И засыпая на твоем плече...

      Том Уэллинг мог на пальцах пересчитать разы, когда его выдержка висела на волоске, а поток негатива буквально захлестывал с головой. Майк сидел, развалившись в кресле напротив стола Тома в офисе, и, закинув ногу на ногу, нервно курил. Он наблюдал за реакцией Уэллинга исподлобья, опасаясь столкнуться с недобрым, как он был уверен, выражением лица друга. Том встал и начал ходить по кабинету. Он повернулся к Розенбауму и просверлил его злым взглядом.       — Ты думаешь, я поверю в эту байку о закрытой клинике? — бросил он насмешливым тоном.       — Том, успокойся, — попытался остудить его Майкл. — Дженсен большой мальчик, и, видимо, он осознал что перегнул палку…       — Дженсен и «осознал» — два слова, которые совершенно не уживаются в одном предложении Роззи, — перебил его Уэллинг. — Он скорее сбежал бы на Аляску, чем добровольно пошел на такое. Где он Майк? — тон Тома становился все агрессивнее. Он, по всей видимости, с трудом держал себя в руках.       — Томми, я тебе уже сказал, больше мне добавить нечего, — гнул свое Розенбаум. — Он уехал утром. Просил передать, чтобы ты не волновался, он позвонит тебе по возможности, хотя, насколько мне известно, там ограничивают возможность любых внешних контактов вне стен стационара, — как можно убедительнее ответил Майк и посмотрел на кипящее недовольство, которое буквально сквозило в каждом движении Тома и выражении его глаз.       — Как я понимаю, без твоей ненаглядной здесь не обошлось… Но знаешь Майк, вам обоим стоило бы придумать историю поубедительнее, потому что я ни разу не поверю, что мгновенный отъезд Падалеки домой через день после прилета сюда и загадочное исчезновение Дженсена никак не связаны, — Том снова сел за стол и достал какие-то папки из ящика стола. — Я все равно узнаю, где он и с кем он, хотя как раз именно это и не тайна для меня, а своей ложью ты оскорбляешь мой интеллект. Думаю, что я поверил во все это. Иди работай, Розенбаум.       Майк встал, но, уже взявшись за ручку двери, обернулся и, озадаченно глянув на друга, добавил тихим спокойным голосом:       — Ты сам виноват, Уэллинг. Стоило разрулить это, как только прозвенели первые тревожные звонки. Тогда нам не пришлось бы действовать так кардинально.       Он открыл дверь и вышел, чувствуя спиной обжигающий взгляд Тома.       Уэллинг отбросил папку, лежащую перед ним, и ненадолго задумался. Харрис придумала что-то, ее неистовое стремление помогать, разбиваясь в лепешку, начинало раздражать. Естественно, Том был не в восторге, от поведения Дженсена в последние несколько месяцев, но тот, по мнению самого Уэллинга, явно не тянул на звание отъявленного наркомана. Конечно, его депрессия слегка затянулась, но Том справился бы и сам. Несомненно. Теперь же, не зная даже приблизительного места нахождения Дженсена, которого, скорее всего, где бы он ни был, сопровождал Падалеки, будь он неладен, Том рисковал потерять и то малое, что связывало их до сих пор, уже во второй раз. Сняв трубку стационарного телефона, он набрал номер отдела внутренней безопасности компании.       — Роберт. Здравствуй. У меня к тебе будет просьба личного характера. Выясни, пожалуйста, желательно в течение дня, были ли куплены билеты сегодня или вчера на имя Дженсена Росса Эклза, скорее всего на самолет, но проверь и вокзалы. Направление? Проверь все вплоть до Африки. Спасибо, — Том повесил трубку и, ослабив галстук, зарылся руками в волосы. Так просто он не отдаст то, чего ждал семь лет. Падалеки получил свой шанс год назад и успешно его прохлопал. Не стоило ему возвращаться, точно не стоило…       И первый раз пользуясь своим статусом сына главы компании, обращаясь к начальнику отдела безопасности с весьма личной просьбой, он намеревался в кратчайшие сроки выяснить, где Дженсен и, разумеется, Джаред и на пальцах, если придется, пояснить наконец-то Падалеки, кто он такой и что второй раз терпеть не станет ни его внезапных появлений со своей невъебенной любовью, ни собственно последствий, которые Уэллингу приходится разгребать после очередной неудачной попытки эту любовь воскресить из воздуха. И, если потребуется, употребить более весомые аргументы… Том настолько уверовал в свою необходимость Дженсену, что упустил именно тот момент, когда перестал быть ему нужен. Но если идти в верном направлении, неизменно достигаешь желанной цели, а целью Уэллинга вот уже не первый год был лишь Дженсен. Пусть и холодный, замкнутый, но рядом, и только тогда сам Том переставал быть обычным, как ему казалось. Дженсен делал его особенным одним присутствием в жизни, в квартире, и отказываться от этого чувства собственной важности в своих же глазах он не собирался. Не сейчас и никогда в будущем.       Войдя в небольшой красивый домик на берегу, оглядевшись и бросив сумку на стоявший посреди небольшой комнаты диван, Дженсен развернулся и посмотрел на сопровождавшую их женщину. Она встретила их на берегу, как только катер причалил к берегу. Джаред, улыбаясь и светясь от непонятной Дженсену радости, последовал вслед за ней в их общее жилище, которое им придется делить как минимум пару недель. Джен прошел вглубь помещения и вышел на маленькую терассу, с которой открывался неповторимый вид на океан. Дом был небольшим, но очень уютным, с маленькой гостиной, и, судя по описанию, которое он услышал от этой же милой сопровождающей, тут имелась еще и одна спальня. Краем уха он уловил обрывки разговора между Джаредом и Мартой, именно так представилась женщина, и, судя по ее жуткому акценту, она была местной. Марта сообщила, что на этом острове живет всего лишь около пятидесяти человек, а до ближайшего поселка с наличием магазинов, телефона и зоны вай-фай около десяти миль по океану. То есть на совершенно другом острове. Дженсен мысленно несколько раз вспомнил, куда ему стоило послать Харрис с ее угрозами, и попробовал отключиться от незамолкающей Марты, так подробно рассказывающей о преимуществах такого дикого, по мнению Дженсена, существования. Марта пообещала, что им исправно будут доставлять еду, менять белье и вообще всячески поддерживать и обеспечивать теми удобствами, которые были здесь в наличии; услышав про душ, Дженсен немного расслабился, хоть это необходимое всем нормальным людям удобство у него будет. Он не чувствовал ни удовольствия, ни восхищения, ничего из того, что описывают рекламные брошюры в туристических агенствах, предлагая подобные виды отдыха. Полное отсутствие хотя бы чего-то напоминающего о цивилизации заставляло не погрузиться в девственный мир спокойной и гармоничной природы, а сжаться от уже наступающего дискомфорта. Краем сознания он понимал, что его негативное отношение ко всему, как и неумеренная раздражительность, напрямую связаны с недавним употреблением алкоголя и наркотиков. Но даже эта трезвая, адекватная оценка собственного состояния не помогла хоть немного выйти из него. Мысли путались, голова снова начинала болеть. Он еще раз, ругнувшись чуть ли не в слух, проклял собственную слабость. Нельзя было позволять утащить себя сюда, только теперь он начал понимать, что здесь, черт знает в скольких тысячах километрах от дома, он остался один на один с самой огромной своей зависимостью, и это был далеко не кокаин… при мысли о полном уединении с Падалеки в паху потяжелело, ладони вспотели, а во рту, наоборот, пересохло. Тело нещадно и стремительно его предавало.       Дженсен не заметил, как женщина ушла, а Джаред, судя по шуму из глубины дома, отправился в душ. Они остались вдвоем… Дженсен стоял и молча всматривался в океанскую гладь, пытаясь собрать все, что произошло в такой короткий срок, воедино. Получалось плохо, вчерашний вечер все еще давал о себе знать неровными ударами сердца и головной болью. Сколько он так простоял, старясь ни о чем не думать, Дженсен не знал. Он чувствовал, как от шума воды в душе у него начало закладывать уши, как если бы он находился в непосредственной близости от Ниагары, картинка обнаженного Джареда под горячими струями воды выносила остатки разума и самоконтроля.       Джаред бесшумно подошел к нему и встал рядом, он хранил молчание, видимо ожидая, что Дженсен начнет первым неприятный и тяжелый разговор. Дженсен повернул голову и посмотрел на Джареда. Вид у того был удрученный, и сейчас он ничем не напоминал парня, так искрящегося от радости еще двадцать минут назад. Мокрые волосы падали на лицо, по плечам скатывались редкие капли воды. Дженсен не мог отрвать от него глаз.       — Зачем все это? — спросил Эклз, внимательно разглядывая Падалеки, точно как утром в спальне квартиры Дэннил, жадно, открыто, не скрывая голода. Того, что ел его изнутри и, по всей вероятности, прятать который он бы не смог, если бы и захотел.       — Дженсен, ты не видел себя тогда, вечером. Я действительно испугался, — начал было Джаред, но Дженсен его оборвал, не дав закончить.       — Я не о том. Почему ты приехал? Джаред, все закончилось, пора уже принять это как факт… — голос Дженсена отдавал такой болью, что Джаред еле сдержал порыв обнять, прижать, взять себе всю эту горечь, сказать, что ничего еще не закончилось, не может закончиться ни сейчас и никогда, у него так точно. Но он лишь тяжело вздохнул и отошел на полшага, близость Дженсена смущала, сковывала, а невозможность дотронуться доводила до дикого отчаяния. Дженсен продолжал не отрываясь смотреть на него, он ждал ответа, и Джаред в глубине души надеялся, что его ответ станет правильным, потому что ему он показался единствено верным просто потому, что эта была правда.       — Я люблю тебя, — так просто, так тихо, но так понятно. Дженсен замер, дыхание сбилось. Те слова, что всегда казались ему глупой карамельной чушью, сейчас прозвучали как гром среди ясного неба. Они никогда не говорили друг другу ничего подобного, может, потому, что в этом не было необходимости, а может, просто упустили, насколько важными могут быть простые три слова, сейчас превратившиеся в райский мотив. Несмотря на все, что им довелось пережить, и каждый поступок со стороны каждого из них говорил ярче любых признаний, это оказалось той недостающей частью, последним пазлом в цельную картинку. И Джаред рискнул, он подошел к Дженсену вплотную и, положив руку на его затылок, наклонился лицом к лицу, тот не шевелился, на его лице застыло недоумение, радость, боль, все и сразу в одном человеке в один момент смешалось, сводило с ума, не давало выделить из потока эмоций одну конкретную. Да и надо ли? Когда то, что тебе всегда было по-настоящему нужно, здесь, рядом, и черт с ней с цивилизацией, телефоном и вай-фай. Здесь тот, без кого так трудно дышать, тот, без которого искренняя улыбка становится лишь тенью на неживом лице, тот, ради которого он готов был без лишнего пафоса молча отдать жизнь, разве можно существовать иначе, и как он мог подумать что сможет без этого? Наверное, только снова испытав этот невероятный бурлящий, на грани сумасшествия голод от столь желанной близости, смог трезво оценить весь масштаб абсурда, проявленного ими обоими год назад. Дженсен едва не рассмеялся, когда глупая, по девчоночьи наивная мысль о второй половине оторванной от души неожиданно посетила его мозг, и тогда он понял, что ни ночные кошмары, ни ссоры и редкое непонимание не способны выжечь из души это чувство. Наполненности и полной гармонии с собой, без допингов и любых других вспомогательных средств. Почувствовать истинное удовольствие и блаженство, не сравнимое ни с одной иллюзорной реакцией тела и души на наркотик. Это не вытеснить, не заменить, можно только обманываться и тонуть глубже, погружаясь в отчаяние и холод. Ничего не закончилось, и вряд ли такое возможно в принципе. Не для них — делящих даже дыхание на двоих, а в противном случае — рискуя просто задохнуться.       — Люблю, — шепотом повторил Джаред и накрыл его губы своими. Это было как глоток свежего воздуха. Как… Но внезапно в головах и мыслях у обоих закончились метафоры и глупые сравнения, отвергаемые еще недавно и поднятые бы на смех при других обстоятельствах и с другими людьми. Но, к счастью, не отменяющие истину, что это действительно так, как бы сладко и приторно ни звучало в дешевых мелодрамах, которые они даже не смотрели.       — Где тебя носило целый год? — отстраняясь от жадных губ, прошептал Дженсен, но, не дав Джареду даже попытаться ответить, он сам снова, сам впился в его рот, настойчиво и грубо, он вдруг подумал, что существует вероятность того, что ему не захочется вообще отрываться от мягких горячих губ. Никогда. Это была тоска и жажда, он пил его так, как пьют воду на жаре в Сахаре, впитывая, наконец-то заглушая свою боль. Это было самым правильным и естественным из всего, что он когда-либо делал — быть с Джаредом, быть в Джареде или отдавать себя ему. Константа. По-другому они просто не умеют жить, по-другому неправильно.       — Еще, — севшим тихим голосом прошептал Дженсен прямо Джареду в рот, и, как ни странно, Джаред понял, чего именно тот хочет. Это было необходимо, острая потребность слышать, так же как ему говорить, снова и снова.       — Люблю… — на выдохе, лаская его губы языком, повторил Джаред. — Люблю…       Дженсен вздрогнул и с тихим глубоким стоном вжался в тело Джея. Запустил руку ему в волосы, а другой оглаживал спину и пробирался под майку, горячее желанное тело отзывалось дрожью при каждом его прикосновении. Джаред вжался пахом ему в бедро, и Дженсен смог с лихвой оценить силу его ответного желания, которое у самого зашкаливало и коротило в голове яркими вспышками удовольствия, потребности, острой, жгучей, не подавляемой. Джаред на мгновение замер и отстранился прерывая долгий горячий поцелуй.       — Мы… не торопим события? — прерывающимся голосом спросил он, вглядываясь в потемневшие зеленые глаза.       — Мы и так потеряли уйму времени. Заткнись и иди сюда, — ни минуты не колеблясь, ответил Дженсен притягивая его за талию и припадая губами к шее. Джаред, простонав его имя, откинул голову открывая доступ языку и рту, жадно покрывающему горло, ключицы, плечи неистовыми поцелуями, казалось, он был везде. В его прикосновении не было ни намека на ласку или нежность, это было где-то даже дико и так жарко, он прикусывал кожу и тут же зализывал место укуса, его руки со страстью и нетерпением сжимали Джаредовы ягодицы, казалось, Дженсен был готов прямо здесь, на этой солнечной терассе, разложить любимое тело и брать — бесконечно долго и сильно, пока хватит силы. Но он впиваясь ладонями ему в спину толкнул Джареда в комнату; не удержав равновесия, они повалились на мягкий белый ковер, не разжимая объятий и не прерывая ласк и поцелуев.       — Спальня — проговорил Джаред, когда Дженсен, отрываясь от его губ, начал стягивать с него майку одной рукой, второй пытаясь, не развязывая, стянуть шорты вместе с бельем.       — Не могу… сейчас, здесь, — прохрипел он и провел языком по соску, прикусывая и вырывая из горла Джареда громкий и протяжный стон. Дженсен наконец стянул с него мешавшую одежду, и Джаред, выпутываясь из нее, отбросил ногой в сторону. Он развел ноги, давая Дженсену возможность устроиться между них, Дженсен поднялся на руках, он застыл, рассматривая красивое тело, не способное изуродовать даже наличие шрамов от ножа.       — Мой… — прошептал Дженсен и, наклонившись, сползая ниже, провел языком по каждому рубцу. Это были метки того, как сильно Джаред чувствовал тогда, и память о том, на что они способны пойти, защищая друг друга. Дженсен выцеловывал дорожку вдоль его пресса, опускаясь ниже, Джаред вздрагивал и выгибался всем телом, едва не вставая на мостик. Его стоны и вскрики в ответ на каждое движение языка и рук Дженсена пробуждали немедленное желание наплевать на осторожность и в диком необузданном порыве ворваться в тугую жаркую плоть и втрахать в мягкий ковер под их телами. Но погасив в себе эту еле сдерживаемую потребность, он, устроившись между его ног, провел языком вдоль члена, тут же приняв его в себя на столько, на сколько смог. Джаред застонал еще более протяжно и начал отрывистыми глубокими толчками врываться в ласкающий его рот.       Дженсен резко оторвался от своего занятия, чем вызвал возглас недовольства и разочарования у Джареда, но его самого уже так вело, что он готов был кончить только от звуков, издаваемых Джаредом. Дженсен провел рукой по внутренней стороне бедра; вдруг, резко вскочив на ноги и подлетев к дивану, он начал вытряхивать вещи из своей сумки; вернувшись буквально через долю секунды, как показалось Джареду, Дженсен с диким остервенением, сорвал с себя одежду и, упав на колени между все так же разведенных бедер, впился в Джаредов рот, буквально трахая его языком. Нерастраченное желание кипело, бурлило внутри и грозилось вырваться наружу и сорвать тормоза окончательно. Дженсен скользнул рукой вниз по телу Джареда и просунув ее между их телами обвел пальцем тугое колечко мышц. Он, вновь оторвавшись от Джареда, взял брошенный на пол возле них тюбик, который по всей видимости, и искал так судорожно в сумке, и, выдавив немного себе на пальцы, вернулся к прерванному занятию. Дженсен вылизывал его рот, пока пальцы растягивали желанный вход, лаская и мучая желанием большего. Джареда подкидывало и выкручивало, когда Дженсен надавливал на простату, он умолял и просил, и, не выдержав больше этой мучительно долгой прелюдии, Дженсен, одной рукой упираясь в пол, второй приставил головку уже каменного члена к растянутому входу и осторожно толкнулся внутрь. Джаред инстинктивно сжался, стараясь подавить неприятные ощущения.       — Расслабься, Джей, прошу… Я не могу… впусти меня… — совершенно безумным голосом, на грани крика, сказал Дженсен, и Падалеки, не выдерживая этой мольбы в тоне, максимально расслабил мышцы. Одним сильным толчком Эклз вошел в него на всю длину и с совершенно диким стоном сразу же принялся неистово вбиваться в податливое тело, Джаред старался игнорировать боль, сосредоточившись на руке Дженсена, зажатой между их телами и ласкающей его член в такт рваным, хаотичным толчкам. Джен приостановился и, приподнявшись, перекинул ногу Джареда через свою руку, тем самым меняя угол проникновения, Джаред вскрикнул и принялся сам насаживаться на вбивающийся в него член. Дженсен понял, что угадал, и, стараясь придерживаться нужного положения, усилил толчки. Ощущение заполненности, принадлежности и обладания вынесли мозг окончательно. Джаред — тугой, горячий, раскрытый — сводил Дженсена с ума… Он старался за один раз в единый момент компенсировать долгое время ожидания и отчаяния…       — Да, еще… пожалуйста… Джен… вот так… — бессвязно выстанывал под ним Джаред, насаживаясь и толкаясь навстречу, кусая в кровь губы, задыхаясь… Он протянул руку к своему члену и начал дрочить, сильно сжимая и сжимаясь изнутри. Принимая и раскрываясь навстречу, отдавая, впуская в тело и сердце… Как когда-то давно, растворяясь в упоительном ощущении эйфории, тогда, сейчас, всегда… И каждый раз острее, ярче и сильнее чувствуя потребность принять еще глубже, взять еще больше…       — О господи, Джа-аред! — выкрикнул Дженсен, и Джаред почувствовал, как напрягается его тело и выливается поток вязкой теплой жидкости внутри, как сильно отдает пульсацией член Дженсена. Несколько рваных движений — и он выплеснулся вслед за ним в собственный кулак. Любые мысли, до сих пор остававшиеся в голове, исчезли окончательно, оставляя место только невероятным эмоциям и чувствам.       Тяжело дыша Дженсен скатился на ковер рядом и прикрыл глаза. На его лице появилась легкая улыбка. Джаред нашел на ощупь его руку и сжал пальцами. На большее он был просто не способен. В голове вновь замелькали сотни мыслей, в теле скопилось миллион ощущений, это, наверное, и было тем, что называют счастьем. Казалось, мир заиграл новыми красками.       — Как давно ты не… — неожиданно, приподнимаясь на локтях и заглядывая в лицо разомлевшего вконец Джареда, спросил Дженсен.       — Почти год, — прямо ответил тот. — Я не стану задавать встречный вопрос, — серьезно произнес он.       — Давно, — сказал Дженсен проводя языком по его плечу. — Ты такой… — начал было он, но замолчал. Он смотрел на Джареда и до сих пор не верил в то, что только что произошло. Его взгляд стал серьезным и сосредоточенным, Дженсен закусил губу, он нервничал. — Я тоже люблю тебя, Джей Ти, — выдал он на одном дыхании и, не давая Джареду опомниться, поцеловал глубоким нежным поцелуем. Они искупали вину друг перед другом каждым нежным касанием, просили прощения каждым поцелуем, наказывали укусами, они возвращались, снова становились собой, каждый в отдельности и оба в целом, едином, неделимом. У них будет целый месяц и даже больше, чтобы выяснить, обговорить и решить то, что осталось вне этого острова, а сейчас имело значение только одно — они. Сплетенные тела, сросшиеся души и еле слышный шепот…       — Еще…       — Люблю…