7 Фотографий

Думать сейчас тяжело. Тело словно ватное, в груди сердце стучит с такой скоростью, что кажется вот-вот взорвётся, как ручная граната, из которой выдрали чеку, но забыли кинуть в сторону врага. Жаль всё же, что сердце не способно взрываться, потому что я бы с удовольствием выдрал его из своей груди и бросил в той комнате, чтобы человек, некогда дорогой мне и любимый, подавился им, раз уж ему так хотелось его растоптать. Потому что так нельзя, потому что это слишком не по-человечески, слишком жестоко и больно, потому что он уничтожил меня, не сожалея не секунды. Так вот, как ему доставались золотые медали. Никакой жалости, никакой пощады. Враг должен быть повержен. Тактика выжженной земли. После него никто уже не должен был подняться, никто не должен был посягнуть на то, что он желает сделать своим. Никаких шансов на реванш. Он — абсолютный победитель. И никак иначе. Я бреду по вечернему парку в сторону своей квартиры, по крайней мере, мне так кажется. Потому что дорогу я не разбираю из-за льющихся слёз и какого-то плотного тумана в голове. Всё словно растворилось белым маревом боли и отчаянья. И среди этой мглы чёткими образами я вижу только то, что застал в квартире своего бывшего возлюбленного, угодив в расставленный силок жестокого охотника. Переживая и боясь, что случилось что-то плохое, я, даже не переодеваясь с тренировки, в своём спортивном костюме несусь к Виктору, в голове шумит, и я бездумно открываю двери своими ключами, не разуваясь пробегаю прихожую. Ах, мне бы тогда оглядеться и заметить знакомую пару обуви в коридоре и олимпийку на вешалке. Но я не смотрю по сторонам, в гостиной не замечаю почти пустую бутылку виски и два стакана, пропуская и валяющиеся на полу вещи, я иду на тусклую полоску света, сочащуюся из-под дверей спальни. Молясь про себя, чтобы всё было хорошо. Ну, покривить душой мне нельзя, всё действительно оказалось хорошо, да только не у меня. Я распахиваю знакомую дверь, по старой памяти не церемонясь, забыв, что это больше не моя территория, и тут же жалею, что не ослеп или не обратился в соляной столб, как жена Лота, потому что передо мной открываться картина столь же ужасная, сколь и неотразимо прекрасная. В комнате царит полумрак, светятся только настенные бра у изголовья кровати, покрывало и подушки разбросаны вокруг по полу, а на смятых простынях, словно самая изысканная гетера, выгибается Юрий в руках Виктора. Он сидит на коленях Никифорова, разведя ноги в стороны и откинувшись на плечо своего любовника, прижимается к его груди своей спиной. Руки завязаны сзади тёмно-синим галстуком, который я когда-то подарил своему жениху, тонкая шея вытянута до предела, и прекрасная растяжка позволяет парню, прогибаясь в спине, насаживаться на член старшего партнёра под невероятным углом. Мальчишеская бледная грудь покрыта испариной и тяжело вздымается, розовые соски потемнели и напоминают не раскрывшиеся бутоны сакуры. Он весь словно выточен из самой дорогой слоновой кости. Вызывающий ассоциации с эротическими нэцкэ*, дорогим и редким произведением искусства моей родины. Золотые пряди волос налипли на шею и лоб, некоторые тонкими нитями, сверкающими в полутьме, припали к влажно блестящим губам, глянцево мерцающим и похотливо распахнутым в янтарной тьме. На острых скулах я вижу пунцовый румянец, отсвечивающий сквозь алебастр юношеской кожи, и единственное, что от меня скрыто чёрной широкой повязкой из плотного атласа — это изумрудные глаза моего безумия. Юрий хрипло стонет, облизывает губы и двигается плавными глубокими движениями, он, как профессиональная проститутка, подаётся навстречу ласкающим его грудь и живот рукам, сводит коленки вместе, желая увеличить темп движений, и вздрагивает каждый раз, когда рука Виктора касается его сосков или сочащегося смазкой члена. Он гнётся, словно в теле совсем нет костей, извивается и трепещет от каждого прикосновения любовника, который алчно, жадно и до безумия зло вколачивается в горячее тело парня. Виктор держит юношу одной рукой поперёк груди и второй за бедро, оставляя багровые отметины в местах, куда дотягивается его ненасытный рот. Он трахает Плисецкого яростно и с таким отчаяньем, словно в последний раз. Даже понимая, что, возможно, причиняет ему боль, вряд ли он был способен остановиться. Я застываю на пороге не в силах вдохнуть или выдохнуть, сердце словно разрывается на множество частей и падает куда-то вниз. Я хочу отойти, закрыть глаза, потерять сознание, но не могу сдвинуться и на сантиметр. Мой бывший любовник вскидывает голову при моём появлении и, словно хищник, предупреждающе рычит. Его глаза сверкают торжеством победы, похотью и какой-то злой радостью. Он сильнее перехватывает Плисецкого, перемещая руку с груди на шею и заставляет повернуть голову к нему, затем толкается так глубоко, как может, и впивается в губы парня звериным поцелуем. Он властно вгрызается в рот Юры и, не закрывая глаз, смотрит мне в лицо. Внутри всё холодеет, руки мелко вздрагивают, как от сильного мороза. Я вижу, как сведённое сладкой судорогой оргазма тело моего возлюбленного выгибается до хруста в позвонках. А слух до крови режет сладостный стон наслаждения, срывающийся с искусанных Виктором губ. Я вижу, как жемчужная густая жидкость орошает его живот и хлопковые простыни, и как он обессиленно откидывается на плечо старшего фигуриста, еле дыша. Виктор усмехается и проводит языком по его шее, слизывая солоноватую влагу, затем хриплым и чужим голосом спрашивает у него, кусая мочку уха и глядя мне прямо в глаза: — Тебе понравилось, котёнок? — Дааа… Полувздох-полустон на периферии моего сознания, и из моих отнявшихся рук выскальзывает связка ключей, которую я так и держал в руках всё это время. Чувствую горячую влагу на ладони и, опустив взгляд, вижу, что с пальцев на бежевый дорогой кафель квартиры Виктора капает кровь — я не почувствовал, как сжал ключи с такой силой, что они прорвали кожу во многих местах. Объёмные металлические железки звонко брякают о кафель, разносясь странным эхом в послеоргазменной тишине спальни. Плисецкий испуганно дёргается и, вывернув одну руку из галстука, сдергивает повязку с глаз. Виктора перекашивает от ужаса, и он делает резкое движение, пытаясь его остановить, но не успевает — реакция у молодого фигуриста быстрее в несколько раз. И тут я узнал, что ощущали жертвы медузы горгоны, взглянувшие в очи когда-то прекрасной нимфы. Бирюзовые радужки практически затапливает расширившийся зрачок, веки распахиваются в поражённом узнавании, и с искусанных губ срывается болезненный вопль. Юрий дёргается в обнимающих его руках, в эту минуту я словно прихожу, наконец, в себя, и, развернувшись на пятках, бегом устремляюсь в прихожую. Хорошо, что я не разулся и не разделся, хорошо, что не стал звать Виктора по имени, хорошо, что я выносливый и далеко смогу убежать к тому времени, когда разгневанная горгона бросится в погоню, чтобы уничтожить свидетеля своих утех. Я покинул квартиру молниеносно, поэтому уже не услышал звука неслабого удара и сдавленно-задыхающееся: — Ну и мразь же ты, Витя! Не знаю, который час уже брожу по городу, даже не знаю где я. Кажется, что ноги просто несут меня без устали в бесконечную паутину питерских улиц, и мне всё равно, куда они меня заведут. Боль, такая сильная душевная боль, испепеляющая, безумная, ядовитая. Словно кислота, стекающая по внутренним стенкам души, разрушающая все органы и мышцы. Но почему-то не убивающая. А как бы хотелось умереть. Чтобы мир просто мягко померк, и меня, наконец, приняли бесшумные воды забвения и покоя. Сил больше нет, внутри ничего не осталось. Я, дурак, думал, что смогу тягаться с Виктором, смогу завоевать внимание Плисецкого, но, увы, мне только что наглядно продемонстрировали, что моё место — сторона. И сделал это Никифоров в нашей с ним постели, хотя, сейчас я понимаю, что это никогда не было моим, наоборот, это я спал в постели Плисецкого. Он был хозяином до меня, а потом по нелепой случайности, из-за страхов гениального чемпиона в эту постель угодил я. Теперь сказка закончилась, пора вернуть законное место его владельцу и уйти со сцены. Унося в горсти то, что осталось от выжженного сердца и души. Когда я подошёл к своей квартире, было далеко за полночь. К этому моменту я уже понял, что больше не хочу видеть ни Виктора, ни Юрия. Мне нужно собрать вещи и как можно быстрее покинуть эту чёртову страну, принесшую мне столько горя. Вернуться домой, прийти в себя и, возможно, спустя какое-то время выйти снова на лёд. Но больше никогда не выступать. Моё желание кататься умерло вместе с моим кумиром детства, моей мечтой и моей любовью к такому прекрасному и порочному существу с нефритовыми глазами. Если бы я ещё имел хотя бы небольшой шанс быть рядом с ним… Но Виктор этого не позволит, я это чётко осознал, когда увидел почти безумное выражение его глаз во время секса. Он не допустит, чтобы я даже дышал в его сторону, как и кто-либо другой. Подхожу к двери и обнаруживаю, что в спешке не закрыл её, оно и к лучшему, ведь ключи остались в квартире Никифорова. Ручка, щелкая, открывается, и я прохожу в тёмный коридор. Но, не успеваю я дотянуться до выключателя, как моё запястье перехватывает сильная и горячая ладонь. От неожиданности и страха я вскрикиваю и отшатываюсь к двери, но незнакомец быстро толкает створку, и дверь с сухим щелчком закрывается на замок, отрезая пути к отступлению. Я нервно сглатываю и дёргаюсь вперёд, от чего мой захватчик приглушённо шипит и с разворота вдавливает меня в стенку. Я чувствую его тяжёлое дыхание и как дрожат пальцы, сомкнувшиеся на моих запястьях, и вдруг ощущаю, как в меня вжимается тренированное и гибкое тело. Коленка одной ноги проталкивается между моих ног и ощутимо надавливает на пах, влажные губы безапелляционно накрывают мои, и я только приглушённо выдыхаю, силясь понять, что происходит. В голове сумбур и неразбериха. Я резко отталкиваю от себя нападающего и, пользуясь тем, что он падает на пол от неожиданности моего манёвра, бегу в комнату. Там я включаю, наконец, свет и оборачиваюсь к входной двери. Сердце замирает, словно испуганный зверёк: в проёме, ведущем в коридор, стоит Плисецкий. Глаза горят, как два магических изумруда, на щеках выступил румянец, словно у него жар, тонкие брови сведены к переносице, волосы в беспорядке, а олимпийка застёгнута кое-как. Из правого кармана виднеется брелок от моих ключей, и я понимаю, что дверь я закрыть не забывал, просто Юрий воспользовался забытыми мною ключами и оставил дверь незапертой, ожидая моего возвращения, но зачем? — Юрии.о.? Мой голос дрожит, и я не могу закончить вопрос. Дыхания не хватает. Я ничего не могу понять, мне слишком больно и обидно, я всё ещё ощущаю рваную рану на месте, где когда-то было сердце. — Что, не рад меня видеть? Отчего-то зло шипит Юра и делает ко мне плавный и очень хищный шаг. Так пантера крадётся к замершей жертве. — Что ж ты молчишь? А? Уже не хочется меня поцеловать? Обнять? Он надвигается, словно танцующая смерть. И я с трудом сглатываю ком в горле, чтобы вздохнуть. — Что смотришь так испуганно? Как будто я какой-то монстр. Страшно? Я не успеваю ответить, как парень оказывается у меня перед лицом и с силой толкает в грудь. Ноги, уставшие от ходьбы и пережитого напряжения, отказывают мне, и я падаю на пол. Больно приземляясь на пятую точку и упираюсь руками в пол. Очки съезжают на кончик носа, и я едва успеваю вскинуть голову, как Юрий оказывается сидящим на моих коленях, фиксируя моё тело, его пальцы намертво вцепились в мою куртку, и он рывком притягивает меня к самому своему лицу. Я дёргаю руками, пытаясь отцепить его от одежды, и он легко перехватывает моё запястье, сжимая до боли и наклоняясь над моим лицом. Глаза гипнотизируют и пугают, губы закушены от еле сдерживаемой злости, я втягиваю воздух в себя и зажмуриваюсь. Хочет ударить — пусть бьёт. Я не знаю, что происходит и почему он так зол, но если ему нужно, то пускай. Он — вся моя жизнь, если ему станет легче, причинив мне боль, то пусть так и будет. Я бы и смерть принял из его рук, ему стоит только попросить. Но внезапно я слышу болезненный и приглушённый стон, а затем голос Юры шепчет почти в самые губы: — Что, закончилась твоя любовь, Кацудон? Увидел, какая я шлюха? Теперь уже не хочется носить меня на руках, как принцессу? Противно даже прикасаться ко мне, да? После Никифорова уже не нужен стал? Увидел, что он со мной вытворяет, — и больше нет твоей любви, правда? От каждого слова меня словно током бьёт, и я распахиваю глаза, ощущая что-то горячее и влажное на своей щеке. Открывшаяся картина вышибает дух сильнее конской дозы адреналина: Юрий смотрит прямо мне в душу, и из его огромных драгоценных глаз капают крупными бусинками слёзы. Они падают мне на щёки и очки, прожигая до самого основания. А в глазах этого волшебного создания столько боли, столько обиды, столько злости за предательство и обман. Он сдерживает себя из последних сил, но эмоции против воли струятся по щекам тонкими дорожками влаги. Прокушенная губа алеет выступившими капельками крови, дыхание частое и рваное, он едва вздрагивает, держа меня за руки, и я вдруг понимаю, что ещё секунда, и он сорвётся с места и уйдёт, и дверь захлопнется навсегда. Поэтому я подаюсь вперёд, выворачиваю кисти из ослабевших пальцев и целую его вместо ответа. Жарко, сладко, влажно, открыто и безумно нежно. Мне всё равно, что он был с Виктором, мне всё равно, если он меня бросит, мне всё равно, если завтра наступит апокалипсис и мир рухнет в тартар. Если он хочет меня, я не откажу. Моё сердце, моя душа, тело — всё принадлежит только ему. Эта любовь такая всепоглощающая и безмерная, он для меня весь мир, и я готов умереть тысячу раз за одну его улыбку. Никогда я не думал, что бывает столь безмерное чувство, перед которым твои воля, ум и желания — просто пыль. Для меня нет ничего важнее Юрия. Его взгляда, голоса, смеха, запаха — всё это заполнило меня до краёв, и я неспособен сопротивляться. Я отстраняюсь от него и, не дав перевести дух, опрокидываю на пол, запуская руки в волосы и затем фиксируя запястья за головой. Смотрю на него и шепчу, превозмогая боль и кровавое крошево из своего сердца: — Не смей так думать, ты вся моя жизнь, Юрий, я умру, если ты того пожелаешь, и мне не важно, что ты меня не любишь, если я могу заставить тебя улыбнуться, то я готов на всё. Если я тебе нужен даже как игрушка, я согласен. Даже если ты выбрал Виктора, мне это неважно, пока я могу быть рядом. Я не могу без тебя. Секунду он смотрит в глаза ошарашено и поражённо, а затем выдёргивает руки из моего захвата и, резко притягивая к себе за шею, шепчет в самые губы: — Ты идиот, Кацудон! Просто идиот! Сдался мне этот Виктор! Я ему не нужен, то, что он сделал сегодня…. — на миг он прерывается и тяжело вздыхает, собираясь с силами, а затем продолжает. — Это была ошибка, его жестокая и бесчеловечная интрига. Ему надо победить любой ценой, ему нужен не я и не мои чувства, ему нужно выиграть. Понимаешь? Мне сложно перед ним устоять, особенно, когда я выпью, и он этим воспользовался. Он был моим первым. Он приучил меня к своим рукам, я словно голову теряю, когда он меня касается. Но, когда всё заканчивается, на меня накатывает такое омерзение по отношению к себе. Такое чувство использованности. Я не люблю его больше, мне следовало понять это раньше, но я цеплялся за эту иллюзию. Думал, что это обида за то, что он выбрал тебя… Его слова такие взрослые, такие честные, такие болезненно правдивые, он даже не понимает, что ради этого всего я готов пережить любую боль. Он словно исцеляет меня какой-то волшебной силой. — Но ты так злился на меня всегда, особенно после того, как я поцеловал тебя насильно, я думал, ты больше не захочешь со мной даже заговорить. Я легко касаюсь его скулы. Кончиками пальцев отбрасываю прядь волос и вижу, как он отводит взгляд и слегка отворачивает голову: — Блять, я не злился. Мне просто нужно было время обдумать то, что случилось! — Обдумать? Я удивлённо вскидываю брови и поворачиваю к себе его лицо, Юра зло сверкает очами, как рассерженный кот, и выплёвывает: — Ну, знаешь ли, у меня впервые встало от одного поцелуя! Я изумлённо таращусь на него, уже ощущая, что сам начинаю возбуждаться от одной только догадки. — Ты возбудился от моего поцелуя? Возможно, не видь я перед собой сейчас парня, мне и потребовался бы ответ, но вспыхнувшие щёки и отведённый злой взгляд ответили за него, и я, дурея от этого зрелища, впиваюсь в его губы поцелуем. Исследую горячий рот, руками пытаясь избавить Юру от одежды и огладить его тело до последнего миллиметра. Мозг даёт кратковременный сбой и капитулирует перед нахлынувшим чувством нереального счастья. А он глухо стонет, и я, не дожидаясь каких-либо слов, быстро опускаю руку на его пах. Сжимаю сквозь ткань узких джинсов уже твёрдый член и ощущаю, что готов кончить только от этого чувства, чувства взаимного желания. Даже в самом дерзком сне я не мог себе позволить мечтать о том, что Юра захочет меня, что ответит мне взаимностью. Поднимаюсь, нависая над ним, и лихорадочно расстёгиваю пряжку его ремня и сами джинсы. Руки беспорядочно скользят по его торсу и бёдрам, олимпийка уже валяется где-то в стороне, и я, задирая чёрную футболку на груди, припадаю губами к затвердевшим соскам, вырывая сладостные стоны у парня. — О, Боже, Кацудон! Что ты творишь?! Плисецкий выгибается дугой, и я проскальзываю ладонью под его белье, смыкая руку на уже истекающем смазкой члене. Надавливаю большим пальцем на головку и слышу прерывистые всхлипы и стоны. Терпение лопается со звуком взорвавшейся водородной бомбы, и я, сдёргивая с Плисецкого штаны вместе с бельём, припадаю губами к требующему внимания органу. Беру глубоко и сжимаю у основания губами. Расслабляю горло и стараюсь впустить его в себя как можно глубже. Языком мягко скольжу по всей длине, медленно двигаясь вверх и вниз, наслаждаясь сбитым дыханием и громкими стонами своей мечты. Я впервые с такой самозабвенностью отдаюсь этому процессу, выкладываясь по полной и желая сделать для Юрия это незабываемым. Потом надо будет поблагодарить Никифорова за пройденную школу этого умения. Но сейчас всё исчезает, оставляя меня наедине с моим самым сладким сном, с моим божеством, сошедшим для меня с Олимпа или поднявшегося из недр Тартара, моя Эвредика, мой желанный полубог, нимфа и сирена в одном лице. Я готов ублажать тебя вечно, но ощущаю, что твоя выдержка на исходе, поэтому отстраняюсь, слыша, как ты протестующе что-то шипишь и приспуская свои спортивные брюки, рывком поднимаю тебя и усаживаю на колени. У тебя только недавно был секс, так что ты должен быть достаточно растянут. Опять спасибо Вите. Поэтому я не трачу много времени на подготовку, а лишь проверяю пальцами, верна ли моя догадка. И, когда чувствую, что тугое колечко поддаётся довольно легко, заменяю пальцы членом. Юра закусывает губу и опирается на мои плечи руками, задранная на груди футболка открывает вид на мальчишескую грудь и впалый живот, который судорожно напрягается при попытке впустить в себя что-то инородное. Мне хочется, чтобы этот миг длился вечность, поскольку, когда Плисецкий с животным стоном плавно опускается, принимая меня на всю длину, я готов продать душу кому угодно, лишь бы это мгновение не кончалось. Он обнимает меня за шею и, откинув голову назад, делает первое движение, сопровождаемое пошлым хлюпаньем и шлепками. Так горячо, так тесно, жарко, влажно, Господи, это не может быть правдой. Я одной рукой зарываюсь в его волосы на затылке, а вторую кладу на бедро и, подаваясь вперёд в первом толчке, целую его как в последний раз. Сплетаю наши языки и дыхание, ощущая себя так глубоко в нём, как не мог надеяться быть никогда. Толчок, ещё один и ещё. Мозг отключается окончательно, всё плывёт как в тумане, руки сжимают тонкое тело до боли, губы беспорядочно покрывают поцелуями, укусами и засосами всё, до чего способны дотянуться. Я умираю от счастья и блаженства, всё, что я знал до этого о сексе, — ничто, по сравнению с тем, что ощущаешь, занимаясь ним с тем, кого любишь до глубины души. Ещё пара рваных движений, и я срываюсь в бездну эйфории, доведя и своего любовника до финала легкими движениями по его вздрагивающему члену. Мы валимся на пол, и я, как в предсмертной агонии, вцепляюсь в лежащего на мне парня мёртвой хваткой. Я обвиваю его ногами и руками, вдыхая солоноватый аромат его влажной кожи. — Я так безумно люблю тебя, Юра… Шепчу я с горечью и страхом. Мне кажется, что это всё сон. И сейчас он встанет, оденется и уйдёт к Виктору. — Я думаю, что я тебя тоже, Юри… Сердце пропускает удар. И весь мир застывает. — Что ты сказал? В смысле? Правда? Ты уверен? Ты же не шутишь? Ты сейчас по имени меня назвал? — Господи, сколько глупых вопросов, Поросёнок, ты сегодня побил свой личный рекорд в этом виде спорта. Больше не буду звать тебя по имени, это пагубно влияет на твои умственные способности. — Нет, прошу тебя. Назови меня снова по имени, Юра. Я заглядываю ему в глаза, замирая в предвкушении, и он, облизав юрким язычком пересохшие губы, томно шепчет: — Юри… Мне словно огня в кровь плеснули, в голове образовался вакуум, и на душе взорвался миллиард фейерверков, я почувствовал, как возбудился практически за минуту. Плисецкий же хитро улыбается и, сцепив свои тонкие пальчики на моём налившемся члене, шепчет: — Я смотрю, это возымело весьма любопытный эффект? Могу теперь использовать как афродизиак, спэшел фор ю… Поцелуй затыкает его наилучшим образом. И я думаю о том, что, видимо, в этот раз Орфей всё же не обернулся, и Эвредика покинула, наконец, подземный мир.