Почувствуй мой голос!

Ludovico Einaudi — Dietro Casa После смерти Пхичита он заперся в квартире. Не отвечал на звонки родителей и сестры. Не ходил в магазин. Не убирался в квартире. Не ел. За то, что он не умер с голоду, спасибо его домовладелице, которая покупала ему еду, вытирала пыль, сгоняла его с дивана и меняла белье. Нина Григорьевна — шестидесятилетняя бездетная дама, с аллергией на кошек, видимо решила, что завести себе домашнего японца, страдающего непрекращающейся депрессией после потери соулмейта — это вполне себе неплохая идея. Она практически усыновила его. В бытность свою еще молодой девушкой, она работала фотографом и поездила по миру. Ее английский был лучше, чем у Юри, она помогала ему с ним, и с разговорным русским, который у него хромал. Раньше переводчиком для него был Пхичит. Она рассказывала ему о своей молодости, о тех временах, когда многие теряли своих соулмейтов еще до своего появления на свет. Ей, как она говорила, не повезло. Она успела познакомиться со своей родственной душой, прежде, чем его зарезали во время какой-то бандитской разборки. «Лучше бы мы с ним и не знали друг друга вовсе» — сказала она как-то, глядя выцветшими, когда-то голубыми глазами в окно, на ночной Петербург. Юри сидел напротив нее с чашкой чая и смотрел на ее лицо, исполненное тихой печали и думал, о том, что он никогда бы не пожалел о своей встрече с Пхичитом. Когда он сказал ей об этом, она тихо рассмеялась и покачала головой.  — Вы успели полюбить друг друга, а мы нет. Поэтому боль, которую я испытала в тот день, когда овсяное печенье вновь потеряло вкус, никогда не утихнет. Мне нечего сказать себе в утешение, когда в темноте своей квартиры, я начинаю снова и снова представлять, какими были бы наши отношения, как мы жили бы вместе, растили детей и старели. — Она тяжело вздохнула и повернулась к нему. — Дорогой Юри, ты был счастлив со своим соулмейтом, у вас было все, чего вы хотели. Я не очень хорошо его знала, но мне кажется, Пхичит не хотел бы, чтобы ты страдал. Ты достаточно скорбел, Юри, тебе пора идти дальше. Я знаю — сказала она, видя, что парень хочет что-то возразить — что такими банальными фразами разбитое сердце не вылечишь, но и валяясь тут как мешок с картошкой, ты ничего не изменишь. Таким как ты, Юри, важнее любить, чем быть любимыми. Ты должен о ком-то заботиться, кому-то помогать. — Я не знаю, остались ли у меня на это силы, Нина Григорьевна. — Ответил он и опустил взгляд на колени, чувствуя как слезы снова наворачиваются на глаза. Ками-сама, неужели они никогда не кончатся? — Найди человека, которому ты будешь нужен, тогда и силы появятся. — Уверенно произнесла она, притворяясь, что не видит, как он украдкой утирает лицо рукавом домашней кофты. — И где же мне его найти? — Всхлипнул он, не поднимая головы. — Знаешь, дорогой, я все-таки не понимаю, как такой парень как Пхичит мог влюбиться в такого нюню, — жестко сказала Нина Григорьевна, со стуком опустив чашку на стол. — Ты получил образование психолога. А зачем? — Чтобы помогать Пхи. — Нет! Образование не для этого получают. Как бы вы жили, когда он закончил бы свою карьеру фигуриста? Или ты думал, что он до старости лет будет скакать по льду, как кузнечик на коньках? Ты должен найти работу. У тебя появятся пациенты. Люди, которым только ты можешь помочь, которым нужна именно твоя помощь. Сейчас вы должны взять себя в руки, молодой человек. Я помогу, но только если увижу, что ты готов стать кем-то новым. Юри не был уверен, что готов. Но огонь в глазах доброй женщины, которая заботилась о нем и желала ему счастья, согрел его душу и отпугнул призраков, что кружили вокруг него по ночам, мешая заснуть. Он решил, что должен попытаться. Хотя бы ради нее. Нина Григорьевна устроила его в детское отделение Городской Психиатрической больницы*. Лечить психологу без практики никого бы не дали, тем более, что психолог, даже с его направленностью - не врач. Он не может никого лечить, назначать лекарства или процедуры, он может лишь поддерживать, помогать человеку самому докопаться до сути проблемы, направлять его на пути к нормальной жизни. По сути, он тут был няней для детей с несерьезными заболеваниями или отклонениями, при которых человека необязательно изолировать от общества. Он присматривал за детьми, которые ждали своей очереди на прием к психиатру, играл с ними и пытался сам анализировать их поведение. Ему сказали, что если он поднаберется опыта, ему смогут доверить уход за взрослыми пациентами. Но опять же, с его специализацией, он сможет работать лишь сиделкой. Юри такой расклад вполне устраивал. Он не хотел брать на себя слишком большую ответственность. Общение с детьми — как раз то, что могло излечить его израненную душу и помочь вернуться к нормальной жизни. Сегодня он был на ночном дежурстве. Да, иногда они у него были. Он сам вызвался, когда составляли график. Юри должен был присматривать за детьми жившими тут на пятидневке под присмотром врачей или оставленными временно для каких-то утренних проверок, которые родители сами дома провести не могли. Он должен был просто отнести документы, как обычно, задерживавшемуся на работе допоздна главврачу. В его обязанности это не входило, он же не медсестра в конце-концов, но ему было очень жаль выше упомянутых медсестричек из педиатрического, которые все как одна до ужаса боялись Попова, и совсем не жаль было своего времени. Юри ни за что никому бы не признался, но ему на самом деле было жутко интересно. Он любил детей и ему нравилось работать с ними, но взрослые интересовали его куда больше. Иногда он сам вызывался что-нибудь отнести или передать сообщение из детского во взрослое отделение, чтобы хоть одним глазком взглянуть на «реальных психов». Конечно, вслух он никогда их так не называл, но в своей голове не мог подобрать им более корректного названия. Тем более, что главная медсестра больницы сама именно так их и звала. Валерия Лукьянишна считала, что надо называть вещи, а в данном случае людей, соответственно их сущности. Так вот, он должен был отнести какие-то важные документы главврачу. Ludovico Einaudi — Life Проходя мимо одной из палат, Юри услышал странное поскуливание, а после грохот и звук бьющегося стекла. В панике, не зная, куда себя деть, он отбросил документы на стоявшую у стены каталку и быстро, не давая себе передумать, распахнул дверь. Он успел подумать о том, что нарушает правила и его скорее всего ждет серьезный выговор или даже увольнение, но в данный момент ему было все равно. Какая-то неведомая сила как будто толкнула его в комнату и закрыла за ним дверь. Сперва он испугался, уж больно драматично хлопнула дверь, отрезавшая ему путь к отступлению. Но потом до него дошло, что это он сам ее случайно захлопнул, просто по привычке. — Вы в порядке? — Спросил он по-русски, стараясь говорить как можно более уверенным тоном, чтобы не спугнуть неизвестного, который, кстати мог быть опасен. «Хотя они вряд ли оставили бы дверь незапертой, если бы он мог напасть на персонал или других пациентов» — подумал Юри. Стоя в кромешной тьме, он внезапно почувствовал запах. Обычный больничный запах, а так же гарь от разбитой лампы накаливания и металлический аромат?. Кровь. Это был запах крови. Юри был уверен. Он хорошо был ему знаком. Падения с размаху на лед редко заканчивались лишь порванными трениками. Внезапно тихий жалобный скулеж, который не прекращался все это время, стих. Раздался громкий изумленный вдох, а потом к нему освещаемому светом, только вышедшей луны, кинулось что-то темное большое и очень быстрое. — Юра? — Изумленно выдохнули ему в шею и стиснули в объятиях.

***

Тело в его руках, хоть и было ниже его, совсем не походило на его изящного стройного мужа. Этот человек был мягким и полным, и он дрожал в его руках, словно… боялся его… — Извините? — Испуганно пискнула фигура мужским голосом с явным акцентом, японец или кореец?. Виктор, осознав свою ошибку тут же разжал руки и немного отступил назад, вглядываясь в силуэт своего ночного гостя, слушая его быстрое дыхание и пытаясь понять, что происходит. Не решаясь заговорить с ним. Так они и стояли какое время в тишине, пока за дверью не раздались быстрые тяжелые шаги. Оба вздрогнули, когда дверь резко распахнулась и внутрь, щелкнув выключателем, вошел высокий мужчина с неприятными чертами лица — лечащий врач Виктора. Анатолий Паршорин был одним из лучших психиатров в стране, но хорошим или хотя бы приятным человеком его назвать было сложно. Юри он так вообще презирал, как и всех людей принадлежащих к монголоидной расе. Непонятная неприязнь к азиатам была, казалось, предметом его гордости, и он иногда любил называть себя азиатофобом, как будто это ему делало большую честь. Санитары, которых Паршорин привел с собой, подхватили застывшего Юри под руки и вывели из комнаты. Дверь за ними закрылась. Кажется, ему тонко намекнули проваливать. То, что Юри увидел после того, как включился верхний свет настолько поразило его, что оказавшись в коридоре, он просто осел на пол рядом с дверью. Ноги не держали. Руки не слушались. Там, посреди обычной больничной палаты, измазанный в собственной крови, тощий и растрепанный, стоял на осколках настольной лампы и огромными голубыми глазами смотрел на него человек, которого никто и никогда не смог бы представить в таком месте. Виктор Никифоров. *Когда в поиск вбиваешь все пишут про шестую, но я думаю, что чем меньше конкретики в подобных вещах, тем лучше