Двое против мира

Всех с Рождеством! Простите, что это заняло столько времени! Постараюсь впредь радовать вас чаще!

Жар, смешанный с алкоголем и возбуждением, разлился по низу его живота, не давая сконцентрироваться на чем-то помимо рта, который принялся покусывать и посасывать кожу его шеи, стоило им упасть на футон. Ладони ударились о деревянный пол, он чувствовал, как волосы Масамуне щекотали его запястья, когда тот стремительно обрушился на него, накрывая своим телом. Было намного проще хотеть этого, когда все нормы морали и запреты были сняты. Пусть он и редко позволял себе так злоупотреблять саке — сегодня празднование обязывало как его, так и Масамуне, который опрокидывал в себя чашу за чашей без остановки. И вот до какого состояния их это довело — срывающих юкаты с тел друг дружки, пока руки касались всего, чего могли. Он ощутил, как пальцы Масамуне вцепились в его волосы, а затем ногти впились между лопатками, оттягивая ткань вниз, жаждая почувствовать больше. Это касание говорило о непреодолимом голоде, о чем-то, что можно было удовлетворить, лишь исполнив его сокровенное желание. Кодзюро хотел предупредить Масамуне, к чему приведет то, что они сейчас делают, хотел сказать ему, что может сделать больно, полностью уничтожить, если тот продолжит молча просить об этом своим телом, раздвигая ноги. Желание было здесь, настолько материальное, что Кодзюро не мог противиться побуждению сжать бедра Масамуне и поднять их достаточно высоко, чтобы потереться плотью о то место, куда он так хотел бы проникнуть. Его опьяненный разум продолжал схватку с телом, пока он лизал язык Масамуне и кусал его губы. Вдруг Масамуне изогнулся в его руках и выгнул спину, словно стремясь запустить его внутрь. - Масамуне-сама, - проскрежетал Кодзюро, отрываясь от его губ, чтобы взглянуть в лицо молодого господина, загипнотизированный тем, как зрачок поглотил голубизну радужки, а губы дрожали, хватая воздух. - Не останавливайся, - прошипел Масамуне и обхватил ногами Кодзюро за талию, крепко сжимая и потираясь — пожалуй, слишком предлагающе — о член Кодзюро. - Будет больно, - запротестовал Кодзюро, хотя тело его уже отбросило все сомнения, отвечая беспомощным стоном в ответ. Он не чувствовал ничего, кроме жара в животе, огонь пожирал его кожу и грозился поглотить его всего. Масамуне поймал его взгляд и притянул его за затылок близко к себе – так близко, что мог бы есть из его рта. - Я мужчина теперь, поэтому перестань тянуть и трахни меня как мужчину. Кодзюро хотел бы, чтобы у него нашлись слова для ответа, хотел бы, чтобы его тело не дрогнуло. Вместо этого он отстранился от господина, чтобы осмотреть комнату на предмет чего-то, что могло бы облегчить боль. Единственное, что пришло ему в голову – это лечебная мазь, которую он накладывал на свои раны, которая при нанесении легонько покалывала кожу. Это должно подойти. К счастью, алкоголь сделал свое дело, расслабив Масамуне достаточно, чтобы он лишь поморщился, когда Кодзюро, наконец, проник в него. Дыхание остановилось на миг, но потом медленно выровнялось, по мере того как Кодзюро входил все глубже, пока не оказался весь внутри. Это ощущение, пусть и не совсем незнакомое для него, было доведено до крайности от мысли, что это был Масамуне, а не кто-то другой. Это Масамуне обвивал его плоть плотью. Это лёгкие Масамуне отчаянно искали воздух, тело Масамуне дергалось и извивалось под ним. Он хотел извиниться, хотел почувствовать вину за то, что запятнал его вот так, но ничего не вышло в тот момент, когда он толкнулся в него во второй раз, сильно и отчаянно пытаясь проникнуть глубже, туда, где никого не было до того – туда, где он жаждал оказаться так долго. Пальцы держали бедра, когда он топил себя в этом теле, каждый толчок был безмолвным приятием того, что он чувствовал к своему господину. Футон шумно соприкасался с полом, пока он продолжал вторгаться в это тело, возможно, слишком жестко и слишком бездумно. Молодой господин лишь приветствовал это — ногтями, раздирающими его спину, и голосом, шепчущим грубую бессмыслицу в воздух. Ничто не могло его остановить, особенно когда слова Масамуне превратились в стон, и юноша приподнял бедра, позволяя ему проникать как можно глубже. Кодзюро опал, чувствуя, что оргазм накрывает его слишком неожиданно, выплескивая из себя все. После он приподнялся на дрожащих руках, усилием воли не давая себе упасть на господина, тем более что тот, очевидно, был все еще возбужден, и его твердый член легко терся о кожу Кодзюро. Опять же, не будь он в такой прострации, ему стало бы стыдно, что он не позаботился о своем господине прежде себя. Но он эгоистично удовлетворил свои потребности и лишь лениво провел пальцами по эрекции Масамуне, дразня его невесомыми прикосновениями, заставляя ругаться громче и сжимать его руки достаточно сильно, чтобы ранить плоть ногтями. - Кодзюро, - простонал Масамуне и положил свою ладонь поверх руки Кодзюро, словно призывая ускорить движения, а не играться с ним. Семя уже сочилось из головки, изливаясь меж плотно сжатых пальцев Кодзюро. Понадобилось лишь еще несколько резких толчков, чтобы он наконец кончил, и мужчина наблюдал, как обычно спокойное выражение лица Масамуне сломалось и исказилось, будто на грани агонии. Его тело выгнулось, охваченное пламенем удовольствия, и застыло в неудобном положении, губы раскрылись, но звука не было. Вскоре Масамуне упал на футон, его дыхание сбивалось, а волосы прилипли к лицу. А Кодзюро все не мог отвести от него глаз, убирая пряди и пытаясь запечатлеть этот образ навсегда. Была такой редкостью подобная уязвимость, сорвавшая черты дракона и обнажившая настоящую кожу под ними. И мысль о том, что он был человеком, а не зверем, и мог сломаться как любой другой, попросту пугала. Сон быстро нашел его в ту ночь, а усталость отогнала на время неприятные мысли. Кодзюро забылся легко, не думая ни о чем, кроме теплого тела рядом и уверенной спины, вокруг которой он обвился.