Однажды...

Вглядываюсь в предрассветное марево, высунувшись по пояс в распахнутое окно. Душно, вязко, муторно… И почему, когда не нужно никуда спешить на меня накатывает синдром " бабушки " — бессонница? До рассвета полчаса и там в дали уже поблескивает приближающийся день. Ещё один бестолковый, бесполезный день моей беспутной жизни. Зажженная сигарета летит вниз на пыльный асфальт, уже после первой тяжки из-за протяжного мрмяу~. Мохнатая сука, решила напомнить о своём существовании весьма оригинальным образом, сиганув на беззащитно обнажённую спину хозяина. Шипю десятиэтажными на сиамское отродье дьявола, дабы не разбудить спящих парней. Хочется со всего маха швырнуть паршивца полетать на улицу, еле сдерживаюсь прямо. Вместо этого мило улыбаюсь, чувствуя, как острые когти медленно, но верно впиваются в кожу. — Сейчас насыплю покушать Люцик, — делаю над собой титаническое усилие, говоря как можно мягче, — слезь, пожалуйста, — ей богу, иногда реально страшно становится от этого зверя. Мнётся, сомневается сволочь такая, но раздирать мой позвоночник прекращает, перебираясь для удобства уже на плечи. Так и перемещаемся на кухню в позе буквы «ЗЮ», поверх которой гордо восседает мой господин. — Приятного, — плюхаю странно пахнущую жижу в миску, попутно ставя чайник. Кошак утробно урчит, набрасываясь на корм, искоса поглядывая на распахнутый холодильник в надежде на добавку. Демонстративно закрываю дверцу, перед самым носом, просто так, из вредности. Любимая чашка из прозрачного стекла, две ложки кофе, одна сахара, кипяток ровно половина и сушеный имбирь на кончике ножа. Ням! Да, я извращенец, удивлены? Не думаю. Чудом уцелевший позавчерашний кусок пиццы и тишина. Настроение понемногу поднимается. Рука по инерции тянется к скетчбуку, останавливаю себя на полпути. Не сегодня, просто не выдержу. — Чего не спишь? — сонный Чими подпирает косяк, взлохмачивая и без того торчащие в разные стороны волосы. Молча киваю в приветствии, также молча наливая вторую кружку, в шутку хлопая по коленке в приглашении. От приглашения отказывается, забирая из рук дымящийся кофе, становясь напротив. — Разбудил? Ну прости, это всё вот эта скотина, — тычу тапочком в кошачью наглую морду. — Ты правда в порядке? — ох, не люблю вот такие взгляды. — Норм, — в горле предательски пересыхает. Пью залпом остывшее пойло, смывая комок. — Мне Юнги рассказал. — Всё правда нормально, — резко прерываю тему. Новая попытка от мелкого закончилась поражением и моим ретированием в душ. Чувствую себя последней скотиной, но вываливать на кого-то всё это дерьмо не хочу. — Пусти! — настойчиво скребётся, даже не боясь нагоняя невыспавшегося Мина, — не пустишь, дверь с петель сниму, — всем бы такую смелость. Открываю, впуская маленький ураганчик в свою вселенную. С разбегу вышибает все мысли, впечатываясь в мои губы своими. Целует смело, именно так, чтобы я на минуту смог забыться. Старшие классы. Новая школа и новая жизнь. С нуля… Два с лишним года пронеслись, словно один день, один монотонный, нескончаемый, серый день. Развод родителей, переезд с мамой в другой город, вереница событий, не имеющих никакого отклика в душе. Я изменился, все это заметили, вытянулся, превратившись в весьма интересного молодого человека, даже приобрел некое подобие накаченных мышц. Ещё не мужчина, но уже и не прыщавый клоп, да на меня даже девочки стали обращать внимание, забавно было видеть их выражение лица, когда получали от меня отказы. Странный я какой-то, вон парни из штанов готовы выпрыгнуть, добиваясь вожделённых тёлочек, а на меня сами вешались, но вот там внутри ничегошеньки не дёргалось. Вот совсем ничего, даже намёка на взаимность. Ни-че-го. Перед глазами стоял чёртов Чон Чонгук. Снился ночи напролёт, заставляя позорно кончать в кулачок, а по утру бежать тайными партизанскими тропами в душ, чтобы мама не спалила. Не отпускал и днём, преследуя в каждом прохожем, мало-мальски напоминающем его. Я вымотался, сломался, но упорно ничего не мог с собой поделать. Или не хотел, что сейчас кажется более правильным. Как говорится: — на тебе сошёлся клином белый свет.       Курю на заднем дворе, вытягивая до фильтра уже вторую. У кого какой завтрак, у меня — такой. Травлю себя этой гадостью с тринадцати, и не потому что все мои сверстники дымят, нет, просто так и правда легче. Никотин действует быстро на молодой организм, особенно если выдыхать через ноздри, мой маленький секретик. Знаю сам, дерьмовая привычка, приводящая к воспалению слизистой и прочему, прочему, прочему. Знаю, но всё-же делаю. Уже привычка, уже никак… Глаза слезятся от дыма и такого безумного, будто надрывного весеннего солнца. Светит сука так, словно сегодня последний день вселенной и завтра оно взорвётся. — Ким, ты совсем страх потерял? — начинается, ну курю, ну прямо во время уроков, в наглую прогуливаю, так это моё личное дело, как портить свою жизнь. А вот, что наша главная гордость старшей школы здесь ошивается, это совсем другой вопрос. Да еще и не один шляется, с дрищём каким-то, да так ему что-то в уши заливает, аж жалко бедолагу. Подходят ближе, я уже заранее морально подготовился к нахлобучке, натянув для надежности на морду самую омерзительно-слащавую улыбку. Терпеть не могу этого пижончика, нашего дорогого медалиста, а самое главное любимого сыночка директрисы. А ещё самого ярого моралиста, считавшего своим долгом воспитывать половозрелых отпрысков «золотой» молодёжи, к коей я был причислен благодаря победам на олимпиадах по математике. Правильный он какой только посмотрите, весь такой холёный, ладный, высоченный, наверное на целую голову с лишним. Фигура раскаченная в клубе пловцов, где он сволочь такая главная звезда, плечи широченные, кулаки пудовые, ноги не хуже, одна подсечка и всё… пипец котёнку. С такими дружить нужно, но чёй-то не хочется. — Намджун-хён, какими судьбами? — от старания скулы сводит с непривычки. Не унимаюсь, — сигарету? — Ким Тэхён! — ого, чую сейчас пар пойдёт, чую ещё вечер добрым не будет. — Не? — с последней надеждой. А что, а вдруг пронесёт? — Попрошу объяснить почему ты пропускаешь занятия и поче........................................................ Связь с миром потеряна, в ушах какой-то шум, помехи из вне, перед зрачками цветные круги в перемешку с мошкарой. Потому что позади Джуна стоит мой любимый мальчик в пол оборота и так заискивающе робко, — Мони, можно я поеду сегодня на твоей машине домой? — и виснет на плече, как течная сучка. Блядь!!! Как такое возможно?! Откуда он здесь?! Не помню точно уже, как тогда добрёл до дома, глуша дешёвым пойлом, купленным в одной из лачуг, это его — «Мони, можно», дрянь последняя, да и пох. Пох, пох, пох! Той ночью вызывали врача, зафиксировав — алкогольное отравление, мама была в «восторге», отвалив позже «благодарностей» на год вперед. На учебу появился спустя четыре дня, из которых три провалялся на стареньком диванчике кухни, дабы до туалета быстрее было бегать, где находился мой верный белоснежный друг. Чёртова судьба и её вечные загибоны. Ну вот кто бы мог подумать, что после нескольких лет, вот так просто можно встретить свою несбывшуюся мечту и… Чона я видел часто, издалека сталкеря бездушное, прекрасное создание. Мы сталкивались взглядами не раз и не два, но он отворачивался и исчезал, снова. И так постоянно, выматывая последние нервы. Ведь узнал же, узнал! Тогда почему опять играет?! Моя душа не могла найти логического объяснения его выходкам. Ведь не чужие люди… Терпения хватило на пять недель, последней каплей послужила случайная встреча в как оказалось общей компании. Кто-то, что-то говорит, шумно обсуждая последние результаты баскетбольного матча, тычет в плечо спрашивая моего мнения, а у меня фокус сбит влево, где мой Гуки виснет на всё том же Намджуне. Ревность жжёт внутри, испепеляя былую нежность, растекаясь по венам раскалённой лавой, превращая в маньяка. Дожидаюсь пока останется один, зажимаю в раздевалке, — может хватит от меня бегать?! — что есть силы припирая его к стенке. Дергается как в припадке, отбиваясь от моих рук, — да что не так?! И только не нужно мне сейчас пиздеть, что не узнал! Ну же, Чонгук, мать твою, посмотри на меня хотя-бы. Умоляю, скажи, что это твоя злая шутка! Что ты просто испытываешь меня на прочность. — Отвали, Тэ, — взгляд бегает, как у наркомана, облизывается судорожно, отворачивается. Сучонок, отворачивается, будто там в окне интереснее. Интереснее меня, того с кем как сумасшедший целовался, кому дрочил, шепча романтичную чепуху. Интереснее того, кого оставил подыхать одного на пыльной дороге, ёбанного лагеря. — Оу, значит имя помнишь, это уже что-то, — не могу сдержать, как ни стараюсь, язвительного тона, — что ещё помнишь, любимый? — Дергается от последнего, замирает. Жду, как же тянется эта секунда. Подцепливаю упрямый подбородок, не поддаётся, прижимая его к ключицам. Бесит! — Не здесь, — еле слышно, сквозь сжатые зубы. — Хорошо, — немного отпускаю, тут же набрасывает на плечо сползшую лямку рюкзака, спешно оправляя одежду, — где и когда? Не хочу, не могу надышаться его запахом, тычусь носом в его тёмные, пропахшие потом волосы. — После уроков, заброшенный дом в конце улицы, — киваю на автопилоте, хотя ни черта не знаю ещё в этом районе и скорее всего заблужусь. Плевать… на всё плевать… Главное чтобы не обманул, главное чтобы пришёл. — Хорошо, — сглатываю, уходит так и не обернувшись, быстрыми, размашистыми шагами. Жду пока скроется за поворотом и только после этого оседаю на пол, просто сползаю по облупленной краске, сшелушивая её жёсткой тканью пиджака, закрывая глаза. Теперь можно выдохнуть. Не получается. Сердце пронзает острая боль, — Боже… На кончиках пальцев, ментально ощущается мягкость его кожи, поднося к своей щеке. Трогаю её, представляя его поцелуи. И кажется окончательно схожу с ума, теряя последние крупицы рассудка… Как я нашёл это место одному Богу только известно. Просидев там больше двух часов, передумал уже всё, даже самое бредовое. — Прости, меня задержали, — мнётся, переступая с ноги на ногу, всё так же не смотря в глаза. — Ничего, Чонгуки, — шаг, ещё один. Цель так близка и так желанна. Еле сдерживаюсь чтобы не накинуться и не придушить в объятиях. — Стой! — ладони ложатся на мою ходящую ходуном грудь. Когда меж нами остаются миллиметры. Разряды-импульсы пробегают по нервным окончаниям, — Тэхён, нет! — почти кричит, давясь собственной слабостью. Что «нет», ну что нет? Вижу, как дрожит, как расширяются зрачки, превращая радужки в тёмные омуты. Тону. — Зачем тогда пришёл? — дыхание перехватывает от близости, всё ещё не верится в происходящее. Столько лет безумия, рассыпается к нашим ногам, острыми осколками, — ну же, не молчи, а… Неужели нечего сказать? Гуки~, — скулю брошенным псом. Молчит, молчит сука. Таращит свои оленьи глазищи и молчит. Так бы и врезал! Нервы вибрируют натянутой струной, тронь и… — ну?! — толкаю в плечо. Дергается, отходя на шаг. Ещё одна минута и я сдамся. Пошлю всё, и сдамся. Не могу больше, честно, — Чонгук, я так тебе противен, да? , — более сильный толчок. По ходу, да, раз отворачивается, взлохмачивая коротко стриженные волосы, — ты не поймешь… — Да ну! И что же я такое не смогу понять, а? — смело разворачивая к себе, давя на горло, заставляя приоткрыть сжатые в одну полоску губы, накидываюсь на него с жадным поцелуем, так как давно хотел, мечтал. Вырывается, брезгливо утирая лицо от слюны, ловлю и снова целую. Рыпается с той же силой, только теперь по его щекам текут слёзы, — больно, любимый? Мерзко, гадко? А хочешь я покажу, как мне всё это время было больно, хочешь попробовать моё безумие?! — пробегаюсь подушечками пальцев по дергающемуся кадыку, нажимая до бурых пятен, наслаждаясь реакцией парня. Хочется ещё сильнее, чтобы остались отметины, чтобы навеки запомнилось. Отпускаю губы, склоняясь и кусаю что есть мочи, вгрызаясь в мягкие ткани, оголодавшим вампиром, чувствуя вкус крови. Вскрикивает, обмякая, в моих руках, сползая на пол. Нависаю, слизывая алые капельки, вылизывая солоноватую кожу, зацеловывая притихшую жертву. Господи, в кого я превратился… Гуки, отпусти мою душу, умоляю… Я не могу тебя забыть, не могу вырвать из сердца. Отпусти или прими меня. Смотрит затравлено, но не отталкивает, будто смирившись, что ещё больше выбешивает. Это он такой несчастный, да?! Он мученик невинный, серьёзно?! — Тэ, ты не понимаешь, таких как мы не любят. Нас не примут даже родители, — шипит от боли, но принимает из моих рук платок, прикладывая к месту укуса, — всё это неправильно. — Да посрать, что правильно, а что не правильно, посрать на всех остальных! Или ты боишься своего любовника? Так, так и скажи. Но знай я буду бороться до конца и мне глубоко параллельно чей он там сыночек, я тебя ему не отдам! Понял?!  — Ты о чём? Совсем крыша поехала идиотина, какой любовник, я не гей, ясно?! — Намджун, за которым ты таскаешься, как сучка, — о, я кажется задел нежные чувства моего мальчика, вон как глазами сверкает, — что, с ним значит можно?! — Джун мой кузен. — Что? — клинит. Мозг отказывается ломать, так идеально построенную логическую цепочку. — Тэ, он мой двоюродный брат. — Правда? — Боже, как же я противен сейчас сам себе. Унижаюсь, выпрашивая любовь, как какая-то маленькая девочка. Приплыли, Ким Тэхён, — Куки… — Тэ, давай забудем, что было в лагере и будем друзьями, как раньше, а? — натянуто улыбается одними глазами. — Но как? Как ты так просто можешь всё забыть? Неужели ты совсем ничего не чувствуешь? — Чувствую, но это ничего не изменит, — так просто и тихо, — и Джун… он, не позволит… Он всё знает, понимаешь?  Нам просто не выжить тогда здесь, — улыбается так грустно, что аж вешайся, — просто давай забудем, так будет лучше. Как же так, как любовь может приносить столько боли? Тянусь к искусанным губам, в последней надежде и не успеваю заметить панического блеска в зрачках. Удар по затылку. Темнота. Очнулся, когда в городе наступила ночь. Жутко кружилась голова, во рту пересохло настолько, что связки резало, а попытка встать не увенчалась успехом. Закрываю глаза, ощупывая ушиб, под пальцами противно влажно. Кровь за кровь, карма, чтоб её… И к гадалке не ходи, у Ким Намджуна хорошо поставлен удар. Чтоб его. Дни, недели, я потерял счёт времени. Я дал ему свободу, у меня не было выбора. Тот, кто ударил был явно не настроен останавливать свой план уничтожения. А Чонгук даже не попытался бороться. Вскоре вся школа с наслаждением перемасливала новость о нетрадиционной ориентации новенького. Думаете мне было дело до этого? Думаете для человека с раскромсанным сердцем есть дело до третьесортных сплетен, золотой молодёжи?       Длинный обшарпанный коридор, слишком длинный, нескончаемый для одиноко плетущийся фигуры. Галдящая на все лады толпа разношёрстных подростков враз замолкает, лишь стоит мне появиться в его стенах. Расступается, боясь любого, даже малейшего контакта, сторонясь как от прокажённого. Въедается брезгливыми взглядами, дотошно шаря по пылающему от стыда лицу, прячу глаза, но всё равно чувствую как изучают каждую потёртость и складку на старом изношенном пиджаке, ощущаю физически их отвращение. Перешёптываются, различаю только отдельные фразы. Слова режут тупым ножом, полосуют душу, оставляя уродливые, незарастающие раны, ковыряясь в них раз за разом. Не столько оскорбляют, сколько доканывают, расшатывая и без того нестабильную психику. Кое-как добираюсь до кабинета химии, заваливаясь грузным мешком, прячась под ворохом тетрадей, сейчас нужен тайм-аут, хоть пару секунд тишины, зарываюсь носом в сгибе локтей, стараясь просто дышать подавляя приливы подступающей панической атаки. Только не сейчас, Господи, только не в этих стенах, не под издевательские смешки заполняющие комнату. — Эй, пидорок, отсосёшь мне на большой перемене? — несильный, но ощутимый тычок под рёбро. — Много о себе думаешь, твоему отростку и маленькой перемены многовато, — даже не поднимаю головы. Смысл, если все они сейчас для меня на одно лицо. Хотя этот голос я узнаю из тысячи. Ким, мать его… — Шваль! — плечо обжигает удар ранца. Сука! Такими темпами я скоро превращусь в одну большую гематому. — Что, руками брезгуешь?! Не боись, гейство не так передаётся, оно вдалбливается через задницу, — подрываюсь, сжимая кулаки, — хотя знаешь, тебе это даже не грозит,  ни один мужик не оценит твои протухшие прелести. Ох, как он бесится. Как ходят ходуном желваки, ещё немного и сорвется. Ну, чего ждём урод, давай, ударь при всех. Ты же этого хочешь, всё ради дешевого авторитета, да? Ну! Буравит из-под сведённых широких бровей, раздувая ноздри. — Мужик может и не оценит, — вдруг меняется, ёбанный актёришка быстро находит самообладание, приподнимая ехидно уголки пухлых губ, — а вот одна малолетняя голубая шлюха,  — по коже пробегают разряды тока, приподымая тонкие волоски. Намджун подмигивает стоящим рядом, на выдохе — дверь. Одна из шестёрок обезьяноподобного вида , блокирует ручкой швабры единственный выход, для надёжности становясь на шухере. Кто-то сзади резко заламлевает мои запястья, давя на плечи с такой силой, что колени не выдерживают предательски подламливаясь. Чуть не пропахиваю носом, удерживают, не давая поцеловать бесчисленные отпечатки обуви. Лязг пряжки и истеричные возгласы женской половины класса, ломанувшийся дружным табуном в самый дальний угол, примерно представив цель сея представления. Гордо вскидываю подбородок, блядски облизываясь, толпа хочет представления — толпа его получит. — А не боишься втянуться, как твой младший братик? — даже в таком низменном положении пытаюсь оставаться на плаву, — вдруг так понравится,  что потом на девок перестанет вставать, а? — Заткнись, тварь! — Пощёчина на мгновение ослепляет, выбивая из реальности. Перезагрузка и снова смело вверх. — Слыхал про латентность? Тайные желания? Может это у вас наследственность, любить таких, как я? — Удар, но уже костяшками. Рот медленно заполняется кровью, сглатываю металлический привкус, привычно смакуя ставший неотъемлемой частью каждодневного пребывания в школе коктейль.  Пробегаюсь по кромке зубов языком,  проверяя их на целостность. Не даёт опомниться, бьёт прицельно в челюсть, размазжая ещё не зажившие после того  раза губы.  Сквозь шум взбесившегося сердца слышу щелканье камер на смартфонах. Скромные домашние девочки говорите? Ну да,  ну да… Уже представляю многочисленные репосты с их страниц, такими же слащавыми дурами, гомофобские комменты их парней с такими же куриными мозгами.  Ну что ж, видно именно таким будет мой звёздный час.   — Да сдохни уже, ублюдок! —  на этот раз бьют всем скопом, не давая уже передышки. Ты этого боялся, Чонгуки~?