Однажды...

— Я понял, у меня теперь появилось новое хобби, спасать твою шкуру, да? — перед моим взором замаячила бледная, раздраженная физиономия Мин Юнги. — Иди на хуй, а? — кряхтя, поднимаюсь на локтях и снова падаю на постель. И какой, мать его за ногу волшебник, телепортировал меня сюда, — и вообще, долго меня не было? — Достаточно, чтобы навести переполох в наших доблестных рядах. Не каждый день, знаешь ли мужики, как кисейные барышни в обмороки падают. — Повторяю, на хуй иди, — попытка номер два также не увенчалась успехом. — Всегда пожалуйста, — и врач советовал пару-тройку деньков отлежаться. Так что болейте на здоровье, считай это внеочередным отпуском. Тем более у тебя, как оказалось есть доброволец-медсестра. — Ась? — Чимин, говорю, за тобой сегодня присмотрит, а мне на работу нужно возвращаться. Иначе совсем в голубую гвардию запишут. — С чего это? — смотрю с прищуром на ЮнгИ, еле сдерживая смех, — или мой рыцарь меня снова на ручках нёс? — Нет, блядь. Я тебя, распрекрасного принца, на собственном горбу, через всю автостоянку, а потом и до дома херачил. Чую выбесил таки. Чую скоро навешают мне люлей. Чую нужно сворачивать разговор в другое русло. — Так говоришь вернулся блудный сын, Чиминья? — У него был выбор? Вон валяется в отключке, я в него закинул пару волшебных таблеточек, скоро оклемается. Не знал что мелкие бывают такими впечатлительными, — указывая на небрежно сваленную тушку Мина в кресле. — А мне таких можно тоже таблеточек? — голова трещит, как после бодуна, нужно что-то делать, если так и дальше пойдёт, скоро в больничку снова прилягу, а этого сейчас мне хочется меньше всего. Юнги хороший мужик, как оказалось, мудак конечно, по большей части. Но у каждого свои недостатки, главное друг хороший. Вон как обо мне печется. — Поспи лучше, наркоша, вечером приду и дам тебе таблеточек. Только никуда не вляпайся за это время. Ок? — Постараюсь, — зеваю так, что аж скулы посводило, — мороженку захвати на обратном пути и пироженку, ну ту, имбирную, — ловлю испепеляющий взгляд, добиваю, — ну и на ужин там что-нибудь. — Как ты себя чувствуешь, лучше? — Пак Чимин, ну почему ты такой хороший и добрый ко мне? Чем я заслужил такое солнышко? — Бывало и похуже. Сколько уже натикало? — не разлепляя глаз. Такое состояние, что даже думать лень, не то чтобы… — Уже поздно совсем, Юнги звонил, сказал заскочит ещё кое-куда и приедет. — Надеюсь он за едой метнулся, жрать хочется, аж брюхо к позвоночнику прилипает, — для наглядности приподымаю край покрывала, чухая впалое пузЯко. И зачем мне в голову взбрело в тот момент посмотреть на Плюшечку? Перевожу взгляд от ошарашенно выпученных глазенок по его траектории на свой низ живота и ахаю синхронно. — Ёпти… — это Мин, как некстати вовремя зашёл, — вы это… Может мне ещё прогуляться? — Нет!!! — рявкаем в один голос, шарахаясь по разные углы дивана. — Тогда придётся, вам ребятки повременить с плотскими утехами. Я на групповушку не подписывался. — Мин Юнги?! — Что? — аки ангел воплоти, стоит святого из себя корчит. А по роже так и написано — именно его рук дело. — Потрудись объяснить почему я голый… там? — Правду или более пикантную историю? — и лыбится, гад, откусывая от выуженного из пакета багета, — вот вообще память отбило? Ты когда в следующий раз решишь сознание терять, будь добр, делай это в более чистом месте. И желательно без луж. — Очень смешно. — Не смешнее, чем твоя физиономия сейчас, — Юнги в миг посерьёзнел, — кто тот тип? Ты словно призрака увидел. — Так и есть. Призрака прошлого… Семнадцать лет назад Сделав в новеньких наушниках, подаренных перед отъездом мамой, звук на максимум, откинувшись в мягком кресле рейсового автобуса везущего меня, как обещалось в буклете в — «Лучший летний лагерь для ваших детей». Там же обещалось развить ловкость, смелость,  самостоятельность и конечно же подтянуть отпрысков в учёбе. Очередной развод родителей на лишнюю денюжку для школьного бюджета, но самое главное шанс вырваться таким же, как и я подросткам из-под вездесущей опеки и наконец глотнуть хоть капельку свободы. За окном который час пролетали сельские пейзажи, похожие один на другой, словно близнецы, навевая тоску. Идея познакомиться с соседом отпала сама собой, после первого взгляда. Погрузиться в мир собственных грёз под аккомпанемент обожаемой группы Nirvana, лучший выход. В такие моменты мой мозг отдыхал,  давая короткую передышку и порой преподносит самые гениальные творения на бумаге. Карандаш в руках жил собственной жизнью, подгоняемый вечным Куртом. Не знаю, как другие, а я очень хотел уехать подальше от родного дома. Родители подали на развод и теперь тихий, уютный мирок рушился, взрываемый нескончаемыми скандалами. Порой мне хотелось исчезнуть, лишь бы только не слышать их крики, и я исчезал, закрывался на чердаке, включал старенький плеер, заглушая музыкой негатив и уплывал на волнах гитарных переборов. И рисовал, рисовал, рисовал… Тысячи карандашных набросков, иногда даже акварели, но неизменно с одним и тем же изображением. Помешательство, скажете? Да, я и сам это знаю. Я сошёл с ума давно, ещё в начальных классах, когда его губы первый раз прикоснулись к моим. С тех пор прошло немало лет, но я помнил всё, каждую минуту проведённую вместе. Мой Чонгуки. Нас разлучили так внезапно, что мы даже не успели попрощаться, его семья в один «прекрасный» день просто исчезла из нашего города, не оставив новых координат. Как же я скучал, мама пичкала успокоительными, водила по психотерапевтам, ибо её сыночек вдруг стал замкнутым и практически перестал говорить. Так продолжалось несколько лет , глупые взрослые не знали, что я попросту не хочу ни с кем разговаривать, я был обижен на весь мир, лишившись любимого человека. Целовал ночи на пролёт кусок пластмассы на пальце и искренне надеялся когда-нибудь снова встретиться. Наверное на небесах услышали мои трепетные молитвы и послали второй шанс. Первым что я увидел по прибытию, выйдя из треклятого автобуса это лучезарную улыбку своего Гуки, стоящего чуть поодаль, встречающего вновь приехавших. Совсем взрослого, возмужавшего по сравнению со мной, но всё так же по-детски очаровательного. Господи Боже мой, верни мне разум!!! Первой мыслью было кинуться к машине и задушить в объятиях. Но пока я решался, он прошел мимо, безразлично окинув пустым взглядом. Не узнал! Нет, не может быть, как он мог меня не узнать?! Мой Куки, как же так? Колотящееся сердце заглушало звуки всего мира, отключая сознание. Может это мираж, может я ошибся? Бывает же?! И вообще в мире у каждого есть двойник. Не двойник. Сам, мать его, Чонгук собственной персоной. В этом я убедился темже вечер, когда застукал его с какой-то смазливой девчонкой, зажимающимся за кампусом. Блядь!!! Конечно, куда там мне до такой грудастой красотки. Стоять и пялиться на парочку, долбаным маньяком-сталкером, это всё что мне осталось. Сталкивать каждый день на построении и в столовке, стало сущим адом. Видеть любимые черты и не иметь даже возможности прикоснуться… Хуже наверное чувствовать себя жалким трусом, боящимся подойти и заговорить первым. — Эй, ты идёшь? — это мой сосед по комнате. Высокий, наглый, приставучий. — Да, — отмахиваясь, как от надоевшей мошкары. Вечно ему есть до моей скромной персоны дело. — Тебя ждать долго, ну?! — да ё-маё, ну что ж ты докопался, а?! Прямо жить без меня не можешь, да? Пристал, как дерьмо к подошве. — Иду, — сплёвываю горьковатый привкус лесной травы, перекатывая соломинку языком меж обветренных на полуденном солнце губ. Грифель на кончике карандаша, нервозно шкрябает пористую поверхность, совсем не предназначенной для подобных набросков, акварельной бумаги, складывая короткие штрихи в мягкие тени на рисунке. Ловлю малейшие изгибы,  перепады света на тонкой, словно прозрачной радужке глаз. Они не то золотисто-ореховые,  не то какие-то кофейные, не суть. Главное, что я не могу отвести взгляда от них, их нужно писать маслом, а не жалким огрызком канцелярии, так чтобы каждый мазок мерцал, переливался на холсте. Сглатываю слишком шумно, слишком жадно хватаю воздух, будто его сейчас не станет, отберут за ненадобностью, ведь призракам не нужен кислород? А я ведь и есть призрак, бестелесная тень этого неземного существа. И как угораздило так вляпаться? Хожу за ним следом, боясь быть увиденным, прячусь как какой-то преступник, боюсь признаться даже самому себе, как сладко сжимается сердце, как долбится в тесной клетке о рёбра, грозя раздробить их к чёртовой матери на осколки. Боюсь приблизится, теряя своё шаткое убежище, безнадёжно утопая в собственной трусости. Но больше всего боюсь посмотреть ему в глаза, боюсь пропасть в них навсегда со всеми потрохами. — Ким, ну!!! — карандаш хрупает меж пальцев, проклятие. — Иду. — Ну чего ты такой грустный? — вот надоедливый тип! — Отвали, — сбрасываю тяжелую ручищу с своего пока хрупкого плеча, ненавижу когда ко мне прикасаются. А Тэд это делает слишком уж часто, «ненавязчиво» домахиваясь до моего зада. Да, я уже давно немаленький, прекрасно понимаю подобные намеки. — Ну серьёзно, сколько будешь на того пацана пялиться. Может расскажешь? — Тэд хороший, несмотря на подкаты. Тэд очень хороший и может если бы не Чон… Тэд целуется совсем по-взрослому с языком, да и… Но чересчур любит совать свой нос в чужую душу. — От-ва-ли. — Да больно надо, ходишь весь тут такой загадочный, — обиделся видать. Да и плевать. Надоел. Может день без него поживу спокойно. Ага, сейчас… Плохая. Очень плохая идея. Очень-очень плохая идея наших старших отрядов объединиться и прогнать несчастных детей в совместный поход с ночевкой. Я отнекивался до последнего, даже больным прикидывался — не помогло. Даже слушать не стали, запихали по автобусам и увезли в ближайший лесок. Далее краткий курс выживания, а точнее пособие как легко и просто можно найти на свою задницу приключений. Разделение на пары и одна палатка на двоих в руки. Девочки с девочками, мальчики с мальчиками. Первый раз в моём лексиконе появились бранные, и настолько матерные обороты, а в кармане сигарета с запретной дрянью, честно вымененная на перочинный нож у старших. Ставить чертову штуковину, да разведение костра, не моя забота. Пусть напарник парится, кем бы он не был. А я лучше… Тело прошибло молнией. — Нас вместе поселили, привет. Ага, привет, я могу сказать своей крыше. Чон, сука… Ну за что, вселенная?! Вот так, легко и просто — привет, после стольких лет. — Холодно, да? Дрожишь весь, — странный он, то молчит, делая вид что я пустое место. То… Узнал или всё же нет? — Нормально, — если так и дальше пойдёт, свихнусь ведь или не сдержусь и поцелую. От одной только мысли, что мои губы могли бы прикоснуться к нему, вспыхиваю словно свечка. Раньше было проще, раньше не было тех грязных мыслей. И откуда в четырнадцать столько пошлостей в голове? — Сейчас костёр разведу, теплее будет, — ага, конечно, именно он мне и поможет, если только в нём меня и кремировать. Какой же ты Чонгук тормоз. Суетится, наверное у меня и правда вид не ахти. Собирает ветки, кидая в кучку, с неизменным покерфейсом. А у меня все мысли о том, каким он стал красивым. Теперь, так близко, сделай я один только шаг и можно коснуться, почувствовать. Ну что со мной не так?! Таким безвольным я себя еще не чувствовал. В паху ноет, крутит, поднимаясь тошнотой к горлу. Хорошо хоть футболка огромная, как минимум на три размера больше, скрывает моё позорное положение. — Эй, — теплая ладонь ложится на обнажённое плечо, в этот момент я возненавидел дурацкую привычку резать вещи, — живой? Что с тобой? Лучше бы сдох! Честное слово, мне сейчас даже скорая не поможет. Тахикардия такая, что сердце грозит взорваться. Долбит по вискам, как молот по наковальне. Не могу, не могу больше! Пошло оно всё… — Да нормально я!!! — срываюсь с места, как подорванный в темноту, сигая с обрыва. Сломаю шею, так туда мне и дорога, не велика потеря для этого мира. Сколько мучаться можно от этой долбанной любви? Вода в несколько метров надо мной, воздух выходит медленно, поднимаясь вереницей пузырьков, неведомая сила толкает наверх, сопротивляюсь с упорством камикадзе. Больно. Лёгкие наполняются речной жидкостью, больно до безумия. Тишина. — Дебил, урод! Ненавижу! Какой же ты урод! — в грудь долбят со всей силы кулаками, — сдохнуть решил?! А обо мне подумал?! Как мне потом?! Меня рвёт, освобождая организм от воды и песка, прямо на траву. Ледяные руки поддерживают под живот, обнимая сзади, помогая вытолкнуть всё. Из груди рвутся рыдания, пытаюсь сдержаться, не получается. Чонгук обнимает сильнее, утыкаясь носом в позвоночник, вызывая лавину чувств, она сметает всё на своём пути. Ору во всё горло, как я его люблю, ору так, что уши закладывает. Слезы льются по щекам, смешиваясь с слизью, вытекающей из горла. Не знаю сколько мы вот так просидели… Очухиваюсь лишь когда, с меня начинают сдирать мокрые насквозь вещи, даже нет сил сопротивляется, изнутри долбит холод, вырываясь наружу тихим скулежом. — Сейчас, сейчас, подожди, — он оставляет меня совсем голым, и беззащитным в кромешной темноте ночи, умывает из бутылки, обтирая тело чистым полотенцем, укладывая на плед, — сейчас Тэхёни~. — Тэхёни… Ты так меня раньше называл, — слабо улыбаюсь, — значит узнал всё же? — Узнал ещё там у автобуса. Придурок, какой же ты придурок, мой Тэхени~. — Тогда почему не подошёл, что за цирк? — голос кажется совершенно чужим, осипший, низкий. (Таким он останется со мной навсегда, позже врачи подтвердят атрофию связок, в следствии их надрыва. Лечение не помогло, лишь усугубило болезнь.) — Неважно. Сейчас уже не важно, — тупит взгляд, расковыривая ссадину на правой лодыжке, — имбецил пришибленный, так напугать меня. Скажи спасибо, что я занимаюсь плаваньем и хорошо ныряю, а то бы кранты, чуть сам не окочурился вместе с тобой. — Я тебя не просил меня спасть,  — тяну край махровой тряпки, прикрывая бёдра. Он слишком близко и это так смущает… — Заткнись, иначе назад закину, — отворачиваясь ко мне спиной, чиркает спичками, — угли даже остыли, теперь заново разжигать. Я за хворостом и не дай Бог тебе ещё куда рвануть, припадочный. Я поднял глаза в ночное небо. Там бездна цвета индиго и миллиарды огоньков далеких планет. На душе становится пусто и легко, словно вмиг унося все мои печали в эту неимоверную, чернильную мглу. Протягиваю руки и почти чувствую, как касаюсь ледяных кристалликов там в вышине. Узнал. Он меня узнал. Да теперь и желать больше нечего. Рядом затрещали сухие ветки, Гук ломал их о колено, бросая в костёр, шмыгая носом. — Чонгука~, — сил хватило только на поворот головы. В горле что-то булькнуло. — Да что б тебя, Тэ! Ну, не на покрывало же, — мелкий подхватил меня, заботливо поглаживая по спине. Откашлявшись, я наконец смог посмотреть в его глаза. Плакал, вон все красные, как у кролика, и ресницы слипшиеся. Может и правда переживал за меня? Нет, не может быть, наверное из-за ныряния. Точно… Ну не может он из-за меня плакать? — Спасибо, — утираю ладонью кислую слюну с подбородка, — прости меня. — Зачем ты это сделал? — голос вибрирует натянутой струной. Почему вокруг так тихо? Почти слышно, как по венам пульсирует кровь. Вместо ответа жмусь к его щеке своей, неумело обнимая. — Дурак, — чувствую, как дрожит, обвивая меня за талию, — дурак, дурак, дурак, — мы падаем на землю, не размыкая объятий. Тёплый. Пахнет дымом и тиной. Гладит по волосам, плечам, невпопад чмокая сухими губами моё лицо, слепым котёнком тычусь в шею. Мой любимый, знал бы ты как я скучал! — Дурак, — соглашаюсь. Робко отвечая на внезапное счастье. Он отлипает так же неожиданно, вновь разрушая песочный замок надежды, — у нас чипсы есть и немного шоколада, тебе поесть нужно. Давай, хватит валяться. В меня запихивают всё сразу, особо не заботясь о совместимости. А я и рад, да хоть яд, только бы из его рук… Пальцы у него все в крошках, перемазаны сладостью и такие ловкие, когда я их прикусываю, слизывая соль. Странное чувство, будто делаю что-то запретное и такое интимное что-ли. — У меня сейчас пузо лопнет, хватит, — откидываюсь на землю, блаженно щуря глаза, боясь спросить о главном. — Тэ, ты только не спрашивай сейчас ничего, пожалуйста, — словно читает мысли, — всё равно не отвечу ничего, — теплые губы мажут по костлявой ключице, лишая последних крупиц разума. — Мм? — Я видел у тебя сигареты, можно? — Там не табак, — кряхтя дотягиваюсь до валяющегося поодаль, потрепанного походного рюкзака. — Да что ты, — щурится гад, шустро выхватывая скрученную, самодельную сигаретку. Прикуривает мастерски, рисуясь передо мной. Снова валит на землю, нависая коршуном, передавая колечки в мой распахнутый от удивления рот. Накрывает незаметно, но качественно. Дым входит в лёгкие, вязко заполняя сознание. Хорошо… Сладкая истома, сменяется накатывающим желанием, возникая где-то внизу. Чонгук целует первым, отметая все мысли о неправильности. Мой первый взрослый поцелуй с любимым человеком, и первый косяк — отличное начало половой жизни. Его губы остро-солёные, с привкусом чипсов, податливо отдаюсь им во власть, оставляя на завтра мысли о том, где этот поганец уже успел научиться так, а главное с кем. Горячий язык пробирается к моему, лаская, играясь, я растекаюсь в неожиданно сильных объятиях, послушно повторяя незамысловатые действия, пробуя соответствовать партнеру. Выходит так себе, но я ж талантливый мальчик, да? Учусь быстро всему. И через минут пять, мой Гуки сам постанывает, борясь за главенство. Не уступаю, ловлю его нижнюю губу, посасывая. Руки шляются оголтело по телам, жадно исследуя, принося обоим судорожные стоны. Хочется сильнее, хочется отдать всего себя, хочется чтобы это не прекращалось никогда. Хочется навсегда… Промокшие шорты летят вслед полотенцу, куда-то в кусты. Откуда у него столько смелости, наверное за двоих, обхватывает две плоти кольцом ловких пальцев. А меня аж пополам скручивает от ощущений. Пытаюсь смотреть ему в полностью заполненные зрачками глаза, кричу что-не связанное. Невпопад отвечая на короткие поцелуи, больше похожие на укусы. Сдерживаюсь, но несколько рваных движений и наши животы мараются нашим, теперь уже общим семенем. Глупо улыбаемся, унимая спазмы всё ещё сотрясающие мышцы. — Охрененно, — практически одновременно и ржём, два обдолбанных, счастливых идиота. Засыпаем лишь под утро, в объятиях природы, под самым красивым рассветным небом в моей жизни. Утром мы вернулись в лагерь. Уже к вечеру за ним приехал отец. Я так и остался стоять на опустевшей дороге, крутя в голове сказанную им на прощание фразу: — Парни не могут любить парней, тебе показалось. Да, мне показалось. Показалось, что больнее в моей жизни не будет. Показалось, что меня могут снова полюбить.