Печальный оптимизм

Глядя в потолок, звезд не видно. Глядя в небо, впрочем, тоже. Пак смотрит, задирает голову до хруста в шейном отделе. И ощущает, как напрягаются мышцы, когда пытается сглотнуть. А оно над головой, подобно тине в подсыхающем озере, когда даже камыши вокруг больше не растут. Ибо жизнь почти иссякла, прыжок почти достиг могилы. Такое и оно точь-в-точь сейчас над ним. И ветви деревьев спокойны, ни ветра, ни единого дуновения, всё словно застыло, хотя он вроде как движется. Ткань неприятно натирает кожу там и здесь. Она вроде легкая, не жмет ему. И Пак не поймет, от чего так. Может, оттого, что принадлежит не ему. Может, оттого, что её не должно быть на нем. Его дом показывается впереди неожиданно быстро, Пак надеется, что выглядит лучше, ибо чувствует себя уже более или менее. Вечерний воздух и правда идёт ему на пользу, прогулка в целом, если быть точным. Он немного растрепанный, и цвет волос на его голове кажется ярче. Словно парень только освежил оттенок. Он улыбается, когда видит его, но не той улыбкой, полной детской непосредственности, а, скорее, той, что вылезает на лицо, когда наконец дожидаешься того, с кем был в разлуке. Тэхен раскрывает дверь на всю и пропускает его внутрь, скользнув взглядом по одежде. Пак же замечает, что парень снова босой. И ладно сейчас, беспокойнее, когда он расхаживает так по улицам или в училище. Ведь от ног все болезни, и Тэхен должен бы взять это в толк. — Прости, что задержался, — извиняется Пак, протягивая руку к мазкам на стене. Ким стоит напротив него и изучает его босые ноги. Под короткими пальцами рыжего – рельефы горных пород и всплески волн мешаются в единое творение, а неожиданное умиротворение гонит тяжесть и тревогу ненадолго. И не слышно крыс, разве что только гром за окном. Похоже, ещё и поэтому на небе ранее не было видно ни звезды, оно было затянуто тучами. Если прислушаться, даже можно услышать капли дождя, стучащего по выступам за окнами. Чимин не очень любит дождь, в такие дни, когда он у себя в комнате, они под его кроватью визжат особенно громко, что невозможно заснуть, и давление скачет с каждым последующим раскатом. Тэхен подходит вплотную, и Пак вдыхает исходящий от него, а может и не только от него, а от всей этой квартиры, аромат какао и красок. Как ни странно, они не вызывают дисбаланса или отторжения. Ему спокойно даже как-то. Странно спокойно, пока Ким не дотрагивается до его лица, обхватив длинными пальцами подбородок, пока не приподнимает его голову и не заглядывает в глаза. В его взгляде улавливается почти позабытая страсть. Страсть к жизни, влечение к действию, хотя еще только днём он казался поникшим, нерешительным, где-то свернувшим не туда, и странным, хотя последнее привычно, независимо от расположения. Пак нерешительно прикасается к его ладони и на секунду боится обжечься. Но они теплые, такие же, как аромат со стороны его кухни. За окном доносится очередной грохот, и Пак мелко вздрагивает, сильнее сжимая широкую ладонь. Философия жизни и смерти смотрит на него из разреза чужих глаз, и это поражает. Поражает, сколько всего в них ещё сокрыто. Нет края вселенной. Чимину всё еще самую малость тревожно в груди. Но с этим можно совладать. Пока ещё. «Нельзя сделать счастливыми всех». Нельзя. Чимин чуть приподнимается на носочках и сам тянется к его губам. Размывает стену, что ожидает решимости. Ким подается в ответ. И касается почти невесомо, проводит по чуть подсохшим губам, увлажняя их. Захватывает больше и углубляет поцелуй, притянув к себе за талию практически вплотную. И это всё, вдруг кажется до того правильным. Обыденным, тем, чего совсем не стоит скрывать или стесняться. Пак прикрывает глаза не сразу, отмечает длинные ресницы и чужое дыхание, что чуть отчаянно мажет у щеки. Чимин сам проводит по его зубам языком и ведёт по небу, раздразнивая и позволяя больше. Он еще раз прислушивается к тишине квартиры, нарушаемой лишь их общим дыханием, и только после прикрывает веки. Подмечает, как длинные пальцы прокрадываются под толстовку и футболку, как сжимают бока, ощупывая, словно проверяя на реальность. Опускаются на поясницу, исследуя границу разделяемую резинкой треников. На Киме широкая кофта с огромным вырезом, и ключицы, торчащие оттуда, вдруг не дают Чимину покоя, поэтому он отрывается от губ и плавно опускается ими ниже, проводит языком по изящной косточке, будто пробует на вкус. Замечает чужое возбуждение под тонкой тканью шорт, и своё собственное, наливающееся ответной тяжестью. Он знал, чем это обернется, еще тогда, в столовой, пообещав прийти. Он понимал, на что соглашается с этими словами. И стыд, и тревога, и всё это всё еще в нём, и может дело в таблетках, но сейчас они, похоже, впали в небольшую кому внутри. Пак думает, что и пусть. Пусть пол под ногами проваливается и не учит его ничему, сейчас и здесь он совершает очередной прыжок, чтобы дотронуться до медуз, и да, вполне вероятно, что позже те обездвижат и убьют его без лишней грязи, удивляя своей красотой и странностью до самого последнего вздоха. Что совсем и неплохо, в общем-то. Лучше так, чем быть разодранным ими. Пак отрывается от его кожи неохотно и тянет с себя толстовку вместе с футболкой. Ким тоже не стоит столбом: стягивает кофту через голову и проводит языком по губам, разглядывая тело Чимина, как произведение искусства. Ненадолго становится не по себе, когда он смотрит так, и хочется закрыть глаза напротив ладонью. И Пак не знает, что руководит его мыслями в тот миг. Он хочет потеряться и не думать. И чтобы все те ненужные мысли не лезли в извилины, заставляя истекать внутренним кровотечением стыда и горечи от совершенного не так давно поступка. И не одного. Вновь напоминая, что всё же было. Было, и хрен так просто избавишься от этой истины, но ты всё же попробуй. Вот он и пробует. Притягивает Тэхена к себе за шею и целует, исследуя его рот с новым рвением, словно время поставили на таймер, и секунды неумолимы по отношению к ним. Ким слегка толкает его назад, и рыжий спиной может прочувствовать все эти мазки и сдвиги стихий и горных ландшафтов на стене. Чимин выдыхает ему в губы и ловит себя на мысли, что желает скорее избавиться от лишних деталей одежды на теле. От них всё еще чешется кожа, и звоночек звенит в голове, напоминая, что не его. Не его они вовсе, все эти тряпки, и в мыслях того, кому они принадлежат, сейчас хотя бы быть не должно. Прошу, пожалуйста. «Он ненормален». Нет, Тэхен просто видит мир по-другому. Он есть целая планета и обитель медуз. Он – абстрактное возрождение и погибель в четыре минуты и двенадцать секунд. И понять, попытаться даже, многим просто не дано. Ну что же, и не стоит, значит. Ким с причмокиванием отрывается от него и тянет за руку в спальню. Пак краем глаз вылавливает «Печальный оптимизм» на одной из стен, когда они проходят мимо гостиной. Улавливает глубинные процессы бытия где-то в закоулке направления и цвета, где-то, где, опять же, видеть дано не всем. Они доходят до кровати, и Чимин сам наконец стягивает с себя чужие треники и боксеры, отбрасывая их, словно те заразны, и ощущает на смену холодок на голой коже. У него уже достаточно стоит и тянет, скрючивая тяжесть внизу живота. Пак обращает внимание на синеватое пятно у себя на бедре. Интересно, существуют ли на планете Кима синие медузы? И если нет, то позволил бы он остаться одной такой у себя? Рыжий не сразу замечает, как Ким, раздевшись догола, подкрадывается ближе. Переключает его внимание на себя, утянув в очередной поцелуй с привкусом тепла и сдвига в обыденности. Ким осторожно нависает над ним и трется своим возбуждением об его. Срывает тихие стоны, и свои, и Чимина, позволяя пропускать их через себя. На висках Пака выступает пот, и ладони становятся мокрыми, а изо рта вылетает больше скулеж, нежели стон, когда длинные пальцы опускаются по животу и, обойдя член, вдруг гладят бедра с внутренней стороны. Гладят с внешней, прикасаясь почти невесомо к тому самому синяку. Пак мелко вздрагивает, когда раскрасневшиеся губы Тэхена влажной дорожкой спускаются ниже по его коже. Ким массирует одной рукой его мошонку, губами же доходит до того самого синяка, и рассыпая поцелуи по той области, посылая небольшие разряды по всему телу, уходит во внутреннюю часть. Не спрашивает, откуда эти синие медузы на нём появились. Не спрашивает сейчас вообще ни о чём. Чимин гладит его по волосам, покуда достаёт не привстав, затем хватается за простынь и ненадолго отводит глаза, отмечая мерцание за окном слева и капельки дождя, разъезжающиеся дорожками по стеклу. — Тебе страшно? — голос низкий, бархатный, приятный, словно кашемир, только не на ощупь, как принято, а на слух. Страшно ли ему? Он прислушивается. Почти тишина. Почти спокойно. Страшно ли? Нет, только больно. Боль эта внутри отдается глухими ударами об огромный барабан и скрипит в полу под тяжестью шагов. Она странная, боль эта. Как океан не изучена ещё как следует и скрывает множество тайн за толщей темных глубин. «А что тебе вообще нужно для счастья?» Кто ставит на повтор тот диктофон в его голове? «Пистолета с одной пулей будет достаточно». Нет, недостаточно. Пожалуйста, не надо. Пак притягивает парня за шею, чтобы лицо близко-близко, и перекрывает путь к отступлению, захватывая губы в плен, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он скользит руками по позвоночнику, по обманчивой хрупкости. Оглаживает довольно широкие, при всей этой видимости, плечи. Изучает подушечками тазовые косточки, рисует на них планеты в далекой галактике и соединяет их между собой, как на предпоследних страницах в тетради. Приоткрывает глаза, затянутые дымкой возбуждения, отрываясь на секунду от губ, опускает взгляд на его грудь и находит медузу. Не под, а всё же над сердцем. Обещает себе, что впредь не забудет этого. Не перепутает. — Я буду осторожен, — шепчет Ким ему на ушко, прикусив мочку. Уходит ниже, лизнув один из сосков по дороге, заставляя Пака схватится за его голову и чуть оттянуть красные волосы. Опускается до пупка, обводя языком по контуру круг, и отрывается от него ненадолго, располагаясь между ног Чимина поудобнее. «Я буду ждать». Не надо. Пак прикрывает глаза и выдыхает сквозь сомкнутые зубы. Открывает их и находит Кима, снимающего колпачок с какого-то тюбика, как сразу понимает рыжий, для смазки. Приподнимает голову и не находит презервативов рядом. Возможно, Ким достанет их чуть позже. Возможно, он тоже решит, что так в нём безопаснее. И, возможно, даже задаст вопрос, который прилетит очередным ножом по точке стыда и осыпающейся, словно песочное печенье, гордости. И будет прав? Гром гремит совсем близко, казалось бы, прямо над головой, и на глазах вдруг выступают слезы. Так неуместно, невовремя, как, в общем-то, и всегда. Тэхён, вполне возможно, если заметит, решит – от испуга. Ведь первый раз, и прочее. А Чимин не знает, сможет ли когда-нибудь открыть ему правду. Или та выплывет наружу сама по себе, уничтожив всё, что могло бы быть и есть прямо сейчас. — В японской мифологии, есть поверье, — кинув в окно быстрый взгляд, заговаривает Тэ, заодно отвлекая Пака от непрошенных мыслей, — что землетрясение вызывает гигантский скат по имени Намацу, и я думаю, что гром – это тоже его заслуга, — пальцы Кима проходят по ягодицам, и Пак нервно сглатывает, ненароком хватаясь за ткань под собой, как за некую соломинку реальности, попутно размышляя об огромном скате, прячущемся за темными тучами за окном. Думает о его многотонной массе и о том, что гром, если Ким прав, – это, возможно, свидетельство его пробуждения, что если у них это так, то в Японии сейчас вполне вероятны землетрясения. Каждый раскат – это движение ската до следующей спячки, амплитуда в сдвигах земли в стране восходящего солнца. Каждый раскат – свидетельство жизни, которой им никогда не разглядеть за тучами, но они способны его услышать. Влажный палец ощупывает чувствительные стенки, почти мягко скользнув по звездочке ануса. И внешне может показаться, что все проходит как надо. Внешне всё идет очень даже неплохо, хотя было у Пака ещё только раз. Это всё, на самом деле, только видимость, потому что ещё с первым пальцем рыжего пронзает острая боль, и он еле сдерживается, чтобы не зарыдать прямо вслух. Пак отворачивает лицо и прикусывает губы, хватаясь за ткань до отсутствия притока крови к фалангам. Тихий скулеж все же прорывается сквозь сомкнутые губы, и слезы-предатели соскальзывают с глаз. Ему же должно быть легче, ведь было уже. Тогда почему всё происходит так? И какая эта на самом деле боль? Он не замечает, как к первому пальцу присоединяется второй, потому что всё плывет в притоке вибраций, в искажении лиц и недовольных гримас во внутреннем кинотеатре, билет на сеанс в котором, он ни за что бы не купил по своей воле. Тэхен шепчет ему об одном из Семи Богов Счастья, замечая его метания. О богах, олицетворяющих долголетие и мудрость, о том, что изображается он старцем с огромным лбом. Ким проникает глубже, он понимает все по-своему, но не вызывает отторжения, как и все эти мазки вокруг них на стенах. А Пак и не собирается его останавливать, лишь задается вопросом, откуда Тэхен так много знает? Когда он успевает всё это разузнать? Откуда в этом человеке так много всего? И человек ли он, или один из богов с планет и мифов, о которых рассказывает, пытаясь отвлечь. Боль горчит под языком, и раскаляется ниже наподобие железа. Чимин открывает веки и пытается привыкнуть, выловить его глаза. Блестящие сейчас, но не только от желания. В них так много всего, что Пак просто теряется. Пальцы массируют стенки с осторожностью, без спешки, однако это всё равно пока приносит лишь боль, и Чимина вдруг ужасает мысль о дальнейшем. Об ещё одной порции разрыва. — Мы можем остановиться, — говорит Тэхен, словно читая его мысли. Голос парня становится еще ниже, и Чимин не знает, что на это ответить. И не сказать, что не чувствует облегчения, когда длинные пальцы покидают его тело. Он зажмуривается, пытаясь настроиться на дальнейшее, не отступить. Пытаясь не зацикливаться на сердце, стучащем у самого горла. Но так и не дожидается ничего более, лишь чувствует дыхание у паха. Неохотно открывает глаза и наблюдает, как Тэхен улыбается ему, высовывает язык, лизнув чувствительную головку. Затем обхватывает её раскрасневшимися губами и начинает посасывать, посылая по телу Чимина сигналы блаженства взамен страху. Он вбирает больше и заставляет ненадолго позабыть о прежней боли. Пак пытается не мешать, не хватать за волосы лишний раз, а только крепче сжимает простыню и тихо стонет, двигая бедрами навстречу. Чимин потихоньку расслабляется, поддаваясь удовольствию и предвкушая пик, всё же хватается дрожащими пальцами за красные волосы, сообщая, что готов. Тэхен отрывается, проведя языком по основанию, обхватывает головку ладонью, и Пак кончает, не в силах больше терпеть. Он тяжко вздыхает и наблюдает, как Ким опускается вновь и ведет языком по животу, обводит пупок, разводя влажные дорожки, вырисовывая невидимые, абстрактные пятна на его коже. Его широкие теплые ладони гладят бедра, сжимают ягодицы. И Пак знает, как несправедливо всё это по отношению к парню. На фоне, за окном, Намацу похоже пытается развернуться, прячась за толщами туч, и посылает по земле очередной раскат грома, свидетельствуя о себе. Чимин тянет Тэхена ближе, целует мимолетно, чуть лениво и заглядывает в бескрайнюю глубь его глаз, неизведанную вселенную медуз и легенд. — Я хочу тебя, — выдыхает он, чуть приподнимает бедра и трется ими об Тэхеновы ноги. Потому что так правильно. Пусть с ним придет погибель, если так должно. Чимин правда хочет его, несмотря ни на что, он знает, что хочет, пусть ему жутко и страшно от боли, от агонии, что режет изнутри, а может только от воспоминаний об этом. Как бы там ни было, Пак желает его. Он должен дать этой планете хоть что-то, хоть что-то на ней оставить. Хочется вновь видеть Кима улыбающимся как раньше, чтобы больше сиял, и поток его энергии не заканчивался, неожиданно оборачиваясь иной стороной, чтобы парень не выглядел подавленным, как тогда на остановке, в коридоре или в столовой. Не выглядел так, словно больше и не принадлежал себе всецело. — Тебе больно, — шепчет Тэхен ему в губы, размывая мысли, — очень больно, — и взгляд его мажет по лицу Чимина. И последнему хочется закричать, потому что в них не должно быть столько понимания. Опять. В них не должно быть столько чувств. Пак же испорчен. Он вымазан в их экскрементах. И мать права, нечего было ожидать от него чего-то еще. И черт с ней, с этой болью. Пусть разорвет его на части, если так он сможет быть всё так же близко. Сможет прикасаться к этой вселенной. И пошла она тоже нахрен, со своими придирками. Сейчас её здесь нет, как и их. — Я хочу, чтобы ты взял меня, — не сводя с него взгляда, произносит он ровным голосом, чтобы не проскользнуло сомнений. А Тэхен как-то странно, немного грустно усмехается, глядя в ответ, быстро целует в губы и опускается ниже. Пак ждёт, когда тот вытащит презерватив, но Тэхен ничего такого не делает, он лишь оглаживает его бедра, осторожно подтягивая их повыше, и Чимин чувствует его возбуждение между половинками ягодиц. Он осторожно направляет головку в звездочку ануса и молчит, неотрывно глядя в глаза рыжего. Пак не знает, чего именно Ким ждет, потому сам подтягивает ногами ближе, заставляя чуть войти в себя, выдерживает паузу, привыкая к размеру. Потолок над головой осыпается, ему кажется так, внутри словно множество камешков трется друг о друга, как в первобытные времена, пытаясь добыть огонь. Пытаясь напомнить о былом опыте. Тэхен толкается глубже, и камни становятся острее и режут, но не получают огонь. Невидимо кровоточат, разве только затем уступая место чему-то новому. — Двигайся, — просит Пак, пытаясь справится с этой непривычной заполненностью и диким жжением на первых порах. Что-то подсказывает ему, что, как только Ким сорвется на определенный темп, ему станет легче. Тэхен придерживает его за поясницу и потихоньку ускоряется, начиная вбиваться в определенном ритме. Боль искрится и гаснет. Кровоточит и закупоривается. Зарастает коркой и вновь выковыривается. Чимин стонет, не понимая: от боли или уже от удовольствия. Или ото всего сразу, переполняющего изнутри. Ким немного меняет угол проникновения, и вот оно, приходит то самое чувство, как в тот самый первый раз в этой квартире. Это чувство перебивает боль, прокатившись по простате, и Пак просит не останавливаться, наслаждаясь тем, как орган снова и снова проезжается по той самой точке внутри. Он забывает о потолке и о громе и не видит капель, бьющих по стеклу лишь сильнее с той стороны. Он сам идёт навстречу, игнорируя всё более редкие вспышки болевых искажений, прося, чтобы только Тэхен не останавливался. В этот момент Чимин способен отречься ото всего. Только он и Тэхен. Только удовольствие и окутывающий их полумрак. Кожа к коже, тепло и потрясающе приятно, несмотря на редкие искры в перерывах смачных звуков. — Тэхен, — тянет Чимин, когда чувствует, как невыносимо тесно становится внутри, стенки ануса плотно облегают член Кима, и тот рычит, слегка сжимая его ягодицы, наклоняется вперёд, резко сбавив темп. Дарит поцелуй, складывая его тело почти напополам, и так же резко выходит, кончив между ног, чуть забрызгав семенем ягодицы. Чимин тяжело выдыхает и устало расслабляет ноги, позволив тем вытянуться. Под ним немного липко, и боль возвращается вспышками, каплями инородного в прежде прозрачной воде. Проявляется цвет, и со звуком грома с той стороны накрывает его гусиной кожей. Пака не тянет блевать, хотя нечто горчит между нёбом, и внутри скрючивается странный узел из удовольствия и горечи. С глаз скатывается пара слезинок и теряется после непонятно где. Ему хорошо, но вместе с тем есть это «но», никак не дающее покоя. Ким не предлагает ему сходить в душ сразу следом за оргазмом, не говорит, что возбуждается вновь и ему лучше прикрыться. Он и сам не встает, чтобы направиться в душ. Тэхен лежит рядом, находит его за руку, что больше не сжимает простынь в намерении ее разорвать, подтягивает к себе и рассматривает короткие пальцы, как ювелиры рассматривают драгоценные камни. Как их вообще можно рассматривать при такой-то видимости. Тэхен раскрывает его ладонь и ведёт своим длинным пальцем по линиям и развлетлениям на ней. Чимин, повернув голову, следит за его действиями, привыкает и сдерживает внутренние порывы и всхлипы. — Еще скажи, что ты умеешь гадать по ладони? — слегка улыбается Пак, унимая волнение, чуть поморщившись от вспышки где-то в прямой кишке и того странного ощущения ниже живота. — Умею, — немного щекотно от его прикосновений, и говорит он так, что не поймешь, шутит парень или нет, — Линия сердца говорит, что трепещет от одного только моего появления, — он улыбается, и теперь-то Пак понимает, что тот шутит, поэтому тихо цокает и пытается забрать свою ладонь, но Ким не отдаёт, лишь перестает улыбаться. — Линия жизни говорит о трудностях, о выборе и сомнениях, связанных с этим. Говорит о страхах, живущих за видимым, — от его слов Чимину вновь становится не по себе, хочется прикрикнуть на него, чтобы не читал дальше, не произносил всего этого вслух. Но он лишь цепенеет и слушает дальше, стараясь подавить поднимающуюся дрожь и забить на боль в этом кажущемся ему временами не своим, диковинном теле. — Линия ума говорит о… «Отсутствии мозга, как и сердца, и костей». Пак выдергивает свою руку и шутливо щипает парня за бок, не позволяя её вернуть. Он не хочет этого слышать. Не хочет, поэтому разворачивается к нему боком и проводит по красным волосам, убирая их с глаз. Ким немного отстраняется, подтягивая одеяло и укрывая их. — Я думаю, ты – одно из воплощений Цуки-Юми, — рассматривая его лицо, делится Тэхен в своей извечно странной манере. — А кто это? — интересуется Чимин вместо «откуда ты все это узнаешь?» или «Когда успеваешь?». — Это Бог Луны из японских легенд, — шепчет парень, — во время одного из эпизодов ослепительных подъемов я помешался на мифологии и легендах Японии, наравне с тем учил сразу два языка и изучал медуз, — признается он вдруг. — Ослепительный подъём? — удивляется Пак, — ты имеешь ввиду вдохновение? Тэхен как-то неоднозначно тихо усмехается, не отрывая от него взгляда, затем скашивает его предположительно на окно за ним и молчит какое-то время. — Можно сказать и так, — наконец отвечает он, проводит пальцами по скулам Чимина, гладит ухо, чуть сжимая мочку, — только за этим вдохновением в моём случае следует изнурительный спад. А иногда, как сейчас, эти качели балансируют, словно колышутся на ветру, и ты не можешь предугадать, в какую сторону их накренит больше. Контрасты слишком разительны, как орнаменты в калейдоскопе, и не существует универсального рецепта. Хотя я хочу верить, что сейчас нашел один такой. Значит, тот самый спад и приносит подавленность и угнетение в его прежде пестрящий энергией и креативностью образ? Отсутствие вдохновения делает это? Подъем и спад. Солнышко на качелях и спуск с горки. Правильно ли он понимает? Понимает ли? Если глаза – отражение души, как и говорят, то у Тэхена они – отражение планеты. И с этим вот вроде Чимин уже успел разобраться, а нет. Вглядывается в них прямо сейчас и находит что-то ещё. Наверное, потому, что над той планетой вместо звезд на небе плывут медузы. Вместо гула толпы играет, заглушая все лишнее, классика, и всё там не так, как тут у них, на земле. Все там иное, и вместо самолетиков бумажных из окон летают кроссовки, люди ходят босиком даже поздней осенью и вырезают медуз из тетради с конспектами. Блистают и гаснут, не давая определиться в личности. Там обитают странные, необычные существа, и, кажется Паку, с каждой минутой они нравятся только больше. Он опускает глаза и пальцами обводит медузу над сердцем Тэхена. Она кажется живой в этот момент, того и смотри заплывет за пределы. — Если я Цуки… — задумывается рыжий, позабыв. — Цуки-Юми, — подсказывает Ким. — Да, если я Цуки-Юми, то тогда ты кто? — пальцы нажимают на кожу, но медуза не сдвигается с места. — Я Сарута-Хико — земное божество, которое встречало Ниниги, внук Богини Солнца, если верить легендам. А если смотреть на ту историю, что пишется сейчас, то я Сарута-Хико, встречающее Цуки-Юми. Но оттого, что ты бог луны и появляешься только тогда, когда она полностью заменяет собой солнце, наши встречи напоминают эпизоды и фазы. Ночью приходит сон и ложится на мои веки с просьбой отдохнуть до утра. Я не хочу засыпать, поэтому борюсь с этим, ожидаю тебя и встречаю с рецептом, облегчающим эту борьбу. — Ты всё это сейчас придумал? — завороженно слушая его, уточняет рыжий, пальцы всё еще гладят татуировку на его груди. — Про то, что пишется сейчас, — признает Тэхен, проводит по плечам сползая ими ниже под одеяло, и в глазах его мелькает нечто новое, меняя былой орнамент. Пак догадывается об этой замене, поэтому тянется губами к его груди и целует медузу над сердцем. Ким подтягивает его выше и накрывает эти губы своими, притягивая как можно ближе за поясницу. Отрывается, прикасаясь лбом к его лбу, и вздыхает в самые губы, — и это вовсе не выдумки, а метафора наших встреч, — добавляет он. У Чимина немеют кончики пальцев, и лоб на секунду пронизывает ледяным покалыванием, следом разливая тепло по тому же участку. Он отстранено представляет себя в образе этого бога Луны, а Тэхена в виде земного божества. Чем тот, впрочем, и является, не совсем, похоже, это осознавая. Он представляет их встречи в тот момент, когда Тэхен оставляет засос на его плече, укладывая на спину и нависая сверху. Он представляет его подавленный от недосыпа взгляд и свою руку, протягивающую ему какую-то волшебную микстуру от этого усталого состояния, в тот момент, когда Тэхен опускается ниже и сжимает ягодицы, разгоняя небольшую стаю мурашек по коже. Он представляет яркую луну над их головой, свой дом, в котором нет места крысам и крикам под шуршание старой техники. Глаза Кима сверкают, становятся ещё больше и голоднее, он как-то успевает смазать пальцы и уже осторожно погружает их в Чимина, заставляя тело дрогнуть лишь на секунду. Пак представляет, как глаза его земного божества наполняются светом, они светятся, как медузы в толще бескрайней темноты. Он чувствует небольшую резь, от которой ненадолго искажается лицо, но не ощущает тошноты и не слышит визгов, внутренне радуется тому, что те не успели проскочить в эту квартиру. «Конечно не успели, ты ведь оставил их у Чонгука, — вдруг усмехается один из скрипучих голосов в его голове в тот момент, когда Тэхен заменяет пальцы собой и делает первый толчок, — и теперь они поедают его, пока ты трахаешься со своим безумием». Чимин хватается за плечи Кима и просит быть быстрее, сам через смуту двигаясь навстречу и мотая головой, в попытке согнать непрошеные мысли. Тэхен вновь начинает проезжать по той особой точке, и экстаз не заставляет себя ждать, накрывая с головой и вырывая из уст несдерживаемые стоны удовольствия и хрипов. «Они рвут его на части, пока ты стонешь от удовольствия». Заткнись. «Другого я от тебя и не ожидала». Пошла нахрен. Черт тебя подери, заткнись ты уже наконец. Из-под век соскальзывают капли, снова они, и Тэхен замедляется, целуя уголок его глаз, слизывая эти слезы. Целует губы, что тянутся навстречу, и делает еще пару убийственно-медленных толчков, собираясь отстраниться. Но Пак не позволяет, обхватывая его талию ногами. По нутру растекается его семя, и Пак громко стонет ему в губы, не решаясь открыть глаза. Потолок почти не крошится и на нём по-прежнему пусто. За окном раздаётся очередной раскат грома, ознаменовав, что Намацу всё еще не устроился как следует и пока не собирается засыпать. На шее Пака рождается под грохот его движений медуза, и еще одна, и еще. Их вырисовывает губами на коже Тэхен, и Чимин совсем не препятствует этому, поглаживая того по голове. — Всё живое… — начинает Тэхен, тут же обрывая себя. Кладет голову ему на грудь и прислушивается. И слышит ли хоть что-то, Пак не знает. У него мягкие волосы, хотя перекрашены, скорее всего, сотню раз, и рыжий всё водит по ним ладонью, проходит пальцами, разделяя на проборы. Всё живое… А дальше? Когда-нибудь скажет? Чимин не спрашивает, так что же, закрывает глаза. А Тэхен так и не уходит в душ, пытаясь расслышать стуки в его груди. Намацу гремит за окном еще какое-то время и тоже засыпает под тихо моросящий дождь. * * * Утро не бывает добрым. По крайней мере для Чимина это так. Он неохотно переворачивается на бок и чувствует движение со спины, у ног. Неохотно приоткрывает глаза и видит очертание окна без штор, белый свет, падающий оттуда, и понятие о пустом дне. Когда нет солнца, но и туч не видно. Небо напоминает старую запылившуюся бумагу формата бесконечность, она прикрывает собой истину, и не разглядеть ничего. Утро точно никак не может быть добрым, когда оно вот так прикрывает небо. Движение повторяется, и Пак думает, что если бы это был Тэхен, то он уже дотронулся бы до него. Он улавливает тихий шум воды откуда-то со стороны коридора и сжимает подушку, лежащую под головой. Нет ни визгов. Ни криков. Ни смеха. Ничего не шипит, не скрипит, и это даже никакой не шелест или шебуршание. Только чувство, что что-то тихо движется там, за спиной, у самых ног. Что-то небольшое, но отчего-то заставляющее сильно заволноваться. Пак лежит, не двигаясь, еще какое-то время, надеясь, что Тэхен вернется, и это чувство пройдет с его присутствием. Что это всего лишь не сошедший до конца отголосок сна. Но Ким не появляется, а сдвиг горной породы на одной из стен вызывает тревогу, когда Пак вновь приоткрывает глаза. Тревога нарастает, растекается внутри нежным ядом и пощипывает органы в преддверии. Что-то там всё движется, подкрадывается ближе, прячась под тем же одеялом, которым парень по пояс укрыт. Что-то терпеливо ждёт, пока он обернется. И Пак практически неосознанно утоляет голод того чувства. Быстро подтягивается и садится у изголовья кровати, устремляя взгляд в ноги. Под одеялом очертания небольшого комка и оно никуда не девается, сколько бы Пак ни сверлил его взглядом. И ладно бы можно было подумать, что одеяло просто сбилось в том месте, или что под ним валяется какая-то вещь. Но вещь не стала бы двигаться под пристальным взглядом Пака, у которого волосы на теле встают дыбом, а к горлу уже подкатывает кислота, подсказывая заодно, что не помешало бы пойти и почистить зубы. Постоять под душем. Он думает об этих естественных утренних процедурах и тянет одеяло к себе. Возможно, у Кима есть какое-домашнее животное, которое Пак ранее не заметил, а Тэхен просто забыл упомянуть. Возможно, именно оно сейчас и пробралось под одеяло, а рыжий уже успел себя накрутить Все объяснимо, наверняка. Все намного проще, чем он уже успел себе надумать, правда ведь? Одеяло скользит, как в замедленной съемке, слишком неторопливо, нет решимости потянуть его резко. Нет уверенности, что это именно то, в чем он себя пытается убедить. Чимин громко сглатывает мерзость, образующуюся во рту по утру, и замечает жесткую серую шерстку и длинный хвост, длиннее червей, что вываливались на асфальт в дождь, когда он еще ходил в среднюю школу. Оно серее и противнее их. Шерстка заходится в складках при движении, и тут же разравнивается. Коготки на маленьких сереньких лапках, беззвучно царапают простынь. Усы двигаются, пока нос, обращенный в его сторону, вынюхивает то, что искал. Черные маленькие глазки смотрят бездной безысходности, призывая удавиться на месте. Смотрят так, словно только что нашли, что искали. Ритм сердца сбивается, не понять, когда точно. И руки дрожат, сжимая край одеяла. Крыса смотрит на него, как на кусок пищи. И выглядит очень голодной и дикой, она ни капли его не боится. Выжидает непонятно чего, только чудом, похоже, еще не бросаясь на него. Ноги сводит и стреляет в области поясницы. Пак вспоминает, что многие животные не любят, когда им смотрят в глаза. Что так ты их только провоцируешь. Он настороженно чуть двигает ногой, делает глубокий вдох и бросает одеяло на грызуна, сам соскакивая с кровати и рыская глазами по комнате в поисках своей одежды и двери. Он больше не смотрит в сторону кровати, цепляет треники, валяющиеся на полу, и выбегает в коридор, дергая межкомнатную дверь. Легкий хлопок разбивает тишину на осколки, а стук сердца внутри деформацией скачка. Пак не думает о том, откуда эта тварь там взялась. Он дрожащими руками натягивает треники, хватает толстовку, валяющуюся на тумбочке в прихожей, кое-как натягивает кроссовки на босые ноги и дергает входную дверь, забыв изначально повернуть замок. Вспоминает об этом, встретив сопротивление. Вспоминает и о Киме, из квартиры которого сейчас сбегает. Все тело ломит и хрустит, как старые сухие сучья, подошедшие бы лучше для костра. Шум воды все ещё слышно, и Чимин не понимает, что парень так долго там делает и как он мог не услышать хлопок двери, или Тэхен и правда не слышит из-за напора воды. Не слышит, как Пак делает пару оборотов, наконец справляясь с замком, открывает входную дверь и бросает взгляд на стену в коридоре квартиры, на абстрактность, бьющую по психике резкостью форм. Прикрывает дверь за собой, отследив её тихий щелчок. Он дрожит всем телом и выглядит, скорее всего, как чудовище. У него воняет изо рта, и одна толстовка не спасет его от холодного ветра снаружи. Но он не может вернуться обратно, Пак должен уйти. Поэтому он натягивает на голову капюшон, впивает ногти в ладони сильнее, превозмогая боль, искажающую лицо, и движется не пойми куда.