Дредноут по имени Никки

Забавно так внутри этой капсулы. Ложемент - мягкий, неожиданно уютный, словно сохранивший тепло тел сестричек, и по фактуре - приятная шершавость совершенно не напрягает кожу. Подъёмник, упёршись в стопы, подталкивает вверх. Совершенно беззвучно по телу ползут фиксаторы, отсюда, изнутри, они выглядят совсем иначе, чем снаружи. Толстые, с матовым блеском, с едва уловимыми проблесками на плоскостях. От нарастающей маски вообще забавные ощущения - не то толпа вежливых муравьёв топчется по голове, не то слегка шершавый, широкий и очень сухой язык ненавязчиво изучает внешнюю топологию черепа. Жидкость, поднимаясь снизу, вроде бы неторопливо заполняет доступный объём капсулы, а окуляры затягиваются тёмной плёнкой, погружая в симпатичный такой полумрак ограниченного обзора. Такое забавное ощущение - кожей чувствовать пусть не состав этой массы, но отличия - это точно не вода, ни пресная, ни морская. Там, снаружи, она воспринимается совершенно не так, как здесь - густая, неторопливая, комфортной температуры. Создаётся впечатление, что по телу пробегают схожие с электрическими разряды: там, где они касаются кожи, возникает кратковременный очаг приятного пощипывания. Чувствуется лёгкое головокружение - кажется, в маску подаётся перенасыщенная кислородом дыхательная смесь. Вкупе с чувством невесомости оно создаёт крайне интересные ощущения. Ни звука, ни визуального сопровождения - слышу только своё дыхание, чуть учащённое, но при этом глубокое, да очень явственно подрагивает кожа на груди - над сердцем. И ещё забавный факт: не чувствуя положения тела, отчётливо понимаю при том, что капсула переходит в горизонт. И, как только саркофаг переходит в режим сканирования, в уши, постепенно нарастая, начинают литься плавные волны музыки[1]. Мелодия поднимает, несёт сквозь вечность и бесконечность - с вменяемой дозой пафоса и невольной дрожью в теле. Губы растягиваются в улыбке: капитан всё же выцыганила образ, снятый с плеера. Волны музыки захлёстывают меня, пронизывают насквозь, и, подстраивая реакции тела под себя, превращают меня - в мелодию, и мелодию - в меня. Время... Время теряет свою суть, растворяется, поджав хвост, уходит на невообразимо дальний план, сопровождаемое грозным и бесстрашным кружевом магии, создаваемой отдающим всю душу своей работе оркестром. И, едва только последняя дрожащая нота успевает раствориться в окружающем сумраке, ей на смену приходит другая[2]. Обволакивающий голос окутывает мягким, надёжным коконом - и уносит ещё дальше. А перед глазами-душой разворачиваются последние события в жизни меня-корабля. Рвётся металл бронепояса, взрывы вырывают из бортов огромные куски корпуса, обнажая искорёженные, измочаленные чудовищным оружием шпангоуты... И люди-я, горящие, заживо разрываемые залпами врага, живут со мной-кораблём как один организм, действуют, как единое целое... Есть цель, есть приказ, и надо выполнять. Выполнять во что бы то ни стало. Пока есть хоть один живой на борту - корабль не мёртв. Те, кто я, знают, что у них нет никаких шансов. Знают, что обречены. И знают, что не отступят. Их мысли наполняют меня-корабль, эмоции и воспоминания столь сильны, что я-дредноут, реликтовый осколок древней войны, просто не имею права предать тех, кто вверил мне свои жизни. И я держу попадания. Я, созданный для боя, принимаю его - зная-ощущая-предчувствуя, что этот бой - последний в более чем столетней жизни... Я - металл и орудия, хранящие тех, кто принял вызов. И я чувствую, как там, на моих палубах, в машинном отделении, в погребах и на мостике, в пунктах управления - плечом к плечу рядом с живыми встают те, кто ушёл навсегда, встают, чтобы отдать последний долг, встают - чтобы увести с собой тех, кто сегодня погибнет. Обваренные пальцы, оставляя на металле заглушки полоски кожи и сукровицы, вкручивают кремальеру - до упора. Сил не хватает, но - призрачные руки ложатся на рукоять - поверх искалеченных - и заклинившая, сместившаяся от удара громада переборки сдаётся, впуская в изломанные пазы толстые стержни запорного механизма. Вода прибывает, но я-человек уже ничего не сможет сделать - всё, что можно, уже выполнено. Другим - дан шанс прожить дольше. Пальцы, уже не чувствуя боли, вытаскивают из мятой пачки сигарету... Четыре неторопливые затяжки - и изолированный отсек полностью заполняется водой... Кровь уже не хлещет - просто сочится из культи, измочаленным обрезком торчащей чуть ниже локтя... От жгута толку немного. Шипение инъектора - в ту немногую кровь, что ещё осталась в теле, поступает чудовищный набор химии... Одна из вариаций коктейля "последнего рывка": то, что остаётся от организма после его действия, уже никогда не будет способно вернуться к нормальной жизни... Злая улыбка бледных, обескровленных губ, и упрямство, сменяющее мутность взгляда. На электронику надежд нет, спеклась ещё в прошлом залпе... Значит, ручное наведение. Крупной дрожью трясутся станины, трассера уходят к тёмным громадам вражеского построения... Аппаратура, рассчитанная на управление здоровым человеком, отказывается подчиняться... И там, где не хватает второй руки - её заменяет призрачная, и мрачная, тяжёлая улыбка в седые усы полностью повторяет улыбку живого... Встречным залпом и орудие, и человека испепеляет... Лица... Мысли... Эмоции... Здесь некому бояться - страх остался на берегу. Здесь нет лишних и нет подневольных - шли только добровольцы. Здесь нет страха - он давно уже перегорел и осыпался пеплом. Здесь есть робкая надежда, и только она - что ценой своих жизней мы - люди и корабль, живущие как один организм - оттянем врага на себя, позволим тем, кто на берегу - закончить поспешную эвакуацию. И рвётся металл, и детонируют боеприпасы, и вода, сминая стальное тело, врывается внутрь... И держусь, сколько есть сил. Держусь - потому что по-другому нельзя... И живые плечом к плечу с теми, кто вернулся, стоят против врага, отдают свои жизни - чтобы жили другие... ...И в ушах ещё бьются - пересиливая грохот сердца - финальные строки песни, а перед глазами медленно тают воспоминания прошлого... ...Небесная гладь приветствует взглядом Эпоху бессмертия наших сынов. Космических даров. Людей – богов?.. Маска освобождает лицо, фиксаторы отпускают тело, и я провожу дрожащей рукой по лицу - и на руке остаются пот и кровь. Дискомфорт, не несущий боли - прокушенная губа опухла, а то, что сейчас заменяет мне кровь - такое же красное и быстро густеющее - уже превратилось в шершавую плёнку. - Людей - богов?.. - слова с трудом проталкиваются через иссохшее горло, но злой, похожий на карканье смех сложно остановить. В руки толкается большая чашка чая, раскрытая ладонь Влады подталкивает её снизу к моему рту - и я пью обжигающе-горячий напиток, совершенно не чувствуя ни боли, ни неудобства - что там какой-то кипяток, когда кожа ещё чувствует жадное, всепожирающее пламя детонирующего БК, когда лёгкие ещё помнят, как, обваренные паром, они заполнялись угарным газом, чадящей едкой химией и водой? Кипяток - ничто. Мелочь. И я пью, ощущая, как дрожь отступает, наполняя мышцы злой бодростью. И дышится совершенно по-новому. И движения объёмов воздуха ощущаются как-то иначе. Словно там, в саркофаге - выросло новое тело, которому открыты совершенно иные горизонты. И у которого жизнь только начинается. - Капитан, - прижав кружку к груди, с благодарностью киваю Владе, набросившей на мои плечи халат. - Кто я? Китаянка, наклонив голову к плечу, смотрит на меня совершенно непроницаемым взглядом. - Линкор "Император Николай Первый", кто же ещё? Не без странностей, конечно, но не особо выбивается за пределы нормы. - В смысле? - В том смысле, что, если верить показаниям сканера, вместе с дредноутом погибло несколько тысяч человек. При официальных - шестистах семидесяти двух добровольцах, поднявшихся на его борт. А воспоминания той жизни, колыхнувшись, словно подсвечивают призрачные фигуры. Старпом, прячущий усталую улыбку в усы, наваливается на кремальеру, с которой не справиться искалеченному живому. Младший матрос в робе образца середины прошлого века, подпирающий спиной бронезаслонку - и по сотым долям миллиметра помогающий механизму сдвинуть её с заклинивших направляющих. Канонир, встретивший победу в далёкой Первой мировой - и помогающий наводить орудие. Командир, почерневшей от гари рукой гладящий металл развороченной рубки - и шепчущий с каждой секундой слабеющим голосом кораблю что-то нежное и успокаивающее, приободряющее - как искренне и трепетно любимой женщине... Механики, радисты, минёры, матросы, навигаторы... Тысячи лиц. Тысячи жизней. Тысячи судеб. Перед глазами несётся нескончаемая вереница лиц - тех, кто в разные годы отдавал себя, а то и свою жизнь кораблю - тех, кто пришёл, чтобы вместе с ним принять последний бой. - Всё в порядке, капитан, - и плотно поджатые губы ломаются мрачным, хищным оскалом. - Со мной - все мои мёртвые.