Печальный оптимизм

Глядя в потолок, звезд не увидеть. Но разве их он ищет? Разве их он выискивает в разломах и трещинах, в темноте и на рассвете? Мать стоит, сложив руки на груди, в своём цветочном халате, идущим в полный диссонанс с выражением её лица и собранными в хвост вьющимися волосами. Она смотрит на него с отвращением, её взгляд постоянно такой, Пак другого и не помнит. Эта женщина, кажется, всех вокруг ненавидит, и злость её не остывает ни на минуту. Она оглядывает его с ног до головы, словно выискивает, к чему бы прицепиться, и хмурит темные брови, слишком густые для женщины. Она всегда так делает, это как ритуал – искать предлог, какую-либо зацепку для отравы, стоит ей только поймать его у порога. — Пошел-таки по кривой дорожке? — не спрашивает, не утверждает, а скорее, язвительно выплевывает она. Кидает на него еще один раздраженный взгляд, поджимает губы и скрывается в большой комнате. Доносится звук шипящего телевизора, пинок по его пластиковому боку, переговоры по ту сторону экрана и снова шипение. Пак снимает обувь и как можно скорее спешит скрыться в своей комнате. Мужчина ловит его, когда та самая дверь уже закрывается. — Приходили с училища твоего, — не смотря на него, глядя куда-то, предположительно в сторону неработающего телевизора, осведомляет он, — искали тебя, спрашивали, в порядке ли ты, — голос его ровный, каким он бывает на собеседовании при общении с незнакомыми людьми, — просили прийти, иначе им придется принять меры, — договаривает он и исчезает из поля зрения. Дверь закрывается и Чимин сползает по ней с той стороны. Что он творит? Он ведь вовсе не трус. Он ведь просто... запутался. На эти мысли, словно на запах еды, отзываются их шуршания. Они повизгивают в подкроватной тьме и ждут, когда Пак бросит им ломтик их излюбленной пищи. * * * Ворота в учебное заведение, как врата в другой мир, встречают его приоткрытыми объятиями, обманчиво доброжелательными. Лицемерными. Холод мажет по шее, и Пак спешит спрятать нос в намотанном почти до глаз шарфе. Неприятное чувство растет с каждым новым шагом, а взгляды проходящих мимо отдают липкостью. Его будто осуждают, будто все уже всё знают. А значит, знает и он. Сердце заходится в быстрых ударах, качает кровь излишне усиленно, иногда Пак не успевает выдыхать и почти задыхается, скрывшись за тканью шарфа. До его плеча дотрагиваются, и он чувствует, как земля уходит из-под ног. Рыжий неосознанно хватается за стену, благо та оказывается рядом и пытается выпрямиться, делая вид, что просто споткнулся. — Баланс теряется, — говорит человек за спиной. Паку не нужно видеть его, чтобы узнать этот странный вид обращения, этот голос, который хочется и слышать, и забыть одновременно. Пак оборачивается не сразу, он медлит, делает вид, будто что-то случилось с собачкой на куртке, и это очень важно. С этим нужно разобраться как можно скорее. Это важная причина, чтобы не смотреть в глаза напротив. Его руку практически насильно отрывают от замка и тянут на себя. Длинные пальцы раскрывают его ладонь и чуть щекотно проводят по одной из линий на ней. Скользят по разветвлениям дальше. — Пятна растекаются, карандаш марается, и картина в конечном итоге испортится, если её не закрепить, ты знал это? — Пак не знал. Ему это никогда не было интересно. Он, неуверенно глядя на их руки, отрицательно качает головой. Сглатывает и медленно находит его глаза. А в них та самая планета, полная медуз, в них красота и погибель под трагичную композицию «Song». В них черным по белому его ошибки-пятна, те самые, растекающиеся. Слишком поздно их уже закреплять, не так ли? — Ты как всегда такой странный, — как можно привычнее отвечает он, игнорируя свист ветра в ушах, и сжимает его пальцы ненадолго. Отпускает их тут же и прячет пальцы в карман, показывая всем видом, что мёрзнет. А у Кима, босые лодыжки видны из протоптанной сзади обуви. Парень словно не умеет носить обувь правильно или уж скорее не хочет. Похоже, он еще и не знает, что такое носки. — Ты бледный, — говорит он, — болел? Болел? — Отравился, — не совсем врёт Пак. В рюкзаке за спиной что-то шелестит. Наверное, забыл выкинуть старые фантики, и те хрустят при определенном движении. — А я пытался найти свой ритм в этом аттракционе, но "соли Лития" сделали только хуже. Рад, что ты вернулся так вовремя, — его взгляд становится таким же тёплым, как и то самое какао у него дома. По слизистой скребется желчь, а к глазам подкатывают слезы. Не вовремя. Не здесь, пожалуйста. Пак ощущает себя омерзительно, словно только что вылез из местной свалки и от него разит. Он хочет попросить Кима не трогать его, отойти подальше. Не пачкаться в нём. Боже мой, он хочет попросить его не смотреть с такой нежностью. Не смотреть так, словно в Чимине заключено его спасение. Хотя на самом деле в нём может быть лишь разочарование и погибель. На фоне доносится звонок, а опаздывающие вбегают скорее в двери, пытаясь успеть до того, как придет преподаватель. Тэхен не обращает на это ни малейшего внимания, будто в данный момент не существует ничего, кроме стоящего напротив него парня. Пак виновато улыбается и как можно непринужденнее напоминает, где они находятся и куда не помешало бы поторопиться. Пальцы немного дрожат и он вонзает их в собственные ладони, пока Тэхен неторопливо плетется позади, не произнося более ни слова. Рыжий заходит в нужную дверь, к его удаче, преподавателя ещё нет. Как можно незаметнее парень проходит к своему месту, на автомате здоровается с некоторыми ребятами, садится и поворачивает голову к тому, кто сейчас лежит, спрятав лицо в согнутых руках. Чон его не видит, и Пак чувствует от этого некоторое облегчение. Значит, не придется говорить с ним прямо сейчас, что-то объяснять и, возможно, лгать. В помещение заходит преподаватель, здоровается со всеми, а Чимин скользит взглядом по первому ряду и не находит Кима на месте. Осматривается вокруг, может тот пересел куда, но парня здесь нет. А Пак не проследил, вошел Тэхен за ним или нет, слишком занятый раздумьями обо всём сразу. Чон чуть дергается сбоку, но голову так и не поднимает, к его удаче, мужчина у доски не обращает на них внимания. Пак подпирает лицо ладонью и задумывается о том, что говорил Тэхен ранее, а именно о некой «соли Лития». Что-то из химии вроде? Периодической системы? То ли значение, оно несет в словах Тэ? Может, это очередной завуалированный термин из справочника творческой личности? Или что-то посерьезнее? Чимин перемещает взгляд на темную макушку, покоящуюся рядом, и попадает в плен темных глаз, смотрящих на него со своего полулежачего состояния. Черные зрачки бегают с одного глаза рыжего на другой, не кажется, что он злится или обижен. Скорее немного обескуражен и у него есть вопросы, которые он непременно задаст, когда прозвенит звонок. Чимин пытается улыбнуться, смещает взгляд обратно на преподавателя и записывает некоторые из его слов. За окном пролетают листья, желтые, красные, серые, неживые, оторванные от дерева. Ветер гоняет их, как ему заблагорассудится. Голос мужчины становится совсем монотонным, тот всегда таким был? Как многого он еще не замечал? Они скребутся тихо, но Паку не надо прислушиваться, чтобы услышать. Они скребутся на дне чужих рюкзаков. По ноге проходит легкая судорога, сжимает все суставы в хватке и тут же разжимает. Пак чуть морщится и разминает её круговым движением под столом. Они пищат всё ближе. Чон, так и не поднимая головы, подвигает к нему свою тетрадь, держа палец на последней странице, намекая, что нужное написано там. «Что значит та записка? Я сделал тебе больно? Где ты был все эти дни?» Вопросов много, что ожидаемо, а позже, подозревает Пак, их станет ещё больше. На половину из них, он сам не знает ответа. На другую – не хочет отвечать. Иногда слишком трудно объяснить всё словами, кажется, что таких слов и нет. Или становится страшно, что тебя не так поймут, и поэтому легче и вовсе промолчать. Жаль только, что чаще бывают случаи, когда такое не прокатит, и объясняться всё равно придется, как бы ни хотелось замалчивать. Пак сжимает ручку в пальцах и смотрит на эти вопросы, сжимает слишком сильно, доносится тихий хруст и острый пластмассовый край сдирает небольшой слой кожи на подушечке пальца. Кровь вылезает бусинкой и тут же застывает, так и не скатившись по фаланге вниз. Пак равнодушно растирает её в пальцах, уловив тонкий запах железа, краем глаза замечает приподнявшегося Чонгука, но не спешит заглянуть тому в лицо. Кидает сломанную ручку, не глядя, в рюкзак, заменяет её карандашом. «Мне стало плохо. Все эти дни я провалялся с отравлением». Пишет он и отдает тетрадь обратно её хозяину. Та возвращается вновь через пару минут. Преподаватель всё еще вещает на фоне, совсем как ведущий новостного канала. «Что это было?» Это он о сломанной ручке? Пак закрывает тетрадь и наконец переводит взгляд на его лицо. — Давай после занятий, в парке, — коротко кидает он шепотом и улавливает ещё один пронзительный визг под ногами. Неужели нельзя заткнуться хотя бы во время занятий?