Почувствуй мой голос!

Ludovico Einaudi – Oltremare ( 11:01 ) Юра был громким мальчишкой. Он каждый день взрывал мир Виктора миллионом звуков. И тот никак не мог понять, как умудрялся прилично кататься до встречи со своим маленьким злобным солнышком. Когда они встретились, Виктору было пятнадцать. Первым звуком его жизни оказался громкий детский плач. Маленький мальчик громко кричал, что не хочет домой, и тянул маму в сторону общественного катка, с которого они, судя по маленьким конькам, висевшим на плече его матери, только что ушли. Виктор как зачарованный подошел к этой парочке и протянул маме мальчика руку. — Здравствуйте, меня зовут Виктор, и, похоже, я соулмейт вашего сына. — Сказал он удивленно, глядя ей в глаза, как будто и сам не понимал, что говорит. Мальчик отпустил руку матери и посмотрел на него слегка враждебно, но тут же ошарашенно прижал ручки к лицу и стал вдыхать полной грудью. Подняв на Виктора свои яркие зеленые глаза, он улыбнулся, так радостно и широко, как будто тот принес ему новогодние подарки на неделю раньше положенного. С того дня Виктор стал часто наведываться к Плисецким. Он гулял с Юрой, водил его на каток, учил кататься и был счастлив. Его родственной душой оказался весьма талантливый мальчик, который быстро учился. И Виктор сам не заметил, как Юра уже стал лучшим в юниорской группе и заявил, что переходит во взрослую. Наверное, лишь когда он услышал эти слова, до него дошло, что его соулмейт, его маленький фей, как его прозвали фанаты, уже почти взрослый парень, явно собирающийся согнать его с пьедестала бессменного чемпиона мира. Они начали встречаться. В смысле, официально: не просто проводить вместе время, а вести себя как парочка и проявлять чувства, которые до этого момента они оба еще плохо осознавали. Когда Юре исполнилось 18, он был уже двукратным чемпионом мира и трехкратным Европы, Виктор, как это ни странно, из фигурного катания не ушел. Он продолжал участвовать в чемпионатах и иногда ему удавалось обогнать своего не в меру амбициозного и талантливого партнера. Они поженились через месяц после совершеннолетия Юрия, а медовый месяц провели на родном катке. В тот роковой день они ехали из ресторана, где праздновали очередную Юркину медаль. Какой-то пьяный урод выехал из арки и на полной скорости врезался в их автомобиль сбоку. Юра сидел справа. Он умер в машине скорой помощи, не доехав до больницы всего десять метров. Когда слух вдруг отключился, Виктор, все еще пребывавший в сознании, подумал было, что это какая-то запоздалая контузия или еще что-то подобное. Мысль о том, что он потерял слух потому, что самый дорогой в его жизни человек только что покинул этот мир, никак не могла закрепиться в его сознании. А потом был наркоз. Никаких мыслей в голове не осталось. Первые несколько дней после операции он спал, его обкалывали обезболивающими, капали седативные и всячески пытались задержать его в плену Морфея на как можно более долгий срок. За это время ему провели несколько операций: из левого бедра вытащили обломок каркаса машины, извлекли осколки стекла из рук и правой половины лица, постарались сразу устранить губительные для его внешности последствия аварии. Придя в себя, Виктор долго не мог понять, почему снова ничего не слышит. Медсестра, которой, из-за отсутствия рядом врачей и настойчивости Виктора, пришлось сообщить ему о причинах его глухоты, на следующий день уволилась. Из-за тяжелого сотрясения мозга ему было предписано провести в больнице еще как минимум два месяца. Ему нельзя было читать, смотреть телевизор, пользоваться телефоном или ноутбуком. Виктор никак не мог отвлечься от мыслей о гибели Юры. Чувствуя себя виноватым за то, что остался жив, он, как будто наказывая, накручивал себя и подолгу плакал, бился в истериках, довел себя до того, что начал задыхаться, стоило ему только подумать о Юре. Через месяц его перевели в психиатрическое отделение. Он не причинял физического вреда себе или окружающим, поэтому его не запирали и не надевали смирительную рубашку. Успокоительные тоже старались использовать по минимуму. У его лечащего врача была надежда на то, что он сможет выплакать всю боль и, наконец, смириться с потерей, но истерики усиливались, слезы не приносили облегчения, к приступам невротической астмы прибавилось постоянное невнятное бормотание и пустой взгляд, направленный мимо собеседника. Ни один из приписанных к нему специалистов не мог добиться от него реакции. Виктор закрылся, заперся в своей наполненной болью и сожалениями голове и не позволял никому вытащить себя оттуда. Он прекрасно понимал, что делает только хуже, но не мог остановиться. Ему казалось, что если он не будет страдать, то Юра никогда не простит его.

***

С Пхичитом Юри познакомился в Детройте, тогда они оба мечтали о том, что станут великими фигуристами. Пхичит часто шутил, что понятия не имеет, как можно кататься, не имея возможности слышать музыку, на что Юри всегда смеялся и говорил, что это явно говорит о том, что у него, Пхичита, большое будущее в фигурном катании. Сам же Юри в своих силах был не очень уверен и вскоре ушел из фигурного катания, предпочтя посвятить все время получению высшего образования. Бросив спорт, Юри решил, что должен стать опорой своему талантливому соулмейту, поэтому пошел учиться на факультет психологии служебной деятельности. Этот раздел психологии занимается помощью полицейским, пожарным, космонавтам, спортсменам и т.д. Юри здраво рассудил, что знания в этой области пригодятся ему, чтобы помогать Пхичиту с возможными будущими трудностями. Пхичит был самым ярким человеком, которого знал Юри. Он пах корицей, которую всегда просил добавлять в свой капучино, карамелью, которую, несмотря на запреты тренера, поглощал тоннами, и льдом. После долгой тренировки он всегда сразу сбегал в душ: берег чувствительный носик своего соулмейта от, как он любил выражаться, «зловония, источаемого одним жалким человечишкой». Юри не имел ничего против его «зловония», но такую трогательную заботу принимал с улыбкой. Пока Юри учился, Пхичит тренировался на катке в Токио. А потом они переехали в Россию. Это была идея Пхичита. Он считал, что на родине лучшей школы фигурного катания сможет повысить свой уровень. Они оба потихоньку учили русский. Для них жизнь в Питере была увлекательным приключением, и они хотели насладиться им по полной программе. Помешали их планам не вовремя закончившиеся русские рубли. Отправившись в банк, чтобы разменять деньги, Пхичит попал в число заложников, которые должны были гарантировать безопасное отступление грабителям, которые, видимо, были не в курсе, что в России давно уже никто банки не грабит. В том, что парень, который прижимал пистолет к его виску, оказался весьма нервным субъектом, скорее всего, была виновата мать этого парня, а не Пхичит, но пулю в висок получил все-таки он, а не эта женщина, не умевшая воспитывать детей, не запугивая их при этом. Юри в тот момент стоял за красно-белой заградительной лентой и напряженно всматривался в окна банка, пытаясь рассмотреть что-то за спинами полицейских со щитами. Рядом с ним стояла пожилая женщина, которой заботливые служители правопорядка выдали плед и флакончик нашатырного спирта, когда та, узнав об ограблении банка, в котором работает ее муж, прижав руки к лицу, начала оседать на асфальт. Раздался выстрел. Все вздрогнули. Женщины закричали. Дети заплакали. Мужчины в форме закопошились, не зная, что им делать. Юри стоял, оглушенный внезапным осознанием. Запах нашатыря, до этого момента так сильно раздражавший его рецепторы, исчез. Ему казалось, что вместе с этим запахом из его жизни ушли все краски и звуки. Он стоял оглушенный и потерянный. Слезы текли по его щекам, но он все никак не мог понять, что случилось. И почему так больно. Почему грудь сдавили тиски и уже не хочется задавать вопросы и выяснять, что там все-таки происходит. Он и так знал, что для него все кончено. Нет ничего, что могло бы чтобы успокоить или утешить его. В тот день Юри потерял любимого человека, а вместе с ним и желание жить.