По наклонной

      «Пиздец», — думает Мидорима, но молчит.       Такао умеет выводить людей из себя. И он не умеет принимать помощь. Никакую. Помирать будет, подыхать, как блохастая псина, но своего поганого рта не откроет.       Неимоверных усилий стоило Мидориме пропихнуть по лестнице Такао в подвал. Парень очень рьяно вырывался, норовя сбежать куда подальше из этого дома, но Мидорима с хваткой акулы держал того за руку, ни при каких действиях не ослабляя захват. Он знает: идти на поводу у Такао — нельзя, давать ему волю — нельзя, верить, что он позаботится о себе, — нельзя; научен горьким опытом. Он предполагал, что Казунари будет вырываться, как остервенелый.       Нет, он знал.       Прошлый визит Такао в операционную закончился паникой и хаосом, который Казунари устроил. Половина дорогих медицинских инструментов была раскидана по полу, большинство ампул с обезболивающим средством — разбиты. Мидориме пришлось менять бестеневую лупу-лампу на струбцине с подсветкой*, так как предыдущую Такао вырвал с корнем. Мидорима в жизни не видел такого ужаса в операционной комнате; даже заляпанная кровью и вымазанная другими человеческими выделениями, она выглядела стерильнее.       Мидориме пришлось прибираться после того, как Такао сбежал вверх по ступенькам, буквально вылетел из подвала. В тот раз ему нужно было обработать предплечье, и Казунари еще не знал, что его ждет максимально реалистичный вариант хирургической операционной.       Позже Мидорима обнаружил мерзавца на кухне с сигаретой в зубах и с бешеными глазами.       Этот случай и другие подобные ситуации натолкнули Мидориму на мысль, что Такао не переносит больницы. Даже больше — боится их до истерики, до безумия. Мидорима Шинтаро не раз задавался вопросом: почему?       И каждый раз прерывал свои размышления. Его это не касается. Очевидно, что неприятный опыт с больницами связан с прошлым Такао.       Но каким образом?.. Мидорима Шинтаро не знает.       В дальнейшем обработка ран производилась в ванной, но пинцета там нет с недавнего времени, и Шинтаро еще не купил новый — не оказалось нужного в наличии; у Мидоримы собственные требования к медицинским инструментам. Поэтому сегодня пришлось снова спускаться в операционную.       Мидорима усадил Такао на мягкий стул рядом со шкафчиком с медикаментами и инструментами, надавив на плечи. Такао подчинился, но до этого стоял как вкопанный, не смея совершить хоть какое-то движение, смотрел в одну точку — на упаковки димедрола*, аккуратно сложенные в медицинском шкафчике.       Этот едкий больничный запах насильно проникал в нос, вызывая лишь отвращение и неприятные воспоминания. Как же сильно он ненавидит этот запах.       Запах спирта, хлорки, растворов перекиси водорода и хлорамина*.       Для Такао все названия давно знакомы, запахи — привычны и ненавистны.       Казунари старается дышать медленнее. Такао не хочет здесь находиться, это место под домом Мидоримы вызывает в нем приступы паники. Если для других людей это просто неприятный, резкий запах, то для Казунари — яд. У Такао запах больницы и медикаментов ассоциируется с прошлым. Он понимает: это ненормально. Он — больной.       Но совладать с собой он не может. Проще от боли загнуться, чем переступить порог лечебницы.       Еще больше он ненавидит стерильность, которая присуща подобным местам: нигде нет ни пылинки, ни соринки, а операционный стол едва ли не сверкает под яркой хирургической лампой, и полы — вычищены и вымыты до блеска.       Мидорима понимает: надо закончить как можно быстрее; второго погрома в своей операционной он не потерпит, а Такао — не переживет. Парень точно окажется расфасованным по большим черным пакетам и вывезен на свалку, а его язык — чертовски длинный и болтливый — украсит коллекцию органов в формалине.       Мидорима подготавливает пинцет и антисептик. Чистое сухое полотенце и широкий бинт достает заранее.       — Руку.       Ладонь у Такао ледяная. Самого парня бьет крупная дрожь. Он старается ее унять, но безрезультатно. Он не выдержит, убежит как в прошлый раз. Руки у него трясутся, Такао пальцами даже пошевелить не может, будто вернулся с сильного мороза.       Такао хочется исчезнуть, хочет спрятать лицо в ладонях и зажмурить глаза, чтобы только не видеть это комнату.       Его персональную камеру пыток.       Его ночной кошмар.       Мидорима подмечает состояние Такао. Отвратительное. Дыхание учащенное, губы сухие, зрачки увеличены, лицо бледное, верхние конечности холодные. Мидорима проверяет пульс: повышенный. Мужчина смотрит на тихого парня перед собой и понимает, что надолго его не хватит. Надо начинать и заканчивать, как можно скорее, иначе Такао накроет приступом панической атаки.       Мидориме чисто с профессиональной точки зрения хочется узнать, что случилось с парнем в прошлом. Что вызывает в нем панические приступы? Шинтаро видел ровно восемь припадков; первый раз был сам по себе неожиданным, в дальнейшем Мидорима просто наблюдал за состоянием парня. Абсолютно никаких улучшений и ухудшений, стабильное истерическое состояние. Ненормальное состояние на грани панической атаки.       Мужчина выверенным движением разворачивает стул к раковине. Такао пугается и забывает выдохнуть. Сердце падает куда-то в желудок и тонет в желудочном соке. Мидорима осторожно промывает рану теплой водой с мягким мылом, словно родитель вымывает руки ребенку, которые тот заляпал, гуляя на улице. Со стороны Такао никакой ответной реакции. Мидориме приходится все делать самому. Он смывает мыло и держит чужую руку под проточной водой, затем — протирает ладонь сухим чистым полотенцем.       Мидорима осматривает неровные порезы. Пинцетом придется поработать. Он возвращает стул с пациентом обратно к медицинскому столу.       Шинтаро подмечает чужое волнение. Казунари хоть и сидит бесшумно и тщательно старается скрывать его, но скованность тела выдает обратное. Сдает парня с потрохами. И Мидорима гадает, чего же тот боится больше: больницы или подвала как такового?       Шинтаро Мидориму с недавнего времени интересует два вопроса: чем вызвано подобное состояние и насколько еще хватит самого Такао?       Вопросы чисто профессиональные; для Мидоримы это некий эксперимент, в роли подопытного — Казунари. Но знать ему об этом необязательно. У Мидоримы во время учебы в университете было больше всего хирургической практики. Психологической и психиатрической работе уделялось мало времени, и Мидорима понимает, почему это вызывает в нем интерес. Люди — хрупкие создания: человеческая психика подобна костям — одно слово и сломалась. Какая жалость.       Для исследования Мидориме нужен материал — пусть и с нездоровой головой, но желательно живой, без лишних травм и повреждений. Жалко будет потерять такой интересный экземпляр.       Пальцы у Такао мелко трясутся. Плохо и неудобно.       — Ладонь на стол.       Казунари не слышит его, он думает только о том, как бы поскорее вырваться из этого ада. Он метается взглядом по всей комнате, и каждый инструмент, каждая ампула, каждый медикамент напоминает ему о времени, проведенном в больнице. О мучительной боли, которую он пережил. Бесполезно. Все в этом помещении пугает его. Такао зажмуривает глаза, как ребенок.       И Мидорима это видит. По возможности он наблюдает за ним, а парень даже и не догадывается. Он живет в своем собственном мире и не замечает очевидных вещей.       Иногда Шинтаро хочется узнать, какие мысли появляются в его черепной коробке и какие воспоминания засели так глубоко в гиппокампе*, что Такао натуральным образом сходит с ума.       Мидорима самостоятельно кладет чужую ладонь на стол, включает свет на лупе-лампе и фиксирует ее положение, как ему необходимо для работы. С ювелирной точностью мужчина обхватывает первый мелкий осколок стекла пинцетом, слегка надавливая на розовые мягкие ткани, и вытягивает его, откладывая затем в небольшую чашку Петри. Осколок похож на маленький камень рубина; мелкие штрихи крови отчетливо выделяются на прозрачной поверхности.       Мидорима не впервые занимается этим: ему и раньше приходилось обрабатывать раны и похуже, по сравнению с другими случаями — у Такао мелкая царапина. Только раньше ситуации отличались тем, что его пациенты не боялись и вполне себе спокойно сидели, пока шла обработка. Иногда он позволял себе короткий разговор с пациентами, безразлично отвечая на их вопросы.       Такао же настоящее горе для врача. В операционном блоке из него и слова не вытянешь, а обычно он болтает без остановки, чем сильно действует на нервы. Иногда настолько выбешивает, что приходится повысить голос. Шинтаро помнит свою высказанную угрозу: однажды он точно отрежет ему язык и поместит его в банку с формалином.       Такао скованный и зажатый, гадать не надо, чтобы понять, что все объясняется его прошлым. Такао, ссутулившись, сидит с закрытыми глазами. С момента их прихода в подвал Казунари не проронил ни слова. Такао чувствует, что начинает задыхаться; вдох не получается глубоким. Лишь немного набирает воздух и тут же рвано выдыхает. Точно марафон пробежал длиною в пару десятков километров.       Под рукавом виднеются белесые полоски шрамов. Мидорима про себя отмечает — от стекла. Но эти раны явно не свежие. Очень старые, совсем затянувшиеся и скорее всего не беспокоящие. Такие практически у всех есть; в детстве очень легко заработать мелкие царапины от разных предметов или можно неудачно упасть, играя с друзьями на улице. Шинтаро не прочь бы спросить, откуда эти шрамы, чтобы отвлечь Казунари, но понимает и ценит его личное пространство. Сейчас Такао не настроен на разговор. Возможно, наверху, в доме, он бы ему и ответил, но в подвале — точно нет. Детство давно прошло, и, вполне вероятно, что Такао даже не помнит, откуда шрамы. Не удивительно, ведь он очень открытый и неаккуратный, когда дело касается его самого.       Осколок за осколком звонко сыплется в миску с периодичностью. Благо, их немного и они не слишком маленькие. С мелкими осколками было бы намного больше мороки. Капли крови поблескивают на свете лампы и кажутся еще ярче на фоне бледной ладони.       Такао кажется, что это светит не маленькая лупа-лампа, а целый прожектор, и он слепит ему глаза.       Такао не больно, точнее неприятно и мерзко; прикосновение пинцета заставляет толпу мурашек бегать по всему позвоночнику. Ему абсолютно все равно, как глубоко проникает пинцет.       «Быстрее», — думает Такао. — «Просто скажи, что уже все».       Казунари боится лишний раз повернуться или сменить положение ног; затекли. Боится лишний раз сделать вдох и выдохнуть. Он стремится занять как можно меньше пространства. Спрятаться здесь, на этом чертовом стуле, который так подло поставлен под яркими лампами. Такао хочет спрятаться в собственной тени, где-нибудь — только бы не находиться в этом медицинском блоке.       — Только не забудь, как нужно дышать, — напоминает ему Мидорима о важности кислорода для организма.       И зря.       Такао все-таки открывает глаза. У него взгляд такой немного бешеный, словно перед ним стоят те ненавистные банки с формалином и какими-то непонятными органами, и Казунари — их следующее содержимое.       Мидорима на ничтожную долю секунды поражается этой ненависти в глазах.       Затравленный взгляд.       Пустой. Прожигающий. Ненавидящий.       Прекрасные глаза.       Мидорима понимает: Такао хочет послать его, но не может. Внутренние страхи сковывают его горло невидимыми цепями.       Шинтаро кладет грязный пинцет на открытую чашку Петри, прижимает к чужой ладони чистое сухое полотенце; кровь идет, но ее немного. Это радует, значит, не придется тратить лишнее время. Мидорима подталкивает стул с пациентом к раковине и снова промывает рану с мылом.       Такао смотрит на собственные руки и чужие. Его мужская ладонь выглядит жалко в больших ладонях Мидоримы. Он всего лишь намыливает Такао руку, заканчивая обработку, а Казунари хочет ему врезать. Хочет в лицо ему плюнуть, ударить, пнуть ногой. В этом помещении Такао даже не может самостоятельно помыть руки, с ним обращаются как с ребенком.       «Ничтожество», — думает про себя Такао.       Мидорима не смел видеть его таким уязвленным. Он не имел на это право.       Такао просто хочет, чтобы это все поскорее закончилось, он вымотался. Безумно хочется спать, он не спал больше суток, и усталость дает о себе знать.       Антибактериальная мазь противная — густая и липкая. Такао подмечает, что при лечении Мидорима не жалеет лекарств. Даже для него. Он покрывает порезы на руке хорошим слоем антибактериальной мази и перематывает ладонь большим бинтом, полностью закрывая порезы.       — Зачем? — хрипло спрашивает Такао. Голос кажется совершенно чужим.       Казунари правда не понимает. Зачем Мидорима переводит на него мазь и чистые бинты? Все равно зарастет, и, возможно, даже не останется шрамов. Такао вспоминает, что порезы не казались глубокими. И не болели. А Такао, как собака, как уличная дворняжка: на нем всегда все быстро заживает.       — Чтобы исключить раздражение или загрязнение. Ладонь чаще всего соприкасается с различными предметами и поверхностями.       Такао все равно не понимает. Слушает и ни черта не соображает. Только смотрит на свежий чистый бинт, обмотанный на его руке. Удобно, не мешает.       Мидорима что-то еще говорит, Такао не слушает.       Казунари знает, что не заслуживает этого. Он не заслуживает того, чтобы о нем заботились.       Не достоин.