-4-
7 июня 2018 г. в 23:12
Слишком давно… Кажется я знал Чон Хосока всю свою жизнь. Друг. Родственная душа. Любовник. Он был всем сразу и одновременно никем. Человеком, который починив моё тело, сломал окончательно душу. Всё началось много лет назад, ещё во времена нашей с ним юности. Наша первая встреча произвела на меня неизгладимое впечатление. Впрочем, как и всё что было связано с ним.
Родители мечтали, чтобы я поступал на музыкальное отделение. И я честно сдал почти все экзамены по классу ненавистного фортепиано, мучившего меня всё детство. Ну почти сдал… У вас было когда-нибудь ощущение, что вы делаете что-то не то? Ну вот совсем не то? Вот прямо через себя переступаете? Это был тот случай. До аудитории музыкального отделения всего-то пару шажков, а мне кажется, что я по раскалённым углям иду, прямиком в преисподнюю. И хоть моей душе там самое место, прямо дом родной, но не сегодня, простите, не сегодня. Как я добрался до парка, сам не помню. Сижу на скамейке, реву навзрыд ну не моё это, не моё… Вот скажите какой из меня пианист, а?! Что делать дальше, непонятно, родителей подвёл, учителей подвёл. Хоть вешайся на первом попавшемся суку. Одни неприятности от меня, права моя мама, я «тридцать три несчастья», а не ребёнок.
— Вкусняшка. Любишь вкусняшки? — перед моей заплаканной моськой появляется рожок с мороженым. Кто откажется от мороженого? Никто не откажется. Беру осторожно лакомство, даже не задумываясь, что это странно. Хлюпая носом, вылизываю фисташковую сладость длинным языком, щурясь от мини оргазма рецепторов. Жмурюсь, откусывая хрустящий рожок и снова облизываю.
— Вау, малыш, да тебе прямая дорога в порнушку! — восторженно слева. Ой, я кажется забыл о том, что с неба ничего не падает. Робко кошусь, и едва не хватаюсь за сердце.
— Мамочки! — мой предсмертный писк услышал наверное весь парк. Нежно-салатовый шарик выпадает из вафельного треугольника, и прямо мне на новенькие белоснежные, а главное, замшевые мокасины. Везение Ким Тэхёна в действии. И кажется мой моргательный рефлекс перестал функционировать, ибо таращиться ТАК на человека и не моргать…
— Я Хосок. Чон Хосок, можно Хорс, — нечто неописуемое для моего классического восприятия мира, тянет свою лапищу в приветствии. Чёрт возьми, наманикюренную лапу, с облупленным черным лаком и массивными серебряными кольцами на каждом пальце. Дальше хуже, я откровенно начинаю разглядывать «чудовище». Чёрные дырявые кеды, чёрные джинсы и такая же чёрная рубашка. Гот? Панк? Эмо? Кто там ещё есть, не помню. Как-то слабо я шарю в молодежных субкультурах. На голове воронье гнездо, угадайте какого цвета. Угадали? Правильно, чёрное. На глазах дымчатый смоки с жирной подводкой, под густыми бровями. Пробитые в хлам уши и шипастая маска прикрывающая нижнюю часть вытянутого лица. И правда Хорс.
— Привет говорю, — линять нужно в храм и быстрее, видимо чертям без меня совсем скучно, вот и послали одного из своих по мою душеньку, — Эй, ты куда?
Куда-куда, ТУДА! Живым не дамся. Бегаю я быстро, школа закалила силу самосохранения, и оно моё родимое подсказывает, что вон те кустики станут ненадолго моим домиком. Главное не думать о том, сколько пёсиков эти кустики поливали. Поздно, подумал, но других вариантов нет. Сидим. Боимся. Не дышим, так как видимо последний полив был совсем недавно.
— Можно зубной пастой попробовать, — я чуть в обморок не брякнулся с испугу. Чудище дружелюбно скалится протягивая носовой платок, заставляя шарахнуться спиной на щедро удобренную землю.
— Чт-что пастой? — ой, у него глаза разные, один карий, другой жёлтый, да еще и с вертикальным зрачком, ну точно демон преисподней. Всё Тэхёни, отбегался, поминайте добрым словом. Да кого я обманываю, просто хотя-бы вспомните один разок, вам не сложно и мне приятно.
— Как что, тапки твои. Если хорошо натереть, дать застыть, а потом… — дальше я уже не слушал, улепётывая на сверхсветовой. Но как оказалось кони бегают быстрее… Догнал и добровольно-принудительно начал со мной дружить. Помог с экзаменами, помог поговорить с родителями. Да и если честно сказать стал незаменим для меня, как воздух. Одна на двоих комната в общаге и пять лет студенческой жизни в университете искусств. В который я успешно поступил сразу на второй курс. Притирались по бытовухе долго, мучительно, успевая за сутки разругаться в усмерть раз по…цать. Ибо Чон Хосок в быту, вопреки своей весьма своеобразной внешности, был маниакально-педантичен. Сатанея от моих вечно разбросанных вещей, превращался в самого настоящего Демона ночи. Чудовище Хорс, оказался упрямым, но воспитуемым, и совсем скоро начал более или менее лояльно относится к оставленной чашке на полу с недопитым кофе на донышке. А я практически перестал шугаться от его яркого образа. Мы быстро нашли общий язык на почве любви к живописи, днём пропадали на занятиях, грызя нелегкий гранит науки, а ночами… Ночами он творил волшебство, превращая моё тело в холст. Каждую ночь на моей коже расцветали самые изумительные растительные узоры, он рисовал мягким ворсом кисти, обводя изгибы моей изуродованной оболочки. Превращая грубые шрамы в нечто прекрасное, доказывая, что я могу быть выше всего этого. Хосок единственный видел во мне скрытую красоту души. Единственный, кто смог сломать, переделать, заново перекроить моё тело и сердце. Вытащить всю черноту и зашить мелкими стежками…
— Однажды я сделаю это, — Хоби закусил потрёпанный кончик кисти, завершив последний мазок, рассматривая очередной шедевр.
— Это? — капризно изгибаю бровь, с вызовом мирового критика рассматриваю замысловатый рисунок.
— Когда-нибудь ты попросишь оставить это навсегда.
— Не думаю, я не сторонник татуировок. У меня аллергия на иглы.
— Однажды ты сам придёшь ко мне и попросишь. Когда примешь себя таким какой ты есть, — красное вино разлилось по бокалам, наполняя комнату хмельным дурманом.
— А какой я? — в зеркальной поверхности напротив отражается мой двойник, но я совсем не чувствую с ним связи. Так странно… Высокий, болезненно худой, с выпирающими костьми, бледный с ярко-апельсиновыми волосами до плеч. Очередная попытка Хорса достучаться до меня. С недавними, еще незажившими следами проколов на сосках и хрящах ушных раковин. Затравленный уродец, гениальное существо, запертое в бренном, земном. Поломанная игрушка, выпотрошенная и выброшенная на помойку.
— Даже не представляешь, насколько ты красив… — вспышки фотоаппарата, ритуал закончен. Он находит мои губы, передавая рубиновую жидкость, целует глубоко, зарываясь пальцами, перебирая локоны. Так, как больше меня никто не целовал. До одури сладко, головокружительно, каждый раз, как в последний, забирая весь воздух, высасывая эмоции и чувства.
А утром, заласканный, зацелованный, снова не поверю, что на снимках полароида я… Я не такой, каким меня видит объектив камеры, каким меня видит ОН. Совсем не такой. Душ спасает, смывая чужие мечты вместе с черной пеной в сточную трубу, превращая обратно в забитого ботаника, весь день улыбающегося, не переставающего трогать свои губы, вспоминая умопомрачительные поцелуи до рассвета.
Мы ни разу не переходили ту мистическую грань друг — любовник, и я был тогда искренне благодарен Хоби.
Он выпустился, а я остался ещё на год за который произошло столько всего, что стыдно вспоминать. Но сейчас не об этом.
Судьба свела нас снова через много лет после окончания учёбы. И, наверное, мы должны были пройти всё это. Должны…
Курю прямо у самого главного входа, и наплевать на правила, достало чахнуть в общей курилке, когда на улице царит такая погодка. Рядом девушки из отделов белья и косметики перешептываются, обсуждая мой новый образ. Подмигиваю им, грациозно сбрасывая пепел, вызывая пищащие звуки умиления от стайки местных фанючек. Поправляю длинную, косую чёлку и подхожу поближе, сегодня хорошее настроение, а это значит, девчонкам не повезло. Будут трупы и, возможно, изнасилование, причём моё и походу групповое.
— Как жизнь? — тырю в наглую стакан кофе, пользуясь парализацией хозяйки. Так-с, ну есть среди вас кто понаглее? Времени на обед совсем мало, минут двадцать от силы осталось, секса хочется так, что аж зубы сводит. И если по быстрому, то прямо впритык. Так что…
— Тэхён-оппа? — та-а-ак, держать девочки. Не долго думая, хватаю за руку и тащу за угол, пока не передумала. Но судьба сегодня решила порадовать, поиграв на нервах.
Визг тормозов мешается с моим, да уж умею я орать, особенно матом. Облокачиваюсь на морду механического зверя, именуемого « Chevrolet Corvette Stingray», капая слюной зависти, и вглядываюсь в лобовуху, выискивая того суицидального пижона, попробовавшего задавить самого Ким Тэхёна. Вот только вылезет этот паршивец, я ж на американский флаг его порву, вот прямо по числу штатов. Жду, жду, ждуууу…
Да вылезать вообще собираешься, уёбище ты городское?! Ну всё, сам напросился, набираю в лёгкие побольше воздуха для праведного гнева и замахиваюсь — дверь плавно открывается. Стройная, спортивная фигура облаченная в шикарнейший дизайнерский костюмчик, с ходу определяю руку одного из японских мастеров. Поднимаю взгляд выше, а там… Там копна огненно рыжих волос и широчайшая улыбка, которую я узнаю и через тысячу лет.
— Привет, принцесса, — мужчина с грацией гепарда делает четыре шага, ровно для того чтобы очутиться в жалких двадцать сантиметрах. Ду-дух, ду-дух, ду… дух… Сердце подступает горлом.
— Хосока?!
— А я думал, ты говорить разучился, — меня подхватывают под полушария, словно пушинку, забрасывая на свои бёдра. Скрещиваю ноги на его талии, цепляясь за плечи, выцеловывая каждый сантиметр обожаемой мордашки. Как же я скучал по этому чудовищу!
— Хосока, Хосока, Чон Хосок! Черт возьми, не могу поверить, что это ты.
— А если так, принцесса? — мои губы накрывают, вынося все мысли прочь. Как мы очутились в его квартире я не помню, очнулся лишь после ошеломляющего оргазма. Мой первый в жизни минетный оргазм от мужчины. Могу сказать одно — все мои девчонки, даже вместе взятые, не идут ни в какое сравнение с умелыми губами Чон Хосока. И почему мы не делали этого раньше?
— Блядь… — мягкая кровать приняла как родная обессиленную тушку, — Хорс, это было… Это было… — слов нет, одни эмоции.
— Восхитительно? — подсказал рыжий, стирая с губ мутные капли тыльной стороной ладони.
— Точно. Хоби? — я мазнул взглядом по выпирающему вовсю через тонкую ткань стояку, — я сейчас должен тебе помочь, да? — чувство неловкости дикое. Вроде после подобного меж людьми не остается секретов, но это же Хо-би…
— Ничего ты мне не должен, — немного раздражённо. Чон откидывается на покрывало, закрывая глаза.
— Но как же?
— Вот так. Тэ, если мы продолжим… — Хосок как перед прыжком с вышки набрал воздуха в лёгкие, — я не смогу больше сдерживаться и тогда…
— Что тогда?
— Тэхён, прекрати! Мы не должны, — подскакивает, практически отлетая от меня в угол комнаты.
— Хорс, мы же не чужие и я знаю тебя, как облупленного, — обнимаю со спины, утыкаясь носом в огненные завитки. Нет, вот так просто снова потерять близкого человека, нет, нельзя. Не сейчас. Не так. Проклятие! Набираюсь смелости, теряя голову, разворачивая к себе, ловлю упрямо сжатые в тонкую линию губы. Кусаю, заставляя принять себя. Чёрт, трижды чёрт побери тебя Чон Хосок! Упёртый баран, не признающий ничего и никого, ни Бога, ни Дьявола. И уж тем более не желающий понять моих чувств.
Мы встречались несколько месяцев, он даже познакомил меня со своими родителями и я правда поверил, что нашёл того самого человека, с которым смогу построить отношения, да нетравиальные, не принятые обществом, но всё же отношения. Верил, что у нас серьёзно и я смогу наконец-то забыть Чонгука … Верил, что смогу перекроить себя, заполнив пустоту …Верил… Пока мне не сообщили о диагнозе. Рак, приговор или освобождение, каждый решает сам для себя. Чон Хосок исчез так же внезапно, как и появился, снова руша мой мир до основания. Он просто написал сообщение в сети одно единственное, простить за что я его не могу до сих пор.
В те времена много дров было наломано. Я честно не знал, как жить дальше, что делать и стоит ли вообще что-то предпринимать. В такие моменты человеку острее чувствуется одиночество. Кто-то закрывается в себе, прячась от проблемы или занимается самоуничтожением жалея себя бедного несчастного. Меня же потянуло на откровения. Я решился на каминг-аут. Нет общество меня не волновало, так же как и мнение друзей. Знал, кто мудрый, тот поймёт, а перед дураками и смысла расшаркиваться. Страшно было признаться матери. Я думал, если откроюсь, если признаюсь, то всё изменится, как по щелчку пальцев. Хоби поверит в мои чувства и вернётся. Если бы я знал тогда… Быть может всё могло быть иначе, вся моя жизнь сложилась бы иначе.
В тот день мы снова поссорились. Я не помню, что послужило причиной, накопившаяся усталость из-за постоянной нервотрёпки на работе или вечная тошниловка от приёма лекарств, но я вспылил. Она обзывалась и давила на гнойные раны в душе, расковыривая их колкими словами, и я сорвался. Сквозь слезы я орал о том, что чужие люди знают обо мне больше, чем родная мать. Что она думает лишь о своей жизни и плюёт на мои интересы. Господи, каким же я был жестоким, почему не смог как всегда пересилить себя, смолчать, а потом привычно отрываться в подушку. Слова лились сплошным потоком и от каждого последующего становилось всё гаже и гаже. Хотелось высказать всё, и раз и навсегда закрыть уже эту тему.
— Ты хоть раз поинтересовалась, как я живу, чем я живу?! Спросила, что мне нравится, а что нет?! Да и вообще, кто мне нравится?
— Я знаю, что у тебя есть кто-то.
— И? Ты даже не хочешь спросить, кто это?
— Зачем? Мне не интересны твои интрижки, но предупреждаю, если притащишь нагульного выблядка со своей шлюхой в мою квартиру — спущу с лестницы. В моем доме никого больше не будет. Мне хватило твоего отца, что таскал своих подстилок на нашу постель. Хватит с меня!
— Мам, я взрослый, я хочу семью, понимаешь?! Хочу быть любимым и любить!
— Посмотри на себя, какая семья, какие дети?! Сиди и не рыпайся, кому ты нужен со своей инвалидностью?
— Нужен! У меня есть человек, который меня любит, несмотря ни на что!
— - Несмотря ни на что, говоришь? А я? Попользовался и бросишь, как твой папашка? И ты мне рога наставляешь?
— Мам, ну что ты говоришь, как я тебе могу наставить рога? Я не твой муж, я твой сын и я хочу счастья!
— А меня спросил, хочу ли этого твоего счастья, а? Спросил, сколько я на тебя времени угробила, сколько ночей не спала?
— Я тебя не просил…
— Да что ты, я из-за тебя работу бросила, дома засела с тобой, а ты, неблагодарная тварь, такая же, как и твоя сестра.
— Прекрати, я устал от твоих постоянных упрёков, кто хочет делать добро, не просит ничего взамен и не напоминает об этом каждый день. Я устал от твоих криков!
— Я не кричу, я хочу донести до тебя.
— Что донести, что я должен быть всю жизнь один и цепляться за твою юбку?
— Я тебя предупредила, ноги чтобы чужой в моем доме не было!
— Мам, я люблю, понимаешь люблю!
— И?
— Тебе не интересно, кого? Может, этот человек младше меня, может это вообще мужчина!
— Что?
— Мне нравится парень, мам, и я сейчас не шучу.
По эмоциям на лице матери не возможно было понять, к чему готовиться тоже. Она нервно засмеялась, — ты что ж, у меня пидор? Так значит тогда с Чонгуком тоже всё было правдой?! И то изнасилование… Ты сам хотел, да? Боже, мой сын урод, жалкий отброс, голубой крови,
— Я не гей, мам, я би, это когда… когда и с девушками, и с парнями.
— Замолчи! Замолчи, я ничего не хочу слышать! Не хватало ещё и такого, мало мне позора твоя сестрица сбежавшая принесла, так еще и мой сын мать на хуй променял! Господи, да за какие ты меня грехи наказываешь?! — женщина взвыла в голос, пугая притихших соседей за стенкой.
Мне бы сейчас заткнуться, но меня уже невозможно было остановить, — а даже если гей, то что?! Я что, перестал быть человеком, какая разница, как я доставляю себе удовольствие.
— Заткнись, Боже какое это извращение! Как можно быть таким грязным?! Как только можно… Вы же оба мужики!
— Это ты извращенка, раз думаешь только о постели. А знаешь, что помимо секса есть ещё и чувства,
— Какие чувства? Какие могут быть чувства?! Чертовы педики, да за что это всё на мою голову?!
— Мама, ну пойми, я люблю его, он хороший. Давай я вас познакомлю и ты всё сама поймёшь?
Мать осела на стул, напряжение в воздухе становилось осязаемым. Ладонь поправила седые волосы и закрыла глаза, — а ты о его матери подумал, ты понимаешь, что ты совратил его.
— Я никого не совращал, он взрослый, совершеннолетний человек и его родители всё знают.
— Знают? — голос женщины вздрогнул, — какой позор, и как они?
— Ты хочешь знать, как они к этому отнеслись? — я подошёл ближе, перебарывая обиду, — я виделся с ними, они не против наших отношений.
Последняя фраза была лишней, я понял это сразу, по язвительному взгляду.
— Так и катись тогда к ним! Давай! Ты нашел замену матери, давай!
— Да что ты такое говоришь?
— Убирайся из моего дома! Вон! И не смей даже на пороге появляться, пока эта гадость из тебя не выйдет!
— Да и пожалуйста! — точка кипения, взрыв, я и вещи толком не успел собрать, просто закинул лямку этюдника на плечо и паспорт в рюкзак.
— Это не по божески, одумайся! Ещё есть шанс всё вернуть назад, отмолить грехи.
— Я его не брошу, а если тебе это не нравится, то это твои проблемы! — дверной замок, как назло, заел, прокручивая ключи.
— Бог уже предупредил тебя, думаешь, твоя болезнь просто так?! Это небеса тебя наказали за всю грязь, лучше бы ты сдох ещё в детстве! Хоть бы тебя рак сожрал окончательно, что б глаза мои тебя больше не видели.
Связка выпала из моих похолодевших рук. Дальше как в тумане, я бежал по улицам, задыхаясь от удушающих спазмов боли. Казалось, что кислород совсем исчез из моей вселенной, оставляя лишь морозный колючий ветер, бьющий по лицу. Слезы замерзали, стекая по оледеневшим щекам, а я всё бежал и бежал. Вот его дом, подъезд, набираю озябшими пальцами номер. Гудки. Дьявольски долгие секунды, превращающиеся в минуты, и складывающиеся в часы. Он не ответил, ни на один из звонков. Кутаясь в тонкий пуховик, хотелось верить, что он просто заснул и не слышит, но горящий свет в его комнате и силуэт застывший у окна, рушили все надежды. Гордость сдала позиции через почти два часа нахождения на морозе.
Телефон глючил от непривычных температур, — * пусти, я сильно замёрз, мать выгнала, я всё ей рассказал, а кроме тебя мне податься некуда.
Ответ пришёл через минут двадцать, все это время он был в сети, я видел как пару раз выскакивала надпись — печатает.
— * иди домой, всё кончено.
Коротко и ясно.
Всё.
Дорога домой казалась вечной. Под дверью меня ждала старенькая дорожная сумка. Теперь точно всё. И куда теперь? Мыслей ноль и столько же идей. В голове пусто и тихо. Знаете, самое хреновое, когда больше ничего не чувствуешь. Вообще ничего.
Очнулся в больнице, под тихие перешептывания медсестричек, — Такой молодой… так жалко… такой красавчик…
— Почему я здесь? — голос казался чужим.
— Господин Ким, вам стало плохо. Мы боролись за вас несколько дней. В вашем положение нельзя так перегружать организм.
— Да что вы мне все указываете, что делать?! И как вы узнали моё имя?
— При вас были документы, вы собрались в поездку?
— Да, на тот свет… — по лицу испуганной девушки, шутка была неуместной, — меня кто-нибудь спрашивал?
— Нет. Мы пытались связаться с вашей семьёй, — она запнулась, боясь произносить следующую фразу, — ваша мать, она…
— Я понял, можете не продолжать. Сколько мне ещё здесь валяться?
— Я приглашу вашего лечащего врача.
— Да, спасибо. И простите, я не хотел вам грубить.
— Не извиняйтесь, всё в порядке.
В больнице я пробыл больше двух месяцев. Каждый ёбаный день я ждал… А чего и сам не понимал. Ждал, что появится мой Хоби, зайдет в палату и, как ни в чем не бывало, сгребёт меня в охапку, прижмёт к себе и больше никуда не отпустит. Я как последний дурак надеялся на этот чертов хэппи-энд нашей лав-стори. Но его так и не случилось ни через неделю, не через месяц, ни через два.
Ждал, что моя мама позвонит. Просто позвонит и спросит, как я, как моё здоровье. Но она ни разу не набрала, сбрасывая мои. Поначалу, я каждый день терзал ее номер, потом стал реже, вскоре и вовсе перестал. Смирился? Нет… Просто устал… А через год случайно узнал, что ее не стало.
Сейчас мне за тридцать, но чувствую себя грудным ребенком, брошенным в роддоме. Терять родителей в любом возрасте больно. Если бы я тогда не признался, если бы не ушёл, попросил бы прощения? Чувство вины будет сжирать мою душу до конца моей никчемной жизни.
Дни сменялись месяцами, жизнь начинала приходить в хоть какой-то упорядоченный ритм. Болезнь отступила. Та самая милая медсестра, после выписки узнав, что мне некуда идти, предложила пожить у себя. Я согласился, выбора попросту не было. Мия оказалась весьма интересным собеседником и очень добрым человеком. Ночи на пролёт мы валялись на узком диване переплетая пальцы и тела и трепались обо всем на свете. И впервые за долгое время моё сердце стало оттаивать. Благодаря ей многие вещи стали понятнее и позволили посмотреть на ситуацию со стороны. Она помогла мне увидеть мир другими глазами. Глазами окружающих меня людей.
Вскоре восстановился на работе, оказывается хорошие работники всё же ценятся. Через некоторое время даже получил повышение, чему несказанно была рада Мия, считая своей заслугой.
Но всё хорошее всегда заканчивается, однажды она призналась, что влюбилась в другого. Сказать, что это было для меня ударом, не могу, где-то глубоко в душе я даже ждал этого. Да, у нас был секс и всё, никаких лишних чувств и это нормально ведь… Мы были одиноки и оба хотели тепла.
Собрав вещи, я тихо ушёл, пока она спала, решая проблему по-своему. Недавно видел её гуляющую с двумя малышами на детской площадке. Подойти смелости не хватило, да и зачем…
Сейчас…
— Может, расскажешь? — Мин отложил столовые приборы, крутя тонкое кольцо, — я умею слушать, знаешь же.
— Пока нет, не могу. Не сейчас…
— Хорошо, но поклянись, что не натворишь глупостей.
— Я похож на школьницу? И вообще, с какого хуя ты меня поцеловал?! Дважды, кстати, — блядь, вот снова он хитро щурится, облизывая фильтр, ой как меня ведёт от этого. И самое ужасное, что эта падла, чувствую, догадывается.