7 Фотографий

— Юр-р-ио? — запинаясь, произношу я, стараясь подобрать упавшую от удивления челюсть. — Ага, он самый, и сейчас я тебе ещё и за это тупое прозвище ввалю, котлета, а не только за то, что ты сделал. — Сделал? — я ничего не понимаю, и в душе образовывается холодное и сырое предчувствие чего-то неизбежно плохого. Мой вопрос Юрио игнорирует и, оттерев меня плечом, проходит в квартиру. — Мне интересно только — нахуя? Нахуя ты это сделал? — подросток разворачивается ко мне и, глядя тяжёлым и совсем не детским взглядом, надвигается ближе. Я захлопываю дверь и стараюсь убедить себя, что это я здесь старше и сильнее, и это я ничего не понимаю и вправе требовать ответов, а не этот мальчишка. Получается так себе. Особенно, учитывая то, как заходится в бешеном ритме моё сердце, ощущая близость к предмету своего обожания. Мне, вроде как, и не по себе, но, с другой стороны, я так рад его видеть, слышать, ощущать рядом, что в глазах темнеет. — Юрий, я не понимаю о чём ты. Мой голос, к удивлению, не дрожит, и я слегка выпрямляю плечи в надежде казаться невозмутимым. Нужно взять ситуацию под контроль, пока мы оба не наломали дров. — Разуйся и проходи, если хочешь поговорить. Мне кажется, что я сказал это довольно уверенно, но в следующую секунду удар спиной о стену доказывает мне, что это не так. Плисецкий, схватив меня за грудки, толкает к стене и подходит вплотную, заглядывая в глаза. — Не строй из себя идиота. Я сюда не на чайную церемонию пришёл. Голос парня аж вибрирует от сдерживаемой агрессии, в глазах сверкает изумрудная крошка, переливаясь не хуже целой вселенной. Я ощущаю его дыхание на своей коже, он стал выше за этот год, почти сровнялся со мной в росте. Теперь наши глаза находятся практически на одном уровне, думаю, в итоге, он будет даже выше Никифорова. Я зачарованно смотрю на него, в голове стало пусто и как-то легко, не голова, а воздушный шарик, ей-богу. Тело в местах соприкосновения с рукой Юры, держащей меня за домашнюю футболку, вспыхнула огнём. — Я всё равно не понимаю, о чём ты говоришь, прости. Я едва выдыхаю эти слова, стараясь собрать мысли в кучу и говорить связано, хотя в такой близости от юного чемпиона мне это удаётся с огромным трудом. Юра же, сдавленно рычит и цедит слова, словно дозы особо опасного яда: — Зачем ты рассказал всё Виктору? Я же ясно дал понять, что не буду с тобой! И с ним тоже! — Но почему? — вырывается у меня вопрос раньше, чем я успеваю подумать, что говорю. Следующей моей мыслью вспыхивает понимание того, что я-то как раз ничего Виктору и не говорил. Да, я сказал, что влюблён в Плисецкого, но Виктор не в курсе, что я ему уже признался, а он меня отверг. Как не в курсе и о том, что Плисецкий не пожелает его принять, если он ему скажет, что пришёл к нему после того, как я его бросил. Гордость, такая сильная мальчишеская гордость никогда не позволит Юре быть с Никифоровым, зная, что, не уйди я сам, он никогда бы к нему не вернулся. — Потому что, блять, мне это на хрен не упало! Ни ты, ни он! — Но ты же говорил, что любишь его? — я в удивлении вскидываю брови, и Юра отступает от меня, опустив голову и спрятав глаза под чёлкой. — Люблю, да только он меня не любит, хотел избавиться от меня и чувств ко мне. Бросил, сбежал, отказался прилюдно. А теперь что? — вскинув полные злой обиды глаза, парень смотрит на меня осуждающе и зло. — А теперь, когда ты от него ушёл, он думает: позовёт, и я ему в ноги кинусь? Теперь я достаточно для него хорош? Теперь со мной не стыдно на люди показаться? Такая себе замена его любимому свину, который его бросил. Ну, а хуле? Я теперь чемпион, ещё и шестнадцать стукнуло — не посадят, не страшно, что статья прилетит. И ты тоже раньше ложил на меня с левой резьбой, только Виктора видел, молился на него, как на икону, и боялся, что я его, не дай Бог, уведу, а теперь вдруг разглядел, что и я такой ничего? Аж тошно от того, как вы оба обо мне думаете. Парень вопреки своим злым словам разувается, наступая на пятки кроссовок, и медленно идёт в комнату, оглядывается по сторонам и садится в моё кресло. — Понять не могу только, на хрена ты это сделал? Вот честно. Я же тебе сказал, что ни к нему не вернусь, ни тебе взаимностью не отвечу. Скучно стало? Я подхожу ближе к нему. Руки так и чешутся коснуться, обнять, провести кончиками пальцев по губам. Он так желанен для меня в этом свете сумерек со встрёпанными золотыми волосами, сверкающими драгоценными нитями из-под съехавшего на затылок капюшона. — Юра, скажи мне, пожалуйста, что произошло? Ну, в смысле, откуда ты вообще узнал мой адрес и что я съехал? Давай поговорим нормально. Я правда тебя не понимаю. Мне нужно разобраться в том, что происходит, прежде, чем что-то говорить. Парень на взводе, и даже его теперешнее более спокойное состояние не гарантирует мне целостности и сохранности до конца беседы. — Виктор звонил, пригласил приехать к нему, сказал, что хочет поговорить, я не хотел ехать, думал, ты дома с ним, и тут он мне и сказал, что ты собрал пожитки и свалил. Сказал, что вы разошлись и что ты отчалил. Не надо быть гением, чтобы понять, что произошло, учитывая наш недавний разговор. Да и голос у Вити был такой, вроде ему обе ноги ампутировали перед самыми соревнованиями, не иначе. Поэтому я спросил твой адрес и поехал тебе морду бить. Он сначала колоться не хотел, но я сказал, что не приеду к нему, пока с тобой не поговорю, и он прислал смс с твоими координатами. Плисецкий фыркает и смотрит исподлобья. — Так, если мы уже всё выяснили, ответь: какого хрена, ты это сделал, иначе я за себя не отвечаю. От слов мальчишки у меня всё внутри леденеет, я чётко понимаю, зачем Виктор звал его к себе. И что было бы, если бы Юра приехал к нему. Уж Виктор не дал бы ему вырваться из своих рук, я знаю. То, что я видел на парковке, показалось бы мне лёгкой прелюдией в сравнении с тем, как за свою желанную цель взялся бы мой бывший в этот раз. — Я ничего ему не сказал. Он не знает, что я признавался тебе в любви и что говорил с тобой в принципе. К тому же я видел вас после банкета на подземной парковке и, думаю, Никифорову и самому не хотелось бы это всё продолжать. Ты ему не безразличен. Я съехал, потому что тоже больше его не люблю и не могу с ним жить, желая другого. На последних словах Юра вскидывает голову и впивается в меня пристальным и недоверчивым взглядом. На дне его радужки плещутся неверие и удивление. — Бля. Ты что, обо мне, что ли? Он смотрит так испытующе и так внимательно, что я чувствую, как пересыхает горло и дрожат руки. — Да. Выдыхаю я и против воли опускаюсь возле кресла на колени, заглядывая Юре в глаза снизу вверх, и осторожно касаясь его ладоней своими. Секунда, вторая, третья, четвертая…, но парень не отнимает рук и, ошарашенно глядя мне в глаза, шумно втягивает воздух. Он явно не ожидал от меня такого, я сам не ожидал, если честно. Рядом с ним я не владею ни своими мыслями, ни поступками. Поэтому, дурея от представившейся возможности, я переплетаю наши пальцы. На какое-то мгновение мне кажется, что я счастлив, но тут Плисецкий вырывает руки и вскакивает с кресла. — Боже, Кацудон, я знал, что ты шизанутый, но чтоб настолько! На хрена ты ушёл от Виктора? Я же сказал, что тебе ничего не светит! Ты мне безразличен, мать твою! Сколько раз я должен тебе это повторить? Мои руки безвольно падают на колени, и от правдивости его слов внутри всё скручивает болевым спазмом, слёзы сами по себе наворачиваются на глаза, и я, опуская голову вниз, шепчу сквозь грустную улыбку: — Я знаю всё это, Юрий, можешь не напоминать ещё раз. Просто нет смысла быть с кем-то другим, если я не могу быть с тобой. От этого только больнее и мне, и другому человеку. Можешь не переживать. Докучать тебе своими чувствами я не стану. Я знаю, что не нравлюсь тебе. Очки уже не спасают, на них попали слёзы, и всё теперь расплывается, как в пиратском кино. Поэтому для меня становится неожиданностью прикосновение тёплых пальцев к моему плечу. — Бля, Кацудон! Не реви! Я не хотел так грубо. Просто Виктор выбрал тебя. Хотел быть с тобой, а ты взял и всё разрушил, я не понимаю тебя. Ты же его любил типа и всё такое. Я вас обоих не понимаю… то я вам на хрен не сдался был, вы все об меня ноги вытерли. Золотая парочка, идеальный союз, куда там мне, простому смертному. И тут вдруг у вас словно планка упала, внезапно вам обоим возжелалось моей любви и нежности. С какого перепуга вдруг? Вы что, поспорили на меня, что ли? Поднимаю глаза и, сняв очки, подслеповато щурюсь, пытаясь сморгнуть влагу и сфокусировать остатки своего зрения, чтобы разглядеть лицо напротив. Затем бросаю это дело и, протерев линзы краем футболки, надеваю очки назад. — Поспорили? В каком смысле? Вижу парня совсем рядом, он присел на корточки напротив и смотрит на меня с долей вины и сожаления. Он и правда повзрослел. И не только физически, раньше бы он, наверное, в жизни не признался, что не хотел меня обидеть, а сейчас, вот, уже может. Меняется и становится всё лучше, мне даже представить страшно, какой лебедь вырастет из этого гадкого утёнка, колючего и злого, когда он обретёт уверенность и баланс в своих эмоциях. — Ну, типа, как в том старом чёрно-белом кино про бабей, когда два мужика на шапку поспорили… (Юра имеет ввиду старый советский фильм «Девчата») — видя, что Юри не понимает, о чём речь, мальчишка тяжело вздыхает и говорит:  — В общем, забудь, это точно не про тебя. Суть не в этом в принципе, а в том, что я вам на хрен был не нужен, а теперь вы вдруг захотели со мной чего-то большего. С какой стати? И почему вы оба думаете, что я вам прощу всё то, что было, и захлебнусь розовыми соплями от счастья? И ладно ещё Витя, он самоуверенная задница, думает, что все ему в жопу дуть должны, и мокрый след оставлять за собой, если он улыбнётся. Но ты-то с какого перепугу вздумал в Казанову поиграть? Я нервно сглатываю, не хочу ему этого говорить, но, видимо, нужно, иначе другого шанса может и не быть. — Я давно уже чувствовал к тебе симпатию, просто она была где-то на периферии, а после того, как увидел те фото, осознал, что это и не симпатия вовсе, а любовь. Мне кажется, я любил тебя всегда, просто восхищение Виктором и преданность ему как идеалу затмевала всё для меня и словно одурманивала. Я считал его уникальным и стремился достичь его, словно ускользающий мираж, только поэтому я не смог сразу понять свои чувства к тебе, считая, что это раздражение твоими выходками и ревность к Виктору. Сейчас мне понятно, что ревновал я не Виктора, а тебя, с каждым разом всё больше и больше восхищаясь тобой и твоей несгибаемой волей. Я не мог оторвать глаз от твоих выступлений, следил за твоими новостями в соцсетях, но никогда не давал имени этим чувствам, считая тебя ребёнком. А после тех фотографий… Юра внимательно слушает, не перебивает и кажется, что даже уже не злится. Поэтому я добавляю, стараясь не думать о последствиях этого вопроса: — Я ведь тебе тоже не безразличен, иначе ты бы не катал свою программу для меня… Плисецкий дёргается и упрямо складывает губы в тонкую линию. — Ты чё? Спятил? Какую программу? Чё ты там себе навыдумывал? Парень смотрит хмуро, и радужка его глаз темнеет, напитываясь из глубины бездонного океана, что сокрыт в душе этого невероятного создания. Вроде бы он грубо мне ответил, и я должен был расстроиться, но слегка проступивший на алебастровых скулах румянец и слишком поспешная, злая реакция на мой вопрос заставили меня убедиться в том, что он лжёт. В принципе мне это было и так известно. Мне сказал об этом Виктор после выступления, но я никогда не говорил об этом с Плисецким, как-то случай не подворачивался, и сейчас мне казалось, что я попал в самую цель. Там, за этим вопросом, для Юры скрывалось что-то большее, чем простой дух соперничества, и я, шалея от этой догадки уже не смог совладать со своими чувствами и телом. Миг, и я, опрокинув Юрия на спину, прижимаю его своим телом к паркетному полу и приникаю к раскрытым от неожиданности моего манёвра губам. Пью его удивлённый вздох, слетевший с губ, и углубляю поцелуй, вжимаясь в его тело так отчаянно, надеясь, что у меня ещё будет несколько секунд, чтобы ощутить и запомнить мельчайший изгиб его фигуры, напряжённых и застывших мышц и жара, вспыхнувшей от негодования кожи. Я торопливо завожу его руки за голову, прижимая кисти к полу, в это время внутри, словно неведомый источник тепла и света расползается по телу огненными вспышками и языками пламени. Грудная клетка становится тесной для того, что я ощущаю сейчас, вжимаясь в Плисецкого всем телом и сливаясь с ним в поцелуе. И только секунду или вечность спустя я понимаю, что не чувствую сопротивления. Распахиваю глаза и встречаюсь с искристой бездной безумно горящих глаз Юры. Они широко распахнуты, щёки предательски горят, а грудь ходит ходуном. Он в шоке или состоянии очень близком к этому, меня пронзают паника и страх, я отстраняюсь от него и прижимаю ладонь к губам. — Прости, прости меня, я не знаю, что на меня нашло… Юра… Парень ещё какую-то минуту лежит, не шевелясь, затем молча поднимается, утирает губы тыльной стороной ладони и, пошатываясь идёт в коридор. Я слышу, как он обувается и щёлкает замком входной двери, секунда, и хлопок, звучит, как приговор для меня и все моих надежд. Я только что собственными руками отобрал у себя даже самый призрачный шанс на какую-то взаимность.