Если нужно отменить смертную казнь, пусть господа убийцы начнут первыми. Альфонс Карр
К сожалению, карательный механизм — это единственное, что поддерживается в Колонии по всей строгости регламента. Ты не имеешь права требовать, чтобы государство безошибочно выполняло свои функции по отношению к тебе — однако в свое время оно взыщет с тебя с поразительной щепетильностью, и нет никаких гарантий, что ты перенесешь эту процедуру живым. Поэтому репутацию в этих металлических стенах берегут как самую последнюю драгоценность. Ведь над каждой душой тяготеет чума, от которой нет лекарства, витает призрак, от которого нет спасения. И имя этому проклятию донос. В обычной жизни, среди людей далеких от правительственной кормушки, доносы крайне редки, но они всегда неизменно обнажают какой-то глубокий конфликт интересов, и на короткое время неизменно становятся широко освещаемой трагедией. Но чем выше ты поднимаешься по общественной лестнице, тем выше уровень человеческой отчужденности: клеветнические рапорты здесь встречаются как простуда, если не чаще, и получить срок за недоносительство можно с такой же легкостью, как и по ложному обвинению доносчика. Стоит ли говорить, что из меры наказания они давно превратились в инструмент сведения личных счетов? Одна неосторожная обида, слово, взгляд, и росчерк ручки оскорбленного в одну минуту обрушит карьеру, а то и жизнь жертвы. Я покривлю душой, если скажу, что был полностью осведомлен о внутренней жизни верхов государства, но к низам я тоже имел мало отношения: в силу специфики моей работы, я знал слишком много. Однако теперь мое место в этой пищевой цепочке вырисовывалось все яснее. Если я наивно и слепо полагал, что все персональные данные уничтожаются командованием без возврата, то я ничем не умнее обычного испитого рабочего. Только эта единственная мысль била болезненной пульсацией в мою кружащуюся голову, когда я извлек на свет божий перепачканную, деформировавшуюся, но невредимую книжицу. Кто еще мог располагать достоверными сведениями о том, что доносы на Холмса обязательно были ложные? Кто еще мог печатать записи протокола на бумаге, которой не найти в обычных писчебумажных магазинах? Кто еще работает так неосторожно, что следы и улики видны невооруженным глазом? Если вам кажется, что ответ — командование, то вы меряете Главнокомандующего слишком маленьким масштабом. Я говорю о Полиции штатных комиссаров, и именно их небрежным ищейкам я обязан теми немногими вещественными доказательствами, что у меня есть. А значит это вскрывает новую ложь, вбитую нам в подкорку так крепко, что это стало вторым гимном: преступники вовсе не предаются забвению самой историей — это историю заставляет о них забыть верхушка колонианской власти, которая сама не забывает ничего и никогда. Вся правда там, в ее застенках. Сказать, что это знание как-то исправило ситуацию и мигом воскресило всех несправедливо репрессированных — нет. Но в один момент дышать мне сразу стало легче. Ведь теперь сотни, тысячи людей могут быть оправданы, и даже одна подспудная надежда придавала робкой смелости такому одинокому искателю, каким был я. Бережно держа дневник в руках, я осмеливался очищать его грязную, пыльную поверхность только самыми слабыми касаниями. Я осматривал его неуловимо пожелтевшие страницы с мелкой ровной вязью острых букв, а мне на ум невольно просилась только одна отчетливая ассоциация: мистер Холмс старался держать все в идеальном порядке, как себя, так и свои записи, но вот его не стало — и его доброе имя вместе с его записной книжкой покрылись черными пятнами. Будет ли мне так же легко оправдать его, как содрать слой земли с обложки?***
Хлопок двери никогда не бывает одинаковым ни при каких обстоятельствах. Главное, чему следует научиться — различать крошечные оттенки этого до зевоты обыденного действия. Усталый тихий щелчок отдавал в воздух чем-то печальным. Раздраженный удар неистово веселил. Но в этот раз все было по-другому: уже когда ключ все никак не мог попасть в замок, Шерлок в тревоге приподнялся на локтях, разрушая свою гармоничную созерцательную асану. Майкрофт вошел на неестественно прямых ногах, закрывая за собой дверь с дрожащим скрипом. Младший брат уже выпрямился стоя на коленях и, упираясь ладонями в спинку кресла, широко открытыми, полными беспокойства глазами смотрел на старшего в ожидании. Мужчина словно не решался нарушить эту звенящую напряженную тишину, все никак не хотел встретиться с адресованным ему взглядом, и только чуть приоткрытые губы и непривычно рассеянное обращение с шарфом говорили о том, какая тяжелая борьба идет внутри этого человека. — Майки. Что случилось? На звук мягкого голоса и имени, каким называл его только Шерлок, Майкрофт послушно поднял растерянные глаза. Они были абсолютно, безнадежно беспомощные, и это пугало, это ужасало до самой настоящей дрожи. И юношу передернуло, будто от холода. Спрыгнув босыми ногами на пол, он подошел неслышно и обвил руками еще холодное с улицы пальто, под которым холодело от страха тело его брата. Прикосновение немного успокоило Майкрофта; его ладони чувствовали выпирающий гибкий позвоночник теплой спины под тончайшей белой рубашкой, и мысль о том, что только он один в ответе за сохранность этой плоти, привела его в рассудок. — За мной придут, — тихо произнес он, а потом повторил снова уже тверже: — За мной придут до конца этого дня. Шерлок медленно кивнул. В Колонии не было принято задавать вопросы к подобным словам. В их семье не было принято задавать вопросы, если Холмс-старший повторил что-то дважды. — Сколько тебе нужно времени, чтобы быть готовым? — к Майкрофту возвращался его обыкновенный уравновешенный тон. — Как далеко? Потому что было очевидно, что навсегда. — Западное полушарие. — Пятнадцати минут будет достаточно. Им стоило больших усилий отпустить друг друга, потому что теперь любой момент, когда один не касался другого, был пронизан опасностью, что этого больше никогда не произойдет. Им было необходимо быть вместе, потому что в противном случае, каждый из них рискнул бы задохнуться. В своей комнате молодой человек равнодушно прошел мимо домашней лаборатории, почти не взглянул на книжную полку и остановился у письменного стола. Очевидно, на входной двери был установлен замок, ведь иначе объяснить свободно лежащий на столе револьвер со слишком заметными следами крови на нем было бы проблематично. Пару мгновений Шерлок глядел на него, словно обдумывая что-то, после чего стащил с верхней полки гардероба чистое полотенце и аккуратно завернул в него пистолет. Из того же гардероба он отобрал несколько свежих рубашек и, вложив сверток между ними, бросил всю стопку в дорожную сумку. Побродив еще около пяти минут от шкафа к шкафу, юноша закончил сборы; поверх всего содержимого была бережно уложена зачехленная скрипка. Они покинули дом, едва начали спускаться сумерки. Пока младший брат возился с ключами, в белесой темноте вспыхнул огонек — это закурил Майкрофт. Шерлок нахмурился. — За ними пришли так же? За нашими родителями? Это сработало. Мужчина закашлялся от одного только их упоминания и, заметив победоносное лицо справа от себя, с досадой бросил почти целую сигарету под ноги. — Да. Боюсь, что так, дорогой брат.***
До нахождения дневника я не знал о своем герое почти ничего — даже род его занятий и место работы. Все сведения, приведенные выше, появились у меня не сразу. Но за свое упорство я был более чем вознагражден: каждое значимое событие, каждый прожитый день были методично записаны и подвергнуты мистером Холмсом подробному анализу, и благодаря этой его привычке, я мог получить относительно полную картину его взаимоотношений и повседневных дел. Так я пришел к пониманию его рабочей обстановки и даже сделал кое-какие далеко идущие выводы относительно причин его гибели, но в целом ничего удивительного в профессиональном плане я в записях не нашел. Открытия поджидали меня в другом месте. Когда я располагал только лишь кратким протоколом, мне казалось, что все возможное я из него уже извлек — некоторые факты и вовсе находились на границе с догадками, поэтому можно назвать их полувыдуманными. К примеру, я был убежден, что, не имея в таком возрасте семьи и детей, господин Холмс был одиноким и, возможно, даже несчастным человеком. Но он сам деликатно указал мне, как я заблуждался, и... таких чувственных фраз я не читал давно. Он жил с младшим братом, которого воспитывал один с тех пор, как родителей репрессировали. Майкрофту тогда было двадцать восемь, маленькому Шерлоку — одиннадцать. На момент смерти старшего, по всей видимости, младшему было уже двадцать пять лет, и за все эти годы их отношения превратились уже в нечто совершенно иное. И произошло это, судя по записям, семь лет назад. Семь лет они были связаны самой настоящей — романтической, нежной, страстной — но увы, уже совсем не братской любовью. Кровосмесительные связи караются нашим законадательством по той же статье, что и гомосексуальные — под единым грифом половых перверсий — и конечно, для обвинения совершенно необязательно в эти связи вступать: достаточно будет самого факта влечения или сколько-нибудь компрометирующего поведения. Именно по этой статье Холмса-старшего и осудили в довесок к уже известным мне доносам, и в этот раз он был виновен полностью — та самая статья 19.4, содержание которой я, вызубривший весь приговор, за все время так и не догадался посмотреть. Но пусть даже дважды повинный в аморальном поведении — он не заслуживал высшей меры. Что было в этих двух лживых рапортах?