Путь Травницы

Солнце сияло ярко, даже чересчур. Телега, нагруженная до отвала, катилась медленно, и так отчаянно скрипела, словно бы вот-вот хотела развалиться на части. Что-то бойко насвистывал себе под нос старичок-сморчок. Был он настолько стар, что я и вовсе не могла оценить здраво, сколько же ему лет. Больше всего он напоминал нашего лешего — такой же сивый, бородатый, низенький и веселый. Над его головой же, подобно рою духов, летали мухи. Они были такими же крупными и кусачими как настоящие волкодавы, а еще наглыми как пан голова Зославский. За время моего путешествия попортили они мне крови порядочно. А вот дед Помазайло от них, казалось, не страдал. Все только подсмеивался надо мной и моими тщетными попытками отогнать мух, обмахиваясь ивовым прутиком. Откеля его только взял? — А все же, не боишься-то поступать, внучка? — спросил Помазайло, видимо устав насвистывать одну и ту же мелодийку. И правильно. Она надоела даже мухам. — Боюсь, но выхода у меня нет. Без дара я что без глаз - слепая, — нехотя ответила я, невольно вспоминая бабкины слова. Как вспомнила о ней, так и вздохнула печально. Эх, Кветка, как ты там поживаешь? Небось, уже прокляла меня по десятому разу и за глупость мою и за самонадеянность… И правильно прокляла, кстати! Очнувшись пару дней назад в чистом поле без пожитков, денег и своего дара я могла запросто попасть в беду. Тогда, оказавшись вдалеке от дома и родни, я впервые почувствовала панику, захлестнувшую меня с головой. Это же надо было додуматься убегать из дому, не прихватив с собой даже горсти медяков! На мое счастье, проскитавшись в тот день по полю, к вечеру удалось мне выйти в небольшую деревушку, где я и встретила деда Помазайло. Мужик он оказался одинокий. Жил на самом отшибе, у небольшой речки-вонючки, и появлению незваной гости оказался рад. Как увидел меня, босоногую да уставшую – сам предложил остаться у него на ночлег. А там уж, в его небольшой хибарке, выпив и закусив малость, да погутарив выяснила я, что страдает дед Помазайло от грудной жабы. Тогда, желая хоть немного отблагодарить его за гостеприимство, я решилась приготовить ему бабкину настойку, что при грудной жабе хорошо помогала деревенским старикам. На благо, на соседском дворе нашла я мяту перечную, и шишки хмеля, и даже плоды фенхеля. Быстро нащипав всего нужного, я с упоением принялась за дело. Работала всю ночь, чтобы к утру выставить деду еще теплый настой. Помазайло растрогался до слез, и за помощь мою решил отвезти меня к своему куму, который как раз собирался в столицу везти свою дочурку. На том и порешили. Так вот теперь и еду, маюся неизвестностью. Грызет тоска по дому, стыд душит, да и припекает крепко. Не так как в родных лесах. От того солнцепеку мне и вовсе дурно сделалось. Хоть и на четвертинку, а все же лесной я крови. Крови лесавки. От того и жара мне была противопоказана. — И то верно! Смелая ты, Вольга, — пробормотал Помазайло. – Да только смотри, ходит в народе молва, что недоброе нынче в академии твориться… Студенты пропадают… — Пропадают? Как так? — я тут же заинтересованно повернулась к деду. Одна я оказывается тут не в курсе дела! — А вот так! Говорят, поступают и пропадают. А куда – неясно! — воскликнул, мрачнея Помазайло. — Ох, не в добрый час наш князь энту реформу затеял… Как бы не было беды… - Дед охнул, махнув неопределенно рукой. - А ваш кум свою дочку-то не боится отправлять? - А что, у него, думаешь, выбор есть? – зло прошептал Помазайло. – Думаю, этот закон потому и приняли, чтоб уж точно народ поступал! Чтоб статистику не портить… Наш князь совсем уж стар стал. Нет, чтобы разобраться, навести порядок в своей академии для начала! Дедок махнул рукой, смачно выругавшись. Я кивнула, соглашаясь с ним. Хоть как бы и не старался князь наш нынешний, а все только мешался. Хотел вот хозяйство недавно с колен подымать. Углядел, что соседи выращивают, да и попробовал у нас. А то, что не будет рис расти в степи без должного полива, об этом не подумал. И случился год голодный. Ни хлеба, ни масла, ни крупы. От того налоги подняли, многих по миру пустили. Долго тогда еще бабка ругалась на княжескую бестолковость. Только вот ничему промахи князя не учили. Выдумал он обязательную перепись населения. Как магического, так и немагического. От того вообще грызня пошла. Люди вдруг начали притеснять нежить, нежить обиделась — пошла нападать на людей. Насилу разняли, а все равно зерно раздору зародили помежь жителей. Теперь вот нет-нет, да и вспыхнет где-то недовольство, что только магам под руку усмирить. А теперь вот академия эта… Нет, бедовый у нас князь. Все на запад окно рубит, а о людях не думает. — Ты смотри, девка. Не обольщайся, что приедешь — и попадешь, - внезапно продолжил дедок. - Там сейчас конкурс будет такой, что закачаешься. И помни, что ректором там сам дядька нынешнего князя правит. От того и страдают многие. Ректор-то там еще тот охальник. Вроде и остепенился, а все его на кривую дорожку тянет. Его скандальные романы с ученицами нынче затмевают даже очередные слухи о пропаже студентов, во как! — А мне-то что с этого что? Пусть себе гуляет, коли свербит, — я поморщилась, вспоминая пана голову. Тоже вон при жене и детях. А все туда же лез. — А того, что ты уж больно симпатичная. Много в тебе той крови запретной, что и порядочного мужика может с пути праведного сбить, — осадил меня Помазайло. — Поступить-то может и поступишь. А вот сохранишь ли честь и достоинство… — Все-то вам бы языком чесать! — буркнула я гневно. — Лучше вот за дорогой следите и мух отгоняйте! Дед только хохотнул весело, взмахивая прутиком. Кажется, не обиделся ни на тон мой неподобающий, ни на гневливость. И хорошо оно. Посмотрела я на него украдкой, покачав головой. Не так-то и просто этот Помазайло. Даром, что под простака косит. И дар мой почувствовал, и кровь проклятую. От которой и сама я много бед знаю. Так уж получилось, что была у лесавок такая сила недобрая. Обольстительницы они по природе. Те, кто привыкли народ морочить, завлекать в свои сети, дурить. Бабулька иногда, поддаваясь лирическому настроению, рассказывала, как она простых смертных дурила. Бывало понравиться кто, она и напускала мару, и пропадал человек. Влюблялся без памяти. Про дом и семью забывал. Душу отдавал, только бы рядом быть. Бабульку такое веселило, меня — пугало. Хоть и на четверть, а была во мне той крови капля, что до безумия людей доводила. И хоть не умела я такие чары наводить, но подсознательно всегда людям нравилась. Безумия у них, слава всем духам, не наблюдалась, а вот вожделение — вполне. От того и напугали меня слова Помазайла. А ну, как и вправду ректор там такой, как говорят? Тогда может и подставить меня родная кровь. — Ты о дурном не думай. Не высовывайся главное, тихо учись, и никто тебя не тронет, — неожиданно заявил дед Помазайло. Обернулся, подмигнул так хитро, да и начал мух гонять, подстегивая неторопливых волов. Я только фыркнула в ответ. Чай уже не ребенок, должна справиться. Ежели жить хочу. Я ведь с самого момента заключения договора чувствовала на себе внимание Прядильщика. Иногда приходил он ко мне во сне, иногда и на яву чудилось мне видеть в ком-то знакомые черты его лица. Сердцем чувствовала, что наблюдает он за мной. Поначалу боялась я такого внимания, а потом и пообвыклась даже. Хоть и не понимала я причин такого интереса, а только знала, что скрыться от него все равно не смогу. Приходилось терпеть, не замечать. Покуда размышляла я о своем, тяжелом, Помазайло уже и подвел телегу к очередному городку. Небольшой, опрятный, он встретил нас въездной пошлиной и криком рьяного пивня. Пивень тот, что настоящий охранник в дозоре стоял, зорко осматривая каждого приезжего. При нашем появлении он хвост распушил, да как начал глотку драть, что насилу уняли. Хорошо хоть драться не полез. А потом уж и наступил час прощания. Помазайло быстро переговорил со своим кумом, да и вверил меня в его руки. А уж там суждено было мне свести знакомство и с дочерью этого кума. И в отличие от слов Помазайла, поступала она все-таки больше по своей воле, а не по принуждению. Красавица Авдотья Мнишек — а именно так ее звали, оказалась моей полной противоположностью. Дородная, невысокая, с крупными чертами лица и длинной, угольно-черной косой она выглядела впечатляюще. Батенька баловал ее сверх меры, от того на ее шее всегда блистало модное намысто, руки украшали перстни, а в ушах красовались сережки с каменьями полудрагоценными. Авдотья была купцовой дочерью, и не скрывала своего предвзятого отношения к людям стоящим ниже ее. Так, например, только завидев меня, скривилась она, будто чего кислого отведала. И рученькой пухлой еще махнула так, мол, убирайся прочь. Однако же рожденная свободной, гнуть спину я не спешила. Выпрямилась, задрала гордо подбородок, и прошла мимо, словно и не заметила гордячки. Авдотья разозлилась, конечно же. Батеньке жаловалась. Но тот, будучи мужиком простым ее быстро осадил. И так бы, наверное, мы и враждовали, коли бы не одно событие примирившее, а то и вовсе сдружившее нас... Дело было в одной из таверн, как раз расположившейся в небольшом городке на подступах к столице. Перед грядущим поступлением народу там было — тьма. И стар, и млад собрался в этот год, дабы поступать. Были такие как я — запечатанные, лелеявшие надежду вернуть силу. То были в основном старые знахарки, ведьмы, не желавшие до последнего признавать закон. А вот молодые наоборот шли охотно, даже не смотря на ходящие в народе недобрые слухи. Большинство думало о знаниях, которые получат. А вот Авдотья мечтала о муже. Будучи гадалкой, наворожила она себе короля червонного — человека знатного, богатого. И чудилось Авдотье, что богатые только в академии той и водились. От того молодую Мнишек не пугали ни охальники-ректоры, ни похищения, ни прочие досадные неприятности. В душе она уже мнила себя как минимум баронессой… Вечер тот был удивительно хорош. Прохладный, с заалевшим у горизонта небом и золоченой степной травой. На самом горизонте же уже угадывались крепостные стены столицы — Торранта. На них-то я смотрела, выйдя на крыльцо. Что же ждало меня там, за этими древними стенами? Мысль эта покоя не давала. Как и все еще снедавший душу стыд. Вроде бы уже и смириться надо было, а все никак не могла я поверить, что пошла супротив бабкиных слов. Вздохнув, почудился мне в порыве вечернего ветерка тихий смех, что больше на звон колокольчика похож был. Видать, опять Прядильщик развлекался следя. И что ему неймется? Не убегу ведь от долга, как бы мне ни хотелось… — Панна Вольга, панна Вольга, — на крыльцо выбежал мальчишка-помощник отца Авдотьи. Взволнованный и запыханный он схватил меня под руку, потащив в таверну со словами: — Там наших бьют… Помогите, панна Вольга… То, что наших бьют, я увидела и сама, стоило только войти. Только понять не могла, чего от меня требуется - Авдотья, вроде, и сама не плохо справлялась. Хоть и купечья дочь, а силу она имела богатырскую. Подковы вон руками гнула. От того расшвыривала она подвыпивших мужиков от себя аки поленья. И вовсе бы показалось, что ей та драка ничего не стоит, если бы не взмокшая одежда ее, да раскрасневшаяся физиономия. Видно было, что одна она супротив толпы не выстоит. — И чего же это на нее так поперли? — спросила я, все еще не решаясь лезть в драку. — Так нахамила она… Пану Бручке. Тятьки-то пока нет, она и заговорилась больно. Обозвала псиною облезлою, а пан Бручка возьми и разозлись. Я только хмыкнула в ответ. Что-то подобное я и ожидала услышать от пацаненка. То, что характер у панночки Мнишек был препоганый я отлично знала, а от того не понимала, с чего должна была за нее страдать. — Панна Вольга, прошу, помогите! - загундосил пацаненок. — Пока ж тятька приедет, ее ж, дуреху, изобьют! А вот то верно подмечено было. Впрочем, мне показалось, что то панночке Авдотье только на пользу будет. Как знать, авось и к людям подобреет? Однако же постоять в сторонке не получилось. Авдотью все же схватил пан Бручка. Высокий и матерый, словно и вправду волком был, он тяжело дышал, стирая с разбитой губы кровь. — Ну что, извиняться будешь? — прохрипел он, хватая Мнишек за ворот рубахи. Рубаха-то кстати была их дорогих, заморских тканей, но отчего-то треснула мгновенно, стоило только Бручке за нее взяться. — Мне ведь бабу бить не с руки… Грешно оно. Авдотья в ответ только плюнула. И тут же получила кулаком по физиономии. Бил Бручка не сильно, а все равно изрядный фингалище поставил. Тут уже поняла я, что стоять дальше морального права не имею. Ведь за первым ударом, поспешил и второй — в живот. — А ну стоять! — рявкнула я и сама подивилась силе своего голоса. — Чего девушку бедную бьете, а? Али гнева божественного не боитесь? — Гнева? Боимся! — хохотнул Бричка. — Да только уязвленная гордость требует отмщения. Ты себе иди девка, куда шла. И честным людям не мешай справедливость восстанавливать, а то и тебя малость разукрасим, чтоб не зазнавалась. Народ вокруг захохотал. А я сжала кулаки упрямо. Эх, не было бы печати моей — всех бы призвала к ответу. А так, видит, что девица простая, и грозится. Герой тоже мне! Поборник справедливости! — Вольга… — Авдотья еле разлепила заплывший глаз. — Вольга, помоги. Пожалуйста… Уж не знаю, то ли выражение лица ее, просящее, то ли голос умоляющий сработал, а я ринулась вперед. Первого оглушила чисто из вдохновения, а вот от второго сама еле живой ушла. Все же силушки во мне было мало. И не привыкшая кулаками драться, я только костяшки рук себе разбила, а заметно не преуспела. — Что, девка… Выдохлась уже? — поинтересовался Бручка, заламывая мне руку. А заглянув в глаза, ахнул, и улыбнулся тут же. Подло так улыбнулся, еще и облизнулся, все глаз с меня не сводя. А я задрожала, почувствовав гнев, что жаром прошелся по телу, остановившись где-то на кончиках пальцев, неприятно покалывая кожу. Жар был пугающим, необычным. За всю свою жизнь не доводилось мне подобного чувствовать. Впрочем, тогда времени размышлять на эту тему у меня не было. Мужчина тоже внимание на мое замешательство обратил. Даже хватку поумерил, позволяя мне вырваться. Отскочив, я, не задумываясь, тряхнула рукой, норовя все же согнать неприятное покалывание с пальцев. Последнее стряхнулось… ярко-фиолетовой молнией, что прилетела точнехонько в лоб Бручке. — Да она же магичка! — вякнул кто-то из толпы. А я так и замерла, рассматривая со смесью страха и недоумения собственные, подрагивающие руки. Жар прошел так же внезапно, как и накатил, зато пришла какая-то дикая слабость. На мое счастье, вдохновленные мужики бой прекратили, беспрепятственно позволив добраться до Авдотьи. А там уж и отец ее поспел, с магом дежурным. Пана Бручку и его припевал повязали, Авдотью извинится заставили, а на меня благодарностей не пожалели. Авдотья после, зайдя ко мне в номер, долго мялась, теребила полы платьица нового, а все же заговорила: — Ты прости меня, Вольга. Дура я, толку, что грамотная и богатая. Прости, что за человека второго сорта держала. Видать и вправду надо было, чтоб кто ударил посильнее, чтоб до меня это дошло. Сама сказала, носом шмыгнула и посмотрела так просительно. Я и замялась по первости. Не привыкла я от Авдотьи речи такие рациональные слушать. А как раздумала, так и поняла, что не держу на нее зла. Посмотрела на нее, обратив внимание и на синяк плохо заштукатуренный, и на в кровь разбитые кулаки, и на припухшую губу и решила, что человеку порою все же надо второй шанс давать: — Прощаю. Но ты только запомни, что люди, они всегда люди. Независимо от денег и положения. — Хорошо, запомню! - охотно поддакнула Авдотья, и тут же оживившись продолжила: - Ты же тоже поступать решила, да? А на кого? На магичку? Говорят, князь вот указ подписал допускать к обучению на боевом факультете девушек. Чтоб все по западным стандартам было! Говорят, очень престижно! — Травницей я буду, — буркнула я невольно кривясь. От одного упоминания о магах у меня засвербело в носу. Ну что же поделать, если у меня на них стойкая аллергия? Я вновь невольно покосилась на свои руки. Не заколет ли опять пальцы? Не выскочит ли еще молния какая? — Травницей? Странно, я уж было подумала… – пробормотала девушка. — А я вот гадалкой хочу… Только боюсь знатно. Дар-то у меня слабенький, а туда только лучших берут. Батенька конечно денег даст на поступление, но надолго ли я там задержаться смогу. Да и посмотрит ли на меня богатый и солидный, ежели я совсем уж неуспевающей буду? Уж не знаю, откуда в голове Авдотьи вдруг всплыли такие мысли, но уверилась, что порою кулаки действительно бывают полезны. — Дар и развить можно, — вздохнув, ответила я, вспоминая, что бабулька на сей счет говорила. — Главное — усердие, оно всегда окупится. Авдотья поначалу думала скривиться, но потом, передумав все же улыбнулась: — А ты умная. Умно размышляешь. Уж не станешь ли мне угрозой, мужиков приманивая? И вроде сказано это было в шутку, а я вздрогнула. Вспомнила слова деда Помазайло, подумав, что мне действительно не везет на собеседников. И всякий-то норовит под кожу залезть, самое сокровенное выведать! — Богатый, богатую искать будет. Родовитый, на безродную не посмотрит. А охальников я сама не жалую, так что и конкуренцию тебе не составлю, — все же решилась ответить я. — Что ж, раз так, то я довольна. Спасибо тебе за беседу, и не держи зла, ежели чего не того сказала, — Авдотья поспешно вскочила, поправляя оборочки на платье. — Ты не волнуйся, я батьке скажу, он и тебя протолкнет, куда захочешь. За добрые дела злом не платят. На том она решила закончить нашу беседу, тихонечко выйдя. А я же, прикрыв глаза, погрузилась в полудрему размышляя о своем, о наболевшем. Думала и об академии, и о молнии той странной, и о том, как деньги возвращать буду, и что бабуле напишу, когда приеду и поступлю. Так вот размышляя, я и заснула, вновь видя в своем сне лицо усмехающегося Прядильщика.