По наклонной

      «Снова», — думает Мидорима.       Бесит. Ему осточертело уже в который раз убирать за Такао, но он помнит их негласный уговор: не лезть друг к другу в прошлое.       И в душу.       Мидорима не сомневается в том, что странное состояние Такао объясняется прошлыми проблемами. Какими именно — он не знает. О нынешних проблемах они делятся друг с другом в очень странной манере, но все же делятся.       После каждого припадка Казунари в кухне грязно. Мидорима Шинтаро терпеть не может беспорядок, особенно в операционном блоке и в кухонной комнате. В прошлый раз, вспоминает Мидорима, Такао оставил открытую бутылку коньяка на столе и кучу окурков в пепельнице. Мидорима ненавидит сигареты: внешний вид, запах и образующийся пахучий дым. Ему проще извлечь экспансивную пулю* из мягких тканей человека, чем прикоснуться к упаковке сигарет.       Такао не вернул ему должок за прошлый раз. Мидорима выкинул сигареты вместе с пепельницей к чертовой матери и намывал руки с антисептиком.       Бесит.       Глухие шаги отвлекают Шинтаро от варки крепкого кофе, поэтому он останавливается, выключает плиту и смотрит, как Такао буквально выползает со второго этажа, неуклюже спускается со ступеней. Мидорима подмечает внешний вид Такао — довольно измученный и болезненный. Такао идет по стеночке заплетающейся походкой, пытается продрать сонные глаза. Сейчас он напоминает человека, которого сотрясает наркотическая ломка; Мидорима к своим двадцати восьми годам видел достаточно наркоманов.       Шинтаро задается вопросом: употребляет ли Такао?       Смотрит на убитого парня и понимает: нет, не употребляет. Другие физиологические признаки.       «Возможно, раньше», — догадывается Мидорима и одергивает себя. Его это не касается.       В кухне уже прибрано, и Казунари подмечает готовый завтрак, который стоит на столе, и две пустые кружки возле тарелок.       — Что, опять?..       Такао не любит завтракать. Ему по душе сидеть рядом и попивать кофе, чтобы взбодриться, особенно после недавнего происшествия, когда даже голод не смог заставить его притронуться к еде.       — Завтрак — наиважнейший прием пищи. Он дает силы на день.       — Да, да, — Казунари зевает, прикрывая рот рукой, и, как обычно, пропускает нотации Мидоримы мимо ушей.       Он видит, что кухня полностью чиста; не был уверен, что все убрал за собой.       — И еще.       Такао смотрит вопросительно на Мидориму, ожидая, что же тот скажет.       — Покажи свою руку.       «Блять», — думает про себя Казунари.       Он надеялся, что Шинтаро не заметит. А Мидорима теряется в догадках: как можно быть таким неаккуратным в перевязывании собственных ран? Он ясно видит небрежные, будто накинутые для виду бинты на правой руке, багровые пятна на ладони и то, как Такао эту самую руку прячет. У Казунари нет путей к отступлению. Такао понимает, что не отделается от него так просто. Уж если Мидорима заметил, то никуда не отпустит, пока лично не проверит и не перевяжет, как следует.       Такао послушно протягивает руку, отворачиваясь в сторону. Он здесь не причем.       — Где поранил?       Мидорима аккуратно разматывает и без того нетугую повязку, морща лоб от ужаса, и сжимает губы, чтобы не разразиться тирадой не самых приятных слов об умственных способностях Такао. Для него эта небрежность — адский ужас, такая халатность к собственному организму недопустима. Шинтаро не потерпит, чтобы у кого-то из его пациентов повязка не лежала на ране как ей и положено.       — Упал. — Такао продолжает смотреть куда угодно, лишь бы не на руки Мидоримы. Он не боится, но это заставляет ярче вспомнить прошедшую ночь.       — Еще и не обработал.       Мидорима со свойственной любому врачу строгостью констатирует факт отсутствия озабоченности о своем здоровье у Такао.       — Ты действительно как ребенок.       Казунари сжимает левый кулак и стискивает зубы. Он не ребенок!       Он не слабый и в состоянии сам о себе позаботиться.       Такие мелкие царапины его попросту не убьют, и смысла о них печься нет совершенно никакого. Такао знает, что такое настоящие раны, знает, как они горят и кровоточат. Ребенком он выжил, будучи сломанным с ног до головы, с ужасными гематомами, вымазанный кровью, испещренный осколками стекол автомобиля.       А сейчас — лишь ладонь.       Мидорима внимательно осматривает чужую руку и подмечает блестящие мелкие осколки в ранках и понимает: нужно спускаться вниз в его операционный кабинет с медицинскими инструментами. Без пинцета и антисептиков он Такао не оставит.       Завтрак так и остается стоять на столе нетронутым: прием пищи подождет, решает Мидорима.       — Идем.       Мужчина крепко обхватывает запястье поврежденной руки Такао и пытается увести с кухни. Он знает наверняка, что Такао будет сопротивляться — он до чертиков ненавидит то место, куда они направляются.       — Постой. Не нужно, это всего лишь царапина, — протестует Такао и пытается быть убедительным, но Шинтаро даже ухом не ведет; сам себе на уме. Казунари знает, что врачебные привычки очень закреплены в сознании Мидоримы, чуть ли не на подкорке головного мозга. Плюс ко всему, эти привычки отлично накладываются на его собственное представление о здоровье и его чертов перфекционизм. — Шин-ча…       — Такао, если не обработать рану должным образом, можно подхватить инфекцию. В область раны попадают микробы, которые начинают стремительно размножаться. Ты это понимаешь?       «Точно — врач до мозга костей», — констатирует Такао и не желает слушать этот медицинский бред.       — Вследствие того, что в области ранения начинают развиваться бактерии, обычно образуется сепсис. Сепсис может прогрессировать до септического шока, когда происходят определенные изменения в системе кровообращения и клетках организма, которые нарушают доставку кислорода и других веществ к тканям. Люди чаще умирают от септического шока, чем от сепсиса.       Мидорима говорит так, словно просто зачитывает теорию по медицине, но звучит все очень даже логично. Такао нечего ответить: он знает, что такое заражение крови и чем это чревато для организма, но продолжает сопротивляться.       Казунари очень сильно не хочет идти в операционную на цокольном этаже дома. Та же больница, еще и под землей.       Такао пытается вырвать руку из захвата, но выходит откровенно плохо, боль только усиливается; Мидорима предусмотрительно схватил его за больную руку. Мразь. Он знал, что Такао будет брыкаться и постарается вырваться; Казунари понимает, что он специально схватил его за раненую руку. Такао злится. У Мидоримы очень сильные руки и железная, мертвая хватка.       Казунари не собирается спускаться вниз и не собирается подчиняться Мидориме. Он – не вещь: взяли, схватили и потащили, куда вздумается. Собственное бессилие злит Такао еще сильнее. Он резким движением пихает ногой ногу Мидоримы, чтобы тот ослабил хватку, но в итоге сам чуть не теряет равновесие, а Мидорима сильнее сжимает ему руку и не дает упасть.       Рана открывается. Капли крови начинают собираться на поврежденной коже.       Шинтаро ничего не говорит, молча продолжает вести парня за собой, цокая языком. Он думает, что строгач* был бы очень уместен в подобных случаях. Он искоса оглядывается на Такао, следя за его движениями и выражением лица.       Оба настроены серьезно.       Такао злится и внутренне бесится. Ладонь начинает болеть сильнее. Он пару секунд идет послушно за Мидоримой, выравнивая шаг, а затем резко дергает правую руку на себя, надеясь выдернуть ее. Мидориму таким дешевым фокусом не проведешь, у него крепкий хват и намного больше выдержки, чем у Казунари. Такао шипит от боли. Ногти у Шинтаро стрижены коротко, как и полагается медикам, однако ладонью Такао чувствует, как они впиваются в поврежденную кожу.       — Достаточно промыть рану, разве нет? — недовольно уточняет Такао и прожигает в широкой спине дыру своим злобным, затравленным взглядом.       Его загнали в ловушку, и это приводит в ярость.       Мидорима замирает и медленно разворачивается к Такао, крепче сжимая руку.       — Такао, либо мы идем в подвал… — Для Такао эти слова звучат больше как угроза, чем предложение. Мидорима хранит в операционном блоке немереное количество всяких медицинских инструментов, каждый из которых норовит напомнить о днях, проведенных в палате в беспомощном состоянии. — Либо мы поедем в больницу.       Такао замирает.       «В больницу».       Мидорима ловко пользуется моментом, когда Такао мешкается от его слов, и толкает его вперед, к лестнице, ведущей в самую стерильную часть этого дома, и меняет их местами.       Единственный путь к отступлению перекрыт.       — Шагай.