***
И вот снова сижу на облюбованном овражке, над головой густейшая россыпь звёзд, и вода почти не плещет — волн нет, так, лёгкое покачивание лунной дорожки, только-только растущим рогом высунувшейся из-за горизонта. — Не помешаю? Уж кто, кто, а немка точно не помешает. Отрицательно качнув головой, хлопаю по траве рядом с собой. Грейс правильно понимает приглашение и садится рядом, крутит в тонких пальцах бензиновую зажигалку, гравюра, выполненная материалом с более чем приличным коэффициентом отражения, сверкает линиями под довольно ярким светом звёзд, складываясь в почти живые язычки серебристого пламени. Протягиваю сигарету. Принимает, прикуривает, неторопливо затягиваясь. С силой трёт то место, куда укусила прайм-особь — кожа полностью вернулась к нормальному виду, выровняла цвет, но фантомные боли во вновь пророщенных нервных волокнах никуда не делись, если не обмазываться регелем или не отмокать в саркофаге регенератора, то придётся терпеть зуд ещё пару-тройку дней. — Странно, — нарушает тишину Грейс. — Вроде темно, и мозг, увидев показания хронометра, ворчит, что давно уже пора спать, а организму побоку. — Разница со Школой почти в четыре часа… В густых сумерках светлой ночи прекрасно видно, как тонкие брови немки удивлённо приподнимаются. — Сам слегка прифигел, когда отмасштабировал карту и набросил кроки вторым слоем поверх глобуса. — В Индийском океане, значит? — Или недалеко от условной водной границы. — Тоже неплохо, — улыбается широко, в лунном свете влажно поблескивает эмаль зубов, особенно очаровательно выделяются клычки. — То-то смотрю, погода не в пример спокойнее. — По идее, сезон дождей должен быть… Грейс отмахивается: — Это ближе к экватору. Да и подтаявшие полярные шапки внесли свои коррективы в рисунок устоявшейся погоды. Прилагательное “подтаявшие” из её уст звучит так, словно шапок совсем не осталось. А они есть. Большие и белые, как и положено. Девушка полулегла, упёрлась согнутыми локтями в траву, подняла глаза к звёздам. — Как думаешь, там есть жизнь? Я запрокинул голову, всматриваясь в звёздное разноцветье. — Было бы глупо считать, что шарик, затерянный на окраине галактики, является абсолютно уникальной единицей даже в пределах одного спирального рукава. — Логично, — соглашается немка. — Хотела бы я дожить до того момента, когда люди смогут покинуть пределы Солнечной системы… — Долгая лета, Грейс! — киваю, всматриваясь в безумно далёкие звёзды. — Сначала на Марсе яблони вырасти должны, и на Титане запеть сирены. — Боевые? — Поющие, солнце, просто поющие. — Не доживу, — вздыхает девушка. — С чего такой пессимизм? Гнейзенау пожимает плечами: — Если оставить по умолчанию неиллюзорные шансы погибнуть от рук Глубинных, то всё равно остаётся ещё много причин и возможностей. Мы и сами весьма неудобны для людей — сильнее, живучее, прочнее. Если в ЕК, ОША и Империи к этому относятся, как минимум официально, нормально, то в той же Панобщности, если тенденции сохранятся, местным Девам придётся несладко. — А что там? Грейс оторвалась от созерцания звёзд, повернула голову ко мне: — То же, что и всегда. Чёрный континент вечно жаждет крови. Если я правильно вычленила локальный базовый тренд секторальной геополитики, очень скоро там вспыхнет новая война, и на алтари в первую очередь положат Дев Флота. Херассе, что в мире творится! — Зачем? Девушка качнула головой: — Умастить их кровью своих божков и духов. — Думаешь, смогут? Гнейзенау грустно усмехается: — Эти — вполне. Не умением, так мясом завалят. — Что ж за мутанты такие? — У вас, в Империи, в начале века их идейных родителей называли тряпкоголовыми, за то, что… — Не нужно пояснять, Грейс, я прекрасно понимаю этимологию слова. Значит, заразу не полностью выжгли… — Такое из головы никакими гуманными подходами не выбить, Никки. — Если не выбивается, то надо избавить их от голов. Только декапитация, только хардкор! — Заметь, — улыбнулась девушка, — не я это сказала. Я фыркнул, вытянулся рядом с аватарой: — Глупо это и до омерзения шаблонно — считать, что, раз ты немка и воплощение корабля времён Второй мировой, то нацизм и мания к тотальному геноциду априори должны быть у тебя в крови. — Спасибо, — и, мягко втиснувшись под бочок, Грейс с осторожностью, словно боясь, что рассержусь и оттолкну, положила голову на грудь. Не оттолкнул. Незачем. — Но о звёздах… — девушка робко попробовала вернуться к теме. Явно политика и прочая грязь человеческая ей не по душе. — Доживём, Грейс, доживём. Чувствую я, что с нашей новой биологией пара-тройка столетий жизни — далеко не предел. А Гнейзенау мне не ответила. Бережно, но цепко обхватив меня за талию, девушка спала. Она сладко и почти бесшумно посапывала, а запах, идущий от её волос, неизменные корица и мандарин, убаюкивал, очищал мозг от мыслей, ненавязчиво подталкивал ко сну...***
Перед глазами разворачивались странные, совершенно непонятные картины: огромные туманности, зияющие полнейшей пустотой черовточин… И движущаяся тьма, пожирающая свет… И чёрные тела множества форм, переплетающиеся в неторопливо и страшно надвигающемся клубке… И там, где они проходят, не остаётся ничего, только пустота, настоящий вакуум, объёмы пространства, начисто лишённые совершенно всех следов материи… И странное отчаяние, сменяющееся отчаянной безбашенностью и азартом — уйти нельзя, чтобы не показать дорогу, уйти нельзя, чтобы не подпустить к ресурсам, а значит, остаётся только одно — биться до конца, драться так, чтобы окрестности данной звезды стали общей могилой… Могилой, из которой никому не по силам уйти… И я знаю, что это легко выполнить. Выполнить, обрекая Всех-тех-кто-Я… И никто не хочет уходить, хотя все дороги открыты и есть ещё маршруты, по которым мелочь может проскочить незамеченной… А сплошная волна эта накатывает, давит ментальным давлением, трясёт не то в агонии, не то в экстазе мордами, укрытыми плотной тканью, воет на все голоса и во всех тональностях, требуя крови Дев и какую-то Аллу в бар... — ...ки! Никки! Обеспокоенный голос Грейс выдёргивает меня из наваждения, возвращает в реальный мир. На затылке чувствую ладонь немки, вторая бережно и осторожно гладит по щеке. Дева с тревогой заглядывает в глаза, по мимике и эмоциям на лице понятно — искренне беспокоится. — Всё в порядке, Грейс. Девушка, бережно поддерживая голову, укладывает меня на траву. — В порядке?! — не кричит, но шёпот её свистящий, нервный. — Просыпаюсь, а ты почти не дышишь, глаза то в затылок смотрят, то вертятся как бешеные, и дыхания почти нет! Поднимаю руку, мягко сжимаю ладонью плечо аватары. — Сон странный… Но такое уже было, Грейс, ещё в начале учёбы, в кино накрыло… А в этот раз легче, даже сознание чистое. — Я позову Рину. — Не надо, — улыбаюсь приятной заботе Грейс. — Она говорила, что после моего Пробуждения у неё с сестрой сенсорика едва ли не на порядок расширилась, даже на суше любую из нас при желании может почувствовать в пределах Школы. Ты за собой такого не замечала? Дева, явно сбитая с толку сменой темы, уже спокойнее кивает: — Ещё бы не заметить, Никки. Там, в Консолидации, мой потолок без химии был на первых модах пятого поколения доспеха. В Школе же только встав на воду, поняла, что использую седьмую. Без промывки мозгов, без корректировки систем организма… — глаза Гнейзенау расширились, она странно посмотрела на меня. — Я как-то не увязывала завершение твоей инициации и качественный скачок своих способностей… Всхлипнув, Грейс подхватила меня, прижала к себе, спрятала подозрительно влажное лицо между моими плечом и шеей: — Я… Никки, я… Я в долгу перед тобой! — Да ладно тебе… Мне хватило и того, что само Пробуждение и для тебя, судя по всему, приятным было. Грейс сдавленно грюкнула, ещё сильнее вжалась в плечо, а я кожей ощутил, что аватара стремительно краснеет. — Нашла из-за чего стесняться, — нежно поглаживая девушку по спине, рассчитываю параллельно манёвр. Пара секунд — и вновь лежим, Грейс, постепенно успокаиваясь, сопит в шею, а я пальцами освободившейся руки перебираю её волосы. — Что естественно, то не без этого самого, прелесть. — Умф-х! — невнятно бурчит немка. Ну да, сложно говорить, когда губы плотно прижаты к шее, ещё пара сантиметров в сторону, и нащупает артерию. И пусть нащупывает. Может даже укусить, даром, что ли, такие, как говорит Рина, kawaii клычки у неё растут? А Грейс, оторвавшись от шеи, щурится, улыбается и, легко вскочив на ноги, подаёт руку: — Никки, как насчёт искупаться перед сном?***
Вопреки ожиданиям, Грейс даже для соблюдения вида формальности отпираться не стала, сразу же согласилась разделить палатку на двоих. А вот каким образом и когда спальники-трансформеры оказались объединены в один двухместный матрас, история умалчивает. Впрочем, чья веснушчатая мордочка тут может быть причастна, и так ясно. Спать после бодрящей прохлады водопада как-то не очень тянуло, да и волосы, опять же, довольно медленно сохли, так что почему бы двум леди и не скоротать процедуру сушки приятным разговором? — Знаешь, Никки, я бы ни за что не поверила, что у Аиды есть супруг… Кажется, я так готов сидеть если не вечность, то где-то около того: упираясь грудью в спину Грейс (хотя, это как посмотреть — с другой-то стороны — это именно она спиной на мою грудь опирается), вдыхая аромат волос, после водопада только усилившийся, и неторопливо делая массаж головы Деве. — Аналогично… А всё просто — там, у заводи, образовавшейся под водопадом, в рассеянном свете, создаваемом парой ботов, медитировала Анубис. Туманница сидела в классической позе лотоса, расстелив поверх колен толстое, даже с виду очень пушистое и мягкое полотенце. Больше из одежды на ней ничего не было, шикарные длинные волосы, свободно ниспадающие на спину и высокую грудь, с успехом заменяли бельё. И под межключиной ямкой на простом тёмном шнурке висело колечко светлого металла. Заметив нас, Аида грустно улыбнулась, кивнула и в одно плавное движение поднялась на ноги. Набросила полотенце на шею, прикрыв кольцо, и, плавно покачивая совершенными округлыми бёдрами, с поистине царской неторопливостью молча ушла в сторону лагеря. Ни мне, ни Грейс объяснять ничего не потребовалось — и так всё понятно. На шее так бережно носят ладанки, военные жетоны — в случаях, когда выжил там, откуда, как правило, возвращается только половина именной пластинки… и свадебные кольца. Предметы, которые дороже памяти. Или вещи, которые страшно потерять. — Думаю, не стоит её расспрашивать, — после затянувшейся паузы продолжаю массировать голову Грейс; она всё так же плотно закрывается во внутренней сети, но, кажется, эта защитная мера не очень-то действует в отношении меня — всё равно чувствую её осоловелую расслабленность, желание замурчать от удовольствия, и лёгкую грусть с нотками искренних переживаний за Туманницу. — По крайней мере, сейчас. — Согласна, — едва кивает девушка, и по её эмоциональному фону ясно — и в самом деле старается не думать об этом. Уже достаточно притёрлась к Аиде, пообвыклась, чтобы понимать: захочет Анубис рассказать — расскажет, ни слова не утаит. — Никки, продолжай, прошу… А я и не останавливаюсь, продолжаю. Плавные круговые движения подушечками пальцев, от затылка ко лбу, через виски — вновь к затылку, приподнимая согнутыми фалангами восхитительно шелковистые волосы, слегка задевая кончиками ногтей кожу головы — чувствуя эмоциональный фон девушки, легко делать ей приятное. А Грейс расслабилась, дышит глубоко и медленно, немного склонила голову вперёд — так, чтобы ещё больше оперативного простора получилось. И я пользуюсь предоставленным преимуществом, то замедляя движения до скорости улитки, то наращивая темп… И позже, прижимая к себе уснувшую девушку, получившую ударный передоз позитива, я задаюсь вопросом: а возможно ли достичь экстаза от такого нехитрого действия? Смотрю на мерно вздымающуюся грудь Грейс, на её до невозможного милую улыбку сквозь сон, на изящные черты лица, впитываю эмоции спящей Девы — спокойствие, умиротворение, удовлетворение, тихую радость и искреннее счастье — и понимаю, что да, возможно. Вот пример, прижимается к моему боку горячим телом, шепчет что-то неразборчиво, робко, словно боясь потерять, сжимает сразу обеими ладошками мою ладонь. И чувствую настоящую радость, доносящуюся от палатки, где спят Шин и Карина, и нескрываемую заботу, которую невозможно перекрыть даже глубоким сном — друг о друге, обо мне, о Грейс, о команде в целом. И понимаю: если счастье и семья для моих Дев Флота, для меня самого и возможны — то вот они, и другие просто не котируются. Да и не важно, в принципе, есть ли мужицкий хобот, или нет, тестостерона, адреналина в крови больше или окситоцина с эстрогенами — главное-то, по сути, лежит не в области физиологических межгендерных различий, но в совершенно другой плоскости. Понимать друг друга, дополнять, где неполно, и сглаживать, где остро, помогать, открывать себя для других и принимать других как себя — и вместе идти вперёд, ощущая рядом и плечо товарища, и надёжную опору боевой подруги, и заботу, которую способны проявить только те, кто по-настоящему близок. И чувствую, что только так, в такой формации, полностью поняв и приняв друг друга, мы можем пройти через горнила этой странной войны и выжить — выжить, не тронувшись разумом, не слетев с нарезки, сохранив психику. А остальное — наладится. Остальное — будет.