Анжелика: Игра с судьбой

Айе-Рабия постепенно обретала прежний облик. По мере того, как убирали обгоревшие остатки от порохового склада, ремонтировали пострадавшие постройки, восстанавливали стекла в помещениях и чинили сломанную утварь, дворец, со свойственной востоку неспешностью, медленно возвращался к привычному состоянию благодатной тишины и покоя. Особенно это стало заметным, когда спустя неделю после взрыва Абд-эль-Мешрат со спокойной душой отпустил всех пострадавших, и они покинули Айе-Рабию. Шумная суетливая толпа арабов, по мнению Анжелики, куда больше подходила тесным городам, наподобие Кандии, но никак не такому горделивому одинокому сооружению, затерявшемуся между Средиземным морем и горной грядой Эр-Риф. Казалось, небеса смилостивились над обитателями Айе-Рабии и позволили вернуться к прежнему безмятежному обыденному существованию. После страшных событий в гарнизоне больше никто не видел в округе разбойников. Патрули, сформированные специально для их поимки, каждый день приезжали без каких-либо известий, но отсутствие плохих новостей уже само по себе вселяло оптимизм. Никто не требовал, чтобы бандиты были непременно пойманы. Уже одно то, что они перестали досаждать местным жителям, вполне удовлетворило многих. Правда, такое положение вещей не устраивало самого принца Исмаила. Он с гаремом и свитой все еще оставался во дворце, по его заверениям, именно для того, чтобы изловить наконец этих поганых псов, которые посмели оставить его с носом в день взрыва в гарнизоне. В тот вечер он вернулся в Айе-Рабию в крайне удрученном настроении, а узнав о взрыве, пришел в неописуемую ярость. На следующий день, едва позволила погода, он уехал с отрядом всадников в горы на поиски разбойников и, не найдя ни единого, продолжал вылазки каждый день, и с каждым разом приезжал назад во все более и более взбешенном состоянии. Создавалось впечатление, что он дал себе клятву не покидать дворец, пока не накажет наглецов, но спустя неделю безрезультатных поисков, казалось, смирился со своей неудачей. Теперь он все чаще говорил о том, что хочет вернуться в Фес. Осман Ферраджи поддерживал его в этих стремлениях и даже предлагал устроить в окрестностях древнего города охоту на львов, которая всегда приводила Исмаила в восторг, но принц находил все новые и новые причины — значительные или не очень, — не позволяющие ему уехать. Из-за этого обстоятельства откладывался отъезд и четы де Пейрак. Жоффрей предложил Анжелике на выбор три острова, на которых у него имелись личные владения: Крит, Родос и Милос, но супруги оставили дискуссию о том, куда держать курс, незавершенной, поскольку все равно не могли покинуть дворец, пока в нем оставался принц Исмаил. Со стороны такой поступок выглядел бы верхом непочтительности, ведь несмотря на то, что Айе-Рабия официально принадлежала семье шерифов, Рескатор стал ее фактическим хозяином, подняв строение из руин, и все признавали за ним это право: и Исмаил ас-Самин, и Осман Ферраджи, и Амира. После ужина, организованного Османом Ферраджи в доме Рескатора, на котором Анжелика рассказывала о короле Франции, принц выразил величайшую благодарность саидати Фирюзе, но затем заявил, что ему крайне неловко вести беседу с женой его лучшего друга, и поскольку у него все равно осталось много вопросов, отныне он будет передавать их через Великого Евнуха. Анжелика не имела ничего против. Вечер прошел в достаточно напряженной обстановке, так что молодая женщина очень обрадовалась, когда Исмаил избавил ее и себя от повторения подобной пытки. Несмотря на то, что Анжелика самым тщательным образом подошла к выбору одежды, позаботившись о том, чтобы максимально скрыть все волнующие части тела, принц весь вечер нервничал и постоянно боролся с искушением, чтобы не начать рассматривать жену друга, что по исламским законам категорически запрещалось. Неловкость ситуации немного скрашивал Осман Ферраджи, выступивший в качестве посредника и переводчика, но Анжелика все равно чувствовала себя не в своей тарелке. Более того, от аппетитных запахов, исходящих от ароматных блюд, которые слуги вносили одно за другим в гостиную, у нее разыгрался аппетит, а от долгих и продолжительных речей сохло горло и все время хотелось пить, но она, как женщина, не имела права есть вместе с мужчинами. Подобный обычай казался ей варварским и совершенно неприемлемым, но она ничего не могла с этим поделать. Пока они находятся в Айе-Рабии, а тем более в обществе принца, который считал себя потомком пророка Мухаммеда и ярым блюстителем исламской веры, она вынуждена следовать здешним правилам, хочет она этого или нет. Однако помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. Принцесса Амира, расположившаяся рядом с Анжеликой, весь вечер украдкой поглаживала ее руку, словно успокаивая и вселяя новые силы, и даже несколько раз незаметно для окружающих просунула ей под чадру высокий тонкий сосуд со вставленной в него полой тростниковой трубочкой, через которую можно было втянуть несколько глотков воды. Пожалуй, только это обстоятельство, а также солидарность Жоффрея, который за весь вечер почти не притронулся к еде, помогли ей пережить ужасные часы, и на каждый вопрос принца она отвечала неизменно любезным и доброжелательным тоном. Когда Исмаил поднялся и начал прощаться с де Пейраком, Анжелика со вздохом уронила голову на плечо Амиры и хотела высказать ей признательность, но едва она увидела, как жены принца — Лейла Айша и Дейзи-Валина — вскочили с мест и, бросившись к тарелкам мужа, принялись судорожно доедать все, что осталось на них, слова благодарности забылись сами собой. — Господи, что они делают? — шепотом спросила Анжелика. — Это их единственный шанс получить сегодня ужин, — также тихо ответила Амира. — Таков обычай: если жена присутствует при трапезе мужа, она должна доесть все, что остается на его тарелке. Чтобы не видеть больше унизительную сцену, Анжелика отвернулась и закрыла глаза. Проводив Исмаила, Жоффрей вернулся в гостиную и со свойственной только ему легкостью и непринужденностью смог развеять ее дурное настроение. Как оказалось, он заранее обо всем позаботился, и в его кабинете уже был накрыт ужин для него, Анжелики и Амиры. Втроем, если не считать евнуха принцессы, который — явно привыкший к ее эксцентричному поведению — стоял в стороне с абсолютно невозмутимым видом, они прекрасно провели остаток вечера за шутками и различными историями. Анжелика, впервые воочию увидев, как общаются муж и марокканка, утвердилась в мысли, что Жоффрей и Амира испытывают к друг другу глубокое уважение, основанное на незаурядных умственных способностях обоих, а также обоюдном интересе ко всему непознанному и неоткрытому. — Каждый месяц он присылает мне во дворец по несколько книг, — похвасталась Амира, когда Жоффрей оставил их, чтобы дамы могли вволю посплетничать. — Только за одно это я готова стать его рабыней навечно! — Он бы вам не позволил, — с улыбкой ответила Анжелика. — Да, и именно поэтому его так все любят. Он преклоняется перед женщиной, восхищается ее сутью, как таковой, и каждая в его присутствии ощущает себя особенной… — она ненадолго замолчала. — Но любит он только вас, а вы платите ему взаимностью, не замечая никого вокруг. Анжелика смутилась и не сразу нашлась, что ответить. — Неужели это так очевидно? — Что именно? То, что вы любите друг друга? Анжелика кивнула. — Только слепой не разглядит! Вдруг дверь кабинета слегка приоткрылась, и в щель протиснулась белокурая мордашка Кантора. Спросив разрешения войти, он с важным видом приветствовал обеих женщин. — Ах, Нури, мой мальчик! — воскликнула Амира. — Как же давно я тебя не видела! Берберка раскрыла ему объятия и к не меньшему удивлению Анжелики, ее сын бросился к Амире и позволил ей обнять себя и расцеловать. Затем, с некоторой запинкой, он произнес приветствие на арабском языке и спросил, как поживает принцесса. В свою очередь Амира ответила ему также на арабском, и следом они обменялись еще несколькими фразами. — Когда Джафар привозил его сюда, я обучала его арабскому языку, — пояснила марокканка, совершенно сбитой с толку Анжелике, которая вдруг отчетливо вспомнила слова Амиры, сказанные в первый день их знакомства: «Рассмотрев вас внимательно, я решила, что вы его жена. Его сын так похож на вас...» и со стоном уронила лицо на раскрытые ладони. — Я чувствую себя полной дурой, — пролепетала Анжелика. — Так значит, вы сразу поняли, кто я? — Конечно! — без тени смущения ответила принцесса. — Достаточно посмотреть на Нури: он похож на вас, словно является вашей точной копией… Хотя улыбка у него от отца! — Но вы ведь назвали меня именно его женой! Не любовницей, не просто случайной женщиной… — Всему виной мое неистощимое любопытство, — перебила ее Амира. — Увидев столь трепетное отношение Рескатора к сыну, я захотела непременно узнать, что же за женщина была его матерью. Согласитесь, это обстоятельство столь необычно! Он, никогда не увлекавшийся женщинами настолько, чтобы потерять голову, вдруг смотрит на сына с такой любовью, словно видит в нем черты той, которая дала ему жизнь… И я начала задавать вопросы. Я спрашивала всех: Джафара, Нури, вашего мавра Куасси-Ба, даже беседовала с этим балагуром Фаршадом, — смеясь сказала принцесса. — Хотя никто из них мне не ответил прямо, все же мне удалось докопаться до сути. Правда, я полагала, что вы погибли и оставили Рескатора вдовцом, но стоило мне вас увидеть, как я сразу поняла, кто передо мной. — Нас действительно разлучила смерть, — тихо сказала Анжелика. — Расскажите, как все произошло! Почему вы расстались? Анжелика смерила Амиру долгим взглядом, словно собираясь с мыслями, и затем коротко пояснила: — Ряд обстоятельств вынудили его бежать из Франции. Десять лет я считала его мертвым, а когда мне открылась правда, отправилась на его поиски. Но, встретив, не узнала... Анжелика замолчала, невольно вспомнив, сколько подсказок ей предоставлялось для того, чтобы разгадать тайну загадочного пирата в маске, и как настойчиво она отмахивалась от всех намеков. Что же чувствовал сам Жоффрей, когда она упорно не узнавала его?.. — Моя дорогая, не корите себя, — словно прочитав ее мысли, произнесла Амира и ласково похлопала ее по руке. — В ваше оправдание могу сказать, что если Рескатор что-то замыслил, то сам шайтан ему не помешает. И если он специально держал вас в неведении, значит, так ему было нужно. — Вы тоже молчали… — Поверьте, ваш муж не проникся бы ко мне благодарностью, если бы я испортила его игру. А ведь, несомненно, это была игра, раз он не снял маску, не открыл своего имени… Поэтому я молчала. Хотя все время знала, кто вы. Когда Амира ушла, Анжелика запоздало вспомнила, что буквально накануне обещала себе быть осторожной с принцессой и не вести с ней откровенных разговоров. Но особая теплота, которая слышалась в ее голосе, мягкая округлость пышных форм, а также покровительственная манера поведения вызывали против воли желание довериться ей, рассказать о всех горестях и печалях. Анжелика вдруг подумала, что Амира напоминает ей кормилицу Фантину из старого замка Монтелу, и, наверное, поэтому ей иногда так хотелось найти надежное пристанище в ее объятиях, словно маленький нерадивый ребенок на коленях у любящей матери. Молодая женщина еще долго смотрела вслед принцессе, но, в конце концов, решила, что завтра же непременно выяснит, каким образом кинжал берберки попал в руки одалиски... Она отправилась к Амире на рассвете. Анжелика нашла женщину в ее доме на женской половине дворца. Поздоровавшись, она не мешкая, сразу перешла к главной цели визита. — Я полагаю, это принадлежит вам, — произнесла молодая женщина и, вытащив из-под корсажа кумию, положила ее на низкий стол перед Амирой. Принцесса бросила быстрый взгляд на кинжал и затем посмотрела Анжелике прямо в глаза. — Значит, вы уже все узнали, — подытожила она. Несколько мгновений она колебалась, но потом, встав с дивана, жестом пригласила Анжелику следовать за ней. — Пойдемте со мной! — Куда? — удивленно спросила молодая женщина. — Идемте! Я хочу вам кое-что показать! С этими словами она вышла из дома, и Анжелике ничего не оставалось, как отправиться за принцессой. Они молча пересекли весь сад, и затем Амира провела Анжелику в главное здание дворца. Там женщины поднялись на второй этаж и оказались в большой комнате, залитой яркими лучами восходящего солнца, тысячекратно отражающимися от прекрасных образцов всевозможного оружия, расположенного на стенах справа и слева от входа. На третьей стене между двух больших окон висело два мужских наряда и одно женское платье, на столах, расставленных посередине комнаты, лежали различные мелкие предметы, в частности Анжелика разглядела щетку для волос в оправе из слоновой кости, несколько зеркал, шкатулки с драгоценностями, пару мужских перчаток, хлыст, чуть дальше на высокой тумбе виднелись седло и конская упряжь, отделанная золотом и топазами. Амира подвела Анжелику к одному из столов, на котором находились предметы женского туалета, и указала на пустое место на бархатном покрытии, рядом с тонкими продолговатыми ножнами, на котором отпечаталась форма, в точности повторяющая очертания кумии. — Этот кинжал лежал здесь ровно до того момента, пока Наиля не украла его, — сказала принцесса. — И хочу уверить вас, я ей в этом не помогала. — Почему же вы не объявили о пропаже? — Потому что в нашей стране ворам отрубают руку. А поскольку кинжал нашли бы в ваших покоях, у меня не было бы другого выхода, кроме как объявить, что воровка именно вы. Вы же понимаете, что я не могла этого допустить?! — Благодарю, — тихо сказала Анжелика. — Но вам следовало сразу рассказать мне о том, что эта кумия — настоящая реликвия. Бог мой, я же собиралась ее выбросить в море! Почему вы не остановили меня? — Нет, вы бы ее не выбросили, — твердым голосом произнесла Амира. — Я видела, как вы на нее смотрели, и сразу поняла, что вы в состоянии оценить значимость такого клинка. Между вами установилась та особенная связь, которая возникает между человеком и оружием, сделанным великим мастером ради великой цели. — Но я бы вернула его вам! — Да, несомненно. А я хотела, чтобы он остался у вас. Вот, прошу вас, Фирюзе, — Амира вытащила из ящичка в столе плоскую деревянную шкатулку и, положив на нее ножны от кинжала, протянула Анжелике, — я хотела бы, чтобы эти вещи теперь принадлежали вам. Она ненадолго замолчала, но после паузы добавила: — Я ждала благоприятного момента, чтобы преподнести их вам в более торжественной обстановке, но раз вы сами пришли ко мне с кумией... Приняв из рук принцессы предметы, Анжелика устремила завороженный взгляд на ножны, которые и вправду выглядели, как произведение искусства. Их форма повторяла очертания самого кинжала, к обоймице крепились два кольца, служащие для подвешивания ножен к поясу, но самым невероятным была филигранная чеканка, напоминающая узор тончайшего кружева. Паутина серебряных нитей, путаясь среди россыпи маленьких камешков бирюзы, оплетала весь корпус и уступала место только для надписи, выполненной арабской вязью. «Без любимой ночь длинна», — сумела прочитать Анжелика. — Джафар рассказал вам историю появления этого кинжала? — спросила Амира. — Нет. — Это подарок моего отца матери. Он влюбился в нее до беспамятства с первого взгляда, когда увидел, как она собирает в саду финики. Ее красота так поразила Мухаммада, что он сразу же отправился свататься, однако получил отказ. Когда его предложение отклонили еще дважды, он не выдержал и украл Рабию из отцовского дома. Надо заметить, что моя мать, как истинная берберка, обладала весьма строптивым характером. Отцу пришлось долго и упорно добиваться ее благосклонности. Но семья матери, которая, к слову, была весьма влиятельна в Тафилалете, не стерпела обиды. Спустя какое-то время им удалось обманом выманить Рабию из дворца Мухаммада и увести домой. Именно тогда моя мать и поняла, что полюбила шерифа и что не сможет прожить в разлуке ни дня. На сей раз она сама убежала от отца, босая и с непокрытой головой вернулась к Мухаммаду и, чтобы продемонстрировать ему любовь и преданность, отрезала свои косы прямо у него глазах его же мечом. Пораженный в самое сердце ее поступком, отец позже вызвал в Тафилалет самого искусного кузнеца в Магрибе и приказал выковать из того самого меча кинжал, который бы подошел для женской руки, а также несколько украшений. Он подарил все эти вещи моей матери и заставил ее поклясться, что в тот самый день, когда она разлюбит его, она должна сама, своими собственными руками убить его именно этим кинжалом. Амира откинула крышку шкатулки, которую Анжелика продолжала держать в руках, и ее глазам предстал гарнитур из нескольких браслетов, ожерелья и массивной, богато украшенной фероньерки. Все драгоценности обладали немного грубоватой варварской красотой и идеально подходили для пышнотелых восточных красавиц. — К сожалению, серьги утеряны, — добавила Амира. — Хвала Аллаху, мне удалось собрать и сохранить все остальное. Анжелика трепетно провела кончиками пальцев по украшениям. — Я не могу принять их, — тихо произнесла она. — Амира, я бесконечно польщена, но эти вещи слишком значимы для вас. — Именно поэтому я и хочу отдать их вам! Она смерила Анжелику долгим взглядом и, поняв, что та не намерена уступать, тяжело вздохнула. — Послушайте, Фирюзе, эти вещи действительно очень важны для меня. Но кроме меня до них никому нет дела! Я уже немолода и не знаю, сколько Аллах еще отмерил мне лет, и именно поэтому хочу передать все вам. Вы единственная способны оценить их по достоинству и понять, какую силу они таят в себе. А вот мои дочери, узнав, что это всего лишь сталь и бирюза, тут же выбросят их, посчитав дешевкой. Для них все, что не блестит и не сверкает, не является настоящей ценностью. Но вы — другая! И порой вы мне напоминаете мать. В ней было столько же отваги и безрассудства, сколько и в вас, — немного помолчав, она задумчиво добавила, — полагаю, кинжал не просто так попал к вам. Он сам нашел новую хозяйку! Анжелика не позволила принцессе долго себя уговаривать и приняла дары с благоговением и восторгом. С того дня она стала с гордостью носить кумию на поясе. Когда она рассказала о подарке принцессы Жоффрею, он подарил Анжелике тонкий кожаный ремешок, украшенный серебряными пластинками, к которому удобно крепить ножны, а также серьги, удивительной работы из серебра и бирюзы. По своей стилистике они очень походили на украшения саидати Рабии, но отличались более филигранной работой и изысканностью. От большой круглой пластинки с камнем бирюзы в центре вниз спускались три изящные подвески с камнями меньшего размера, соединенные между собой в замысловатом плетении из серебряных колец. Анжелика нашла, что в сочетании с мусульманским платком на голове, они смотрятся просто бесподобно. Постепенно ее страхи исчезали — испарялись, как капли дождя под жарким солнцем. За недели, прожитые в Айе-Рабии, она прониклась симпатией к этому очаровательному строению, но после рассказа Амиры о чувствах ее родителей друг к другу, Анжелика преисполнилась еще большей привязанностью к месту, построенному во имя великой любви, которая словно сочилась из каждой его клеточки, даже спустя много лет после кончины Мухаммада и его жены. Теперь она стала догадываться, почему Жоффрей захотел отстроить именно этот дворец. На Средиземном море так много мест, на которых он мог бы остановить свой выбор, но всем им он предпочел именно Айе-Рабию. Почему? Быть может, потому что история любви Мухаммада и Рабии была так похожа на их собственную? Молодой правитель похитил девушку из отчего дома и сделал все, чтобы она полюбила его. Их чувство день ото дня становилось лишь ярче и глубже, и ему не суждено было погаснуть вовек, даже несмотря на то, что Мухаммад, как истинный арабский мужчина, содержал многочисленный гарем. Ни одной даже самой красивой одалиске не удалось затмить в его сердце ту единственную, которую он горячо любил. Точно так же и она однажды появилась во владениях правителя Тулузы — молодая, красивая и совсем неопытная. Но не мы выбираем любовь, а она нас. Стрелы озорных шутников амуров тогда поразили их обоих. Суждено ли им пронести любовь через всю жизнь? Поднять ее из пепла и, как некогда Айе-Рабию, отстроить заново по камешку? Анжелика думала, что сам факт того, что они вновь обрели друг друга именно в этом дворце, служил хорошим знамением. Погрузившись в самые обыденные ежедневные заботы, Анжелика позволила себе забыть все тревоги. В ее жизни произошло столько чудесных событий, что ей казалось, будто она перенеслась на волшебный остров, где нет места горестям и печалям. Улыбка не сходила с ее лица. Она упивалась ощущением счастья, словно в теплых волнах, купалась в этом чувстве, обволакивающем ее легкой пеной. Оно поглощало ее целиком, звенящей долгой песней жило в душе, а порой становилось таким всеобъемлющим, что молодая женщина ненадолго замирала, не в силах даже дышать. Она мало обращала внимания на то, что происходило в округе, полностью сосредоточив внимание на маленьком мирке, куда входили лишь ее родные и друзья. Она часто проводила время с Кантором и Бернаром д’Андижосом, который украдкой приходил на виллу Рескатора каждый вечер после тяжелого дня, занятого ремонтом «Голдсборо», чтобы выпить чашечку кофе в компании Анжелики, или с принцессой Амирой, помогая той с хлопотами по поводу предстоящей скорой свадьбы Айур — миниатюрной светловолосой служанки Анжелики. Послеобеденные часы она чаще коротала с Османом Ферраджи, ведя философские беседы, или отправлялась в лазарет к арабскому врачу Абд-эль-Мешрату. Предметы их разговоров были гораздо приземленнее и в основном касались медицины и различных методов врачевания. Анжелика с удивлением обнаружила, что Мешрат знал графа еще до злополучного обвинения в колдовстве и даже задолго до его женитьбы, и, несмотря на то, что арабский лекарь был немногословен, ей все же удалось узнать некоторые поразительные вещи о муже, о которых раньше она не подозревала. В один из дней она заметила под левым коленом Жоффрея большой шрам. Ужасающих размеров след от раны был немым свидетелем и постоянным напоминанием о мучениях, которые ему пришлось перенести. Она не осмелилась спросить мужа, но позже поинтересовалась у Абд-эль-Мешрата о том, как ему удалось вылечить, казалось бы неизлечимую хромоту. — Это было очень тяжело, но он справился. Хвала Аллаху, из-за зимней погоды гангрена не затронула ткани до его прибытия в Фес. Мне пришлось много месяцев держать рану открытой, пока все связки и мышцы не срослись в том темпе, что предопределила для человеческого тела мать-природа. Представив, какую боль он терпел на протяжении столь долгого срока, на глазах у Анжелики выступили слезы. — А голос? — тихо спросила она. — Неужели ему нельзя вернуть голос? — Нет, увы… Это обстоятельство, конечно, расстроило Анжелику, но не настолько, чтобы каким-то образом принизить ее чувство к мужу. Наоборот, ей казалось, что их любовь с каждым днем только росла и крепла, словно набиралась живительных соков под лучами благодатного солнца. Когда днём им приходилось где-либо бывать вместе — чаще всего это были прогулки с принцем Исмаилом или встречи Османом Ферраджи, — он не спускал с нее взгляда и использовал каждую удобную возможность, чтобы легонько, едва заметно, пожать ей руку, а то и вовсе поцеловать пальцы. Подобная сдержанность, которой они вынуждены были придерживаться в мусульманском обществе, лишь увеличивала их влечение, и каждую ночь они бросались в объятия друг друга так, словно встречались после долгой разлуки. Сам же Жоффрей был настолько поглощен чувством, с новой силой возродившимся в его душе, что он не мог ни налюбоваться женой, ни насытиться ею. Каждую ночь он брал в свою постель амазонку, женщину опытную, готовую стать равным партнером в любовной игре. Для нее не было ни одного движения, которое она не могла бы подхватить или — если было необходимо — удержать; ни единой фантазии, которую она не могла исполнить; ни единой ласки, какой бы изощренной она не была, которой она не смогла бы одарить его. Но каждое утро он с трепетом снова и снова находил рядом с собой девочку-фею, безмятежно спавшую у него на плече, и ее по-девичьи гладкое лицо неизменно воспроизводило в памяти образ юной тулузской графини, познававшей науку любви под его чутким руководством. И тогда, не в силах сдержать порывов, он будил ее нежными поцелуями или словами любви, негромко нашептываемыми на ухо. Она просыпалась слегка не в духе, с неохотой прерывая благодатный сон. — Моя дорогая богиня! Вы настолько безжалостны, что лишаете меня покоя, — говорил он. — Я лишь плачу вам той же монетой! Тогда ее губы медленно раскрывались в улыбке, она приникала к нему, с восторгом ощущая весь жар любви, который он готов был ей подарить. В те утренние часы, переполненная негой, еще не освободившаяся от чар Морфея, она с таким безграничным доверием отдавала ему себя, что у него перехватывало дыхание. С особой нежностью и неспешностью он начинал пробуждать в ней желание и с удовольствием наблюдал, как ее прекрасное тело постепенно откликается на его ласку, а когда подхваченная волнами экстаза, она распахивала глаза и обращала к нему влюбленный взгляд, ему казалось, что он вновь возвращается в пору их юности. Анжелика умела быть разной. В ней словно соединялись все женщины мира, но в тоже самое время она оставалась цельной натурой. Каждый день, наблюдая за женой, он с особым азартом исследователя находил в ней все новые и новые черты, ранее ему неведомые. Порой это мог быть просто жест или улыбка, которой она одаривала друзей и сына, а когда она бросала на Исмаила ледяной взор, в ответ на его попытки исподтишка полюбоваться ею, его охватывала гордость и мальчишеская радость, что он еле сдерживал радостный смех. В ее золотистых волосах он заметил седую прядь. Но она была в расцвете молодости, даже красивее, чем во время их свадьбы, когда ее черты еще не обрели своей нынешней законченности и выразительности, тело еще не вполне сформировалось, а в походке еще не чувствовалась та царственная горделивость и уверенность в себе, которая теперь порой внушала мужчинам робость. Это превращение свершилось вдали от глаз Жоффрея де Пейрака и без его влияния. Ее нынешний облик был вылеплен рукой злой судьбы, оставившей ее в одиночестве, и осознание этого порой пронизывало его липким и незнакомым чувством страха. И если опасения Анжелики полностью рассеялись, то Жоффрея все больше одолевали тревожные мысли. Однажды во время одной из прогулок он, стоя у высокой живой изгороди, наблюдал за женой, поглощенной беседой с принцессой Амирой, и вдруг какой-то странный порыв заставил его закрыть глаза и обратиться к тому, кого он называл Создателем: «Лишь однажды я просил тебя сохранить мне жизнь и был услышан. Теперь же молю, сбереги ЕЁ для меня! Если она останется со мной, я смогу все!». И только намного позже он осознал, что уже в тот момент предчувствовал грядущие роковые события.