7 Фотографий

Долго и, надеюсь, реалистично я врал Виктору о том, что у меня все в порядке и что ничего не произошло, мучительно пытаясь в это время решить, как всё же объясниться с Юрой. Никифоров мне особо не поверил, судя по его скептическому выражению лица и обиженно поджатым губам, но выспрашивать дальше не стал. И на том спасибо. Вернувшись в зал, я очень старательно изображал жизнерадостность и беспечность, спасая себя и своего партнёра, от неловких вопросов и лишнего внимания. Глазами я всё время искал Плисецкого, но, увы, в зале его не обнаружилось. Зато обнаружилась бывшая чета Фельцман-Барановская, к ним я и направился за волнующими меня ответами. — Добрый вечер, потрясающе выглядите, Лилия-сан. Постарался я изобразить галантность и внимание, желая расположить эту суровую мегеру к себе. Не знаю, если честно, почему, но она меня недолюбливала, то ли была гомофобом, то ли из-за того, что Виктор тренирует меня, а не Плисецкого, но факт был налицо. Надо сказать, что попытка моя провалилась с треском, так как балерина окинула меня холодным взглядом с высоты своего нехилого роста и, не удостоив даже улыбкой, процедила сквозь густо накрашенные губы: — Мерси, господин Кацуки. Фельцман посмотрел на меня с сожалением, видимо, хорошо знал, что такое быть в немилости у Лилии. — Развлекаетесь? Как вам вообще наши банкеты, Юри? Желая, наконец, избавится от повисшего молчания, осведомился Яков. — Замечательные. У нас, конечно, таких в Хасецу не бывает, городок-то маленький, так что я не очень привык к такого масштаба мероприятиям. — Так, а разве на банкетах международных соревнований не в разы всё масштабнее? Улыбнулся хитрой улыбкой бывалый тренер, и мне показалось, что он сейчас говорит совсем не об официальной части таких увеселений. Но я не успеваю открыть рот, чтобы ответить, как слышится сухой смешок балерины, и она едко бросает: — Ну, так, для того, чтобы на них бывать, нужно побеждать, а не занимать последние места, Яков. Вот так. Одним предложением опустила меня ниже городской канализации, и я мог бы ответить, но грубить женщинам не приучен. Особенно, когда мне от них что-то нужно. Поэтому я глотаю эту обиду и спокойно спрашиваю: — А где это ваш молодой и перспективный подопечный? — Юрка, что ли? — уточняет тренер. — Он, вроде, пошёл на стоянку, решил домой уехать. — На стоянку? В смысле там его шофёр ждёт? — Нет, там его машина стоит.  — Его — ЧТО? — В изумлении я распахиваю глаза, не сумев скрыть поражения. — А ты не знал? Он, как только шестнадцать стукнуло, на права сдал, всегда хотел сам за рулём кататься. Ну, а тут к получению прав ему и машину удалось купить. Так что он уже месяца два, как на Aston Martin DB11 рассекает. Наверное, все заработанные гонорары на него потратил. Фельцман усмехается. Хоть я в машинах разбираюсь не очень, понимаю, что Аустен Мартин — машина нереально дорогая и роскошная. Впрочем, что я удивляюсь, у Плисецкого гонорары, небось, не такие, как у меня, за золотые медали солидный фонд дают, плюс он их до совершеннолетия тратить не хотел, так что не удивительно, что смог себе такое позволить. — Хотелось бы глянуть. — Говорю я, и Яков попадается на этот нехитрый трюк. — Ну, так иди глянь, если он ещё не уехал. Она такая золотисто-рыжая, не промахнёшься. Я наспех благодарю мужчину и стараюсь не бежать в сторону лифтов. На подземной парковке прохладно и пустынно, неоновый свет режет глаза и обнажает все изъяны в окружающей обстановке, зато позволяет с первого взгляда увидеть машину Плисецкого. Честно скажу, я был готов к тому, что она будет пафосная и гламурная, но чтоб так: роскошная хромированная поверхность насыщенно-оранжевого цвета с золотым отливом, тонированные стёкла, низкая посадка, широкий капот и, как вишенка на торте, леопардовый принт, тянущийся по дверце от капота к багажнику. Действительно, не узнать, чья это машина было сложно, на номере вместо цифр я вижу надпись: «Ice Tiger». Сдуреть можно! Такие номера тоже не самое дешёвое удовольствие, думаю, что Юрка, теперь живёт на пенсию деда после такой покупки. Но, как бы там ни было, я не успеваю дойти до машины, поскольку меня останавливает звук знакомого голоса, перешедшего на повышенные тона. И моё тело, опережая разум, прячется за высокий внедорожник, припаркованный неподалёку. Стёкла не тонированные, и я, стоя за машиной, прекрасно вижу говорящего. — Отьебись от меня, наконец! Я тебе уже сказал — ничего я твоей свинье не сделал! Мы просто случайно встретились на этом долбанном балконе! Что тебе ещё от меня надо?! Плисецкий стоит около машины и зло смотрит на держащего его за локоть Виктора. — Юра, хватит врать, у него слёзы были на глазах. Он весь побелел как стена, когда я пришёл, поэтому расскажи кому-то другому о том, что вы случайно встретились на балконе. Я вдруг понимаю, что речь идёт обо мне. Виктор, видимо, решил узнать, что произошло, сделав неверные выводы из моего неумелого вранья. В груди всё болезненно сжалось от несправедливости происходящего. Ведь Юрио и правда ничего мне не сделал. — Да я ебу, чего он весь побелел? Может, у него несварение! Отстань от меня, говорю тебе! Плисецкий дёргает рукой, пытаясь освободиться, но хватка Никифорова на удивление мёртвая. Пятикратный чемпион с лёгкостью толкает Плисецкого к дверце машины и наклоняется над ним, глядя в глаза. — Юра, Господи, ну почему ты такой? Зачем ты всё это делаешь? Ты только ранишь себя… и меня. Я, уже было собиравшийся вмешаться и отстоять правоту Юриных слов, замираю на месте. В голосе моего любовника столько боли и нежности. Он словно за секунду утратил всю свою агрессию и злость, сбросив, как пробитые доспехи, а пробил их изумрудный взгляд Плисецкого, полный обиды и невыносимого отчаянья. — Я ничего не сделал ему, говорю же… Устало и измучено шепчет Юра и отворачивает голову в сторону, пряча взгляд и глуша редкие всхлипы подступающих слёз. Я вздрагиваю и хватаюсь за поверхность своего укрытия, когда вижу, как Виктор наклоняет голову к самой голове юного собеседника и жарко шепчет в ухо слышным даже мне шёпотом: — Поклянись мне, что говоришь правду… Парень дёргается в его руках, смотрит зло и, обернувшись к Никифорову, практически сталкивается с ним лбами. — Для тебя это так важно? Ты так переживаешь за него? — И за него тоже, — говорит мой тренер и будущий супруг, не разрывая зрительного контакта, — но в большей степени за тебя, ты теряешь контроль, и это заставляет терять контроль меня. — О чём ты, Витя? — Плисецкий непонимающе смотрит в его глаза, тяжело дыша и вцепившись в плечи тонкими, бледными пальцами. — А ты не понимаешь? Правда? Думаешь, только для тебя было болезненным наше расставание и только ты не можешь забыть того, что у нас было? С каждым словом пятикратный чемпион зарывается лицом в шею Юрия, проводя носом от уха до ключиц и жарко шепча без остановки: — Да, я выбрал его. Это правда, но ты мне безумно дорог, я не могу просто вычеркнуть всё, что между нами было из своей памяти. Не могу забыть. Не могу перестать хотеть…. Я стараюсь, правда, стараюсь… хочу, чтобы ты быстрее с этим справился и снова был тем жизнерадостным мальчиком, что я знал, но, видит Бог, когда ты рядом, я не могу совладать с собой. С последними словами Никифоров впивается в губы парня таким голодным поцелуем, что у меня темнеет в глазах. Руки становятся влажными и холодными, а пульс учащается до максимума. Больно, так больно. Даже не от того, что Виктор целует Юрия, я знаю, что это минутная слабость. Вряд ли Плисецкий мне врал, и они до сих пор трахаются как кролики, но от чёткого осознания того, что стоит Виктору позвать, и моё наваждение, мой возлюбленный, будет его, мне становилось тошно. От того, как гнётся навстречу сильным рукам чемпиона Юрио, мне хочется задохнуться. Я смотрю, как он, обвив руками шею Виктора, жарко и ненасытно целует его в ответ, желая вложить в это все свои чувства, и внутри моего сердца разрастается кислотное озеро, как в жерле вулкана. Потерявший от нахлынувших чувств голову Виктор подхватывает Плисецкого под коленки и усаживает на капот, машина издаёт тихий скрежет, и Юрий выскальзывает из рук любовника. — Остановись, Витя, мне казалось, ты и думать обо мне забыл. Наваждение рассеивается понемногу, и Никифоров ослабляет хватку на талии парня. — Я всегда о тебе помню, ты же знаешь. — Он снова наклоняется и целует подростка в губы, но в этот раз томно, мягко, горячо. От этого зрелища я закусываю губу и, сжимая кулаки, чувствую, как сводит судорогой пальцы. Не целуй его так отчаянно, Юра! Не целуй! Прошу тебя! Знать бы мне тогда, что контрольный выстрел ещё впереди, наверное, постарался бы хоть дыхание выровнять. Но, как говорится, блаженно неведение. Парень упирается в грудь пятикратного чемпиона и отстраняет его от себя, вставая с капота машины. — Не надо больше, Витя, всё равно это бессмысленно. Ты любишь его, ты выбрал его, ты решил это давно. Нам нужно перестать давать себе поблажки, иначе никому из нас не станет легче. В эту минуту Юра кажется старше своих лет, увереннее, собраннее, сильнее. Я вижу, как ему тяжело отказываться от того, что он желает, но он Прима, и либо берёт всё, либо ему не нужно ничего. Среднего не дано. Я против воли восхищаюсь его достоинством, и на ум приходит мысль, что из него вышел бы отличный средневековый самурай, готовый умереть с честью, чем жить поруганным или униженным. — Ты прав, котёнок, прости меня. Я не соображаю, что творю, это всё шампанское, наверное. Никифоров пытается отшутиться и разрядить обстановку. Хотя я вижу, как напряжены его скулы и каким желанием горят его глаза.  — Кроме того, ты мне машину испортишь такими темпами. Болезненно улыбается мальчишка, проводя с трепетом по капоту своего технического монстра. И тут уйти бы мне или хотя бы оглохнуть, но знаете, как бывает: желания редко исполняются, когда мы того хотим, поэтому я отчётливо слышу фразу моего жениха: — Не переживай. Подарил эту — подарю и другую, если сломается…