Двое против мира

Погода стала еще хуже, когда середина лета принесла дожди, заставляя всех отсиживаться дома. Бонтенмару оставался непреклонным, когда дело касалось его тренировок, он оставался снаружи и отрабатывал удары, в то время как вода пропитывала его одежду и волосы. Даже когда его руки начинали дрожать от напряжения, он продолжал, охваченный непреодолимой решительностью, которой Кодзюро стал восхищаться. Он наблюдал за мальчиком через дверной проем с теплой улыбкой на лице, не желая вмешиваться, но и опасаясь, что оставаясь на улице слишком долго, молодой господин мог простудиться. - Бонтенмару-сама, - позвал он, когда дождь начал усиливаться, и молния рассекла небо, заставив ширмы вокруг дребезжать. Бонтенмару проигнорировал его, не останавливая взмахи, доводя их до совершенства, что становилось с каждым разом тяжелее из-за слишком сильного напряжения мышц. - Бонтенмару-сама, - предпринял Кодзюро новую попытку, - дождь не обещает закончиться в ближайшее время. Будет благоразумнее, если вы отдохнете остаток вечера. Болезнь не принесет вам пользы в грядущей битве. Его всегда удивляло, если Бонтенмару действительно прислушивался к нему, вместо того, чтобы спорить или отбрасывать его слова, словно не имеющие смысла. Возможно, он просто все-таки начал взрослеть, и это приносило небольшое облегчение Кодзюро, который постоянно переживал, что мальчик так и не изменится. Меч был вложен в ножны, и Бонтенмару подошел к нему, его одежда промокла насквозь от дождя. Вода капала на пол, оставляя дорожку пятен, пока он шел через свою комнату, минуя ее и направляясь прямиком в комнату Кодзюро. - Господин, - начал Кодзюро, в его голосе звучал вопрос, он не знал, что искал Бонтенмару и почему решил пойти к нему в комнату. Он только хотел бы, чтобы его предупредили заранее, сейчас его комната была далека от порядка. Стол был завален книгами и картами после изучения, за которым он провел прошлую ночь. Там была и чашка с наполовину выпитым чаем, которую следовало бы прибрать. Если Бонтенмару это и волновало, то он попросту ничего не заметил, шагая вперед, словно это была его собственная комната, скинув пропитанную влагой безрукавку, даже не задумавшись. Одежда упала на пол с громким чавкающим звуком, оставляя внизу большое мокрое пятно, но Бонтенмару не обратил внимания и на это, плюхаясь рядом на влажный пол. - Я подумал, что раз уж ты собираешься запереть меня внутри, то хотя бы развлеки меня. На его лицо вернулась ухмылка, обнажающая кинжалы вместо зубов и сопровождающая вызывающий взгляд, который никогда не кончался для Кодзюро хорошо. - Вам не стоит сидеть в таком виде в моей комнате. Что скажет ваш отец? - И? Пусть видит, - бросил Бонтенмару, откидываясь назад на ладони, позволяя телу высохнуть. Кодзюро продолжал тактично отводить взгляд, избегая разглядывания бесчисленных капель, покрывающих тело Бонтенмару, то и дело сбегающих по твердым, уже сформировавшимся мускулам. Его тело давно перестало быть детским, исчезла мягкость изгибов, появились шрамы и мышцы, говорившие о силе и целеустремленности. Это был уже не первый раз, когда он обнаруживал у себя желание, осознав, что его чувства к господину часто скатывались к нежелательному вожделению. Каждый раз, думая об этом, он испытывал невероятный стыд, понимая, что не имеет права им потакать. Не смотреть на господина оказалось неверным решениям, потому что следующее, что он почувствовал, это руки, обвившиеся вокруг его талии, и Бонтенмару, прижавшийся к его спине, что позволяло мокрой коже интимно тереться о юкату Кодзюро. Он чувствовал тепло тела Бонтенмару, покрывающее, подобно второй коже, и свое собственное тело, добровольно отзывающееся, возбуждающееся от одного объятия. - Ты собираешься остановить меня? – спросил Бонтенмару, приподнимаясь на носках, чтобы провести языком по коже за ухом Кодзюро, что заставило того сжать колени. - Ведь ты знаешь, что я буду драться, и ты лучше кого-либо другого, знаешь, как я дерусь. Кодзюро все еще отказывался поддаваться ему, хотя его тело уже, в принципе, ответило за него. Однако он пытался замедлить дыхание достаточно, чтобы успокоиться и, повернувшись к Бонтенмару, ухватил его за запястья. Мальчик, как и ожидалось, сопротивлялся, и, воспользовавшись захватом Кодзюро, неожиданно притянул его к себе, пока они практически не склеились. Их тела соприкасались слишком сильно. - Бон-... Его протест был оборван, когда рот мальчика обрушился на его собственный, делая неразборчивыми последующие звуки. Сложно было назвать поцелуем то, в каком неистовстве Бонтенмару прижимал свои губы к его и как его зубы громко клацнули, когда он попытался поцеловать сильнее. Разум Кодзюро мигом переключился с поцелуя на все остальное, когда руки Бонтенмару расправлялись с оби вокруг его юкаты с невероятной скоростью и проникли внутрь, очерчивая живот, грубо проводя вдоль торса. Это было непривычное прикосновение, а также прикосновение того, кто понятия не имел об интимности. Кодзюро сдерживался из последних сил, вновь пытаясь поймать руки господина, но в этот момент он уперся спиной в стену, и Бонтенмару последовал за ним, вновь прижимаясь. Он чувствовал возбуждение мальчика через влажную одежду, что оставалась на нем, и отчаянно пытался это игнорировать. - Бонтенмару-сама, - сказал он более твердо, хотя его голос и дрогнул слегка, выдавая собственное желание. Он не хотел останавливаться. Он хотел обхватить это тело и опрокинуть его на футон. Он хотел раздвинуть его ноги, хотел пробежаться руками между его бедрами, хотел быть сверху него, сокрушить – обрушиться внутрь него и сломать изнутри. Он уже представлял это раньше – как его господин будет выглядеть, когда полностью раскроется и будет казаться распахнутым, разъятым до самого нутра. Это заставляло его переворачиваться с боку на бок и беспокойно метаться, а его пальцы всегда находили себе применение. Никакое женское тело не могло утолить это еле сдерживаемое желание, которое жило внизу и лишь разгоралось внутри, стоило Бонтенмару посмотреть на него, как сейчас. Это не был взгляд мальчика. Но и мужским его нельзя было назвать, хотя его тело уже приобретало взрослый вид. Кодзюро едва узнавал в нем человека, когда оно надвигалось на него, зарывая когти в его волосы и сухо целуя, отказываясь быть мягким. Язык мальчика двигался у него во рту, и это было так же сумбурно, как и все остальное. Он чувствовал горячую влажную плоть, трущуюся о его собственную, чувствовал член Бонтенмару, упирающийся в его бедро заметно ниже. А потом что-то в нем решило сломиться под напором эмоций, которые он больше не мог отталкивать. Они превзошли уважение и восхищение, которые он питал к мальчику, и были много глубже. Он не мог их назвать, но знал, что они есть. Первыми выступили руки, угнездившиеся на острых плечах Бонтенмару, чтобы придвинуть его так близко, что можно было бы есть из его рта. Он приказал себе взять сейчас все, что можно было – такая возможность предоставляется слишком редко. Кто знает, изменится ли все завтра, или останется прежним? Кто знает, что принесет завтрашнее солнце? Он не хотел ждать, он хотел насладиться сейчас, следовать каждой мысли, возникающей у него в голове, начиная от того, как его руки внезапно дернулись вниз, вонзая ногти в спину Бонтенмару, и заканчивая его ртом, который опустился к шее господина, слизывая оставшиеся дождевые капли и слишком сильно прикусывая голую кожу. Он слышал, как Бонтенмару задыхался, почувствовал, как он вдруг ухватился за складки его юкаты, вяло сжимая ее меж пальцев. За этим последовал ломаный шепот, твердящий имя, словно предсмертный выдох, и Кодзюро знал, что никогда не сможет выстоять против этого голоса. Они сползли на пол, пока Кодзюро сдергивал одежду с Бонтенмару, а мальчик сцеплял кольцо своих рук вокруг шеи мужчины, притягивая его ближе к себе. Бонтенмару стал непривычно тихим, когда Кодзюро спустил его хакама вниз по бедрам, вновь чувствуя уязвимую кожу; его пальцы погладили мальчишеские бедра, прежде чем притянуть их ближе. Его рот провел дорожку по груди мальчика и притормозил, желая прислушаться к сердцу Бонтенмару, неистово стучащему под плотью, словно готового взорваться в любой момент. Когда он поднял взгляд, то знал, что будет написано на лице его господина, и не был готов к этому широко раскрытому, любопытному взгляду, напомнившему ему тот момент, когда Бонтенмару впервые взглянул на него единственным глазом. Было тяжело проглотить тоску и продолжить, внимательно наблюдая за его лицом, в то время как рука двинулась к твердому члену и лишь накрыла его ладонью, согревая кожу кожей. - Shit, - внезапно прошипел Бонтенмару, склоняясь, чтобы уткнуться лицом в плечо Кодзюро, когда дрожь пробрала его, настолько сильная, что даже мужчина ощутил ее своим телом. Осознание того, что произошло, заняло несколько секунд, и к этому моменту пол и его рука были покрыты спермой. Это, должно быть, смутило молодого господина, который резко отодвинулся, кончики его ушей горели, а его лицо исказилось от крайнего отвращения. - Не надо, - предостерег он Кодзюро, словно опасаясь, что тот предпримет попытку успокоить его. По правде говоря, он действительно хотел, но не проронил ни слова, наблюдая, как Бонтенмару торопливо натягивал на себя все еще мокрую одежду. - Не надо, - повторил он, прежде чем сбежать, тяжело ступая по деревянному полу. Кодзюро все еще не шелохнулся, его взгляд опустился с оставшейся нараспашку двери к своей руке, липкой и испачканной. Шторм продолжал бушевать снаружи, ширмы вибрировали, и его собственная возбужденная плоть болезненно пульсировала под юкатой, требуя внимания. Это будет длинная ночь.