, то возьми его судьбу в свои перста, и да воздай ему то, что заслужил он житием своим.