~•~•~
Его руки оттенка жидкого молока, разлитого на голубизне кухонного кафеля – местами пятнами проглядывала опасная синева обморожения и кровоточащие рубцы, не предвещавшие ничего хорошего. Но длинные бледные пальцы, будто тронутые синдромом Марфана, не прекращали хладной хваткой мертвеца сжимать желтоватые брошюры, иногда протягивая по листу, словно в молитвенном жесте просителя проходящим мимо серым силуэтам, окутанным белеющими хлопьями метели. Тина не знала, зачем искала встречи с этим мальчиком. Он будто был сиреной отчаяния, затягивающей свои песни потерянной в море Порпентине, и разум девушки туманился болезненно режущей глаза слезами дымкой, притягивая Голдштейн к нему. Она защитила его раз, и теперь в голову навязчивой строчкой, как бульварная мелодия на Таймс-Сквер, лезла лишь одна фраза: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Она понимала, что память ему стёрли и что её лицо Криденсу теперь уже ничего не скажет, но на подсознательном уровне Тина хотела ему помочь. Только поэтому она стояла там тогда, переступая с ноги на ногу, зарываясь тёмным носком сапожек в белый холод снега. Он обернулся, всё так же не поднимая головы, и протянул ей одну брошюрку – и то была жалкая картина. Мрак его пушистых волос, насильно расчёсанных по канонам благопристойности, сейчас напоминал спутанное чёрное облако с проглядывающим сквозь него местами небом белеющих снежинок. Губы дрожали, и эта дрожь резонировала по всему телу колышущимися волнами холода. Взгляд из-под бровей, нахмуренных в вечном море страха, и казалось, что у мальчика уже появились жабры, чтобы адаптироваться в этих глухих водах. Пальцы Тины крепко ухватились за листовку, буквально сминая её, делая бесполезной, и в унисон руке сжалось и сердце девушки, холодом на миг останавливая кровоток в венах и сосудах. -Ты будешь горячий шоколад? – Голдштейн и сама удивилась своим словам, хрипло сорвавшимся с исполосованных мелкими ранками губ. Но ещё большему сомнению в правильности своих действий она подвергла себя тогда, когда бледный овал лица Криденса поднялся чётко в фас перед ней, и крепко сжатые в страхе челюсти, распахнутые дисками теней глаза и дрогнувшие руки, едва ли не упустившие тонкий дешёвый пергамент, заставили девушку трепыхнуться, ощутив, как кислород покидает её кровь в доли секунды, чтобы заполнить альвеолы свежей порцией вновь. Порыв ветра играл с её волосами, путаясь в них, проникая под ткань пальто, заставляя Тину поднять воротник повыше, чтобы постараться спасти хотя бы слегка шелушащуюся красноватую кожу щёк. Но холод воздуха обжигает озябшие руки мальчишки, и тот, не выдержав, разжимает длинные пальцы, и брошюры метелью крупных хлопьев разлетаются по улице, разбавляя топот толпы раздражёнными возгласами. Криденс в отчаянии тянется за ними в попытке ухватить хоть одну, и Порпентина поджимает губы, зная, что его может ожидать наказание дома, но волшебство девушка уже не рискнёт использовать. Глаза потемневшей жжёной глины опускаются вниз, к ногам юноши, и Голдштейн видит желтоватый конверт, пропитывающийся разрастающимися сереющими пятнами влаги, и тут же порывается его поднять, когда её руку резко останавливает его ледяная ладонь – и синева пугает не хуже хриплого «Нет», сорвавшегося с его языка, казалось, невольно. Отказ, пропитанный волнением, дрожью и недоверием, что больно колет обидой в висках девушки. И когда она, выловив единственную фразу с угла обмякшей бумаги, выведенную размывшимися фиолетовыми чернилами, хмуро смотрит на Криденса, не доверявшему никому вопреки своему имени, он вырывает из её рук конверт и, будто в смущении краснея – неужто его кожа способна на такой подвиг в морозе разыгравшейся не на шутку зимы? – прячет его во внутренний карман утеплённого пиджака. Но тёмный разум девушки ослепляется белой вспышкой осознания, что вызывает лишь дугу улыбки облегчения и нежности, а глаза теплеют сладким липовым мёдом. «Приходи в церковь завтра» - вот что вычитала она, и задорные лучинки хитрости вспыхнули в сузившихся зрачках, тая в горячем умилении. Юноша был влюблён. -Это твоей девушке? – она несмело указывает пальцем на спрятанное послание, стараясь доверительнее улыбаться, чтобы не спугнуть мальчика, в надежде начать разговор. Бэрбоун сделал глубокий вдох, сопровождённый искрами, казалось, смятения, и выдох дался ему с трудом. Ей было знакомо состояние ступора, когда в голове вместо нужных как тот самый воздух слов лишь нагая пустота, и хочется придумать ответ, а разум отказывает, и ты лишь стоишь, отчаянно размахивая руками в картотеке вакуума. Криденс так и не ответил. Всё, что он смог сделать, так это развернуться на стёртых каблуках своей обуви назад едва уловимым движением и пуститься в спасительное бегство, чуть оттолкнув в сторону недоумевающую Тину, так и оставшуюся там, колеблясь в застывшем морозе воздуха, стоять, удивлённо смотря вслед убегавшему горе-любовнику, удивляясь, какая же пугливая молодёжь пошла в то время.~•~•~
Судорога оцепенения, заставившая его тело сжаться, покрыв кожу колкой волной мурашек, вытолкнула его из глубин самобичевания магниевой вспышкой фотоаппарата, больно резанув белым, постепенно темнеющим пятном, отпечатавшимся на роговице. Дело уже было не в убитых людях – жизнь не одарила его чувством жалости и сочувствия, вылив на него ведро воска жёсткости, горящим теплом – недостаточным для ожога – застывшим сальной коркой. Его самолюбие и самоуверенность колыхались на кончике палочки, грозясь погрязнуть во мраке новых убийств. Пожалуй, это было самое неговорящее. Самое неоригинальное из всех, предоставленных Фанатиком – сопоставив ход мысли с фантазией, ребята из отдела окрестили этого маньяка именно так. На что Грейвс лишь странно кривил губы в подобии улыбки, потирая покрытый жёсткой щетиной подбородок. Ещё одна вспышка заставила Персиваля перевести взгляд на убитого. Пожалуй, никто бы и не подумал, что это дело рук Фанатика, если бы не записка. Мужчина был убит, в буквальном смысле этой фразы, самобытным образом – в грудь ему вбили деревянный кол. Наверное, тяжело было пробить грудную клетку, подумалось Грейвсу, когда, наведя палочку, он осматривал неаккуратную рваную рану, пришедшуюся ровно на верхнюю полую вену, что, конечно, не давало высоко бьющей ярко-алой крови, но река тёмно-вишнёвой вязкой жидкости, лишённой всякого кислорода, до сих пор остатками небольших капель, стекавших по груди, давала помнить о себе. Убийца был неаккуратен, оставляя множественные побагровевшие занозы, стрелами разрывавшие поверхностные капилляры у кожи. Отточенное конусом древко уже покоилось в пакете вещ-доков, когда оперативная группа обнаружила смятый конверт внутри с продавленным кратером посередине, наполнившимся кровью с лопнувшей поверхности уже небьющегося сердца, чьи куски, набухнув, стали фиолетовее гематом и трупных пятен на ногах убитого. -Грейвс, очень любопытная деталь, - путая меж пальцев стальную ручку, произнёс Мориссон, задумчиво проведя языком по нижней губе, зажмурившись от лёгкого привкуса смерти, перекатываемого вином по нёбу. Персиваль кивнул ему, не сводя задумчивого взгляда с конверта, всё так и не решаясь вскрыть его, будто кончиками оголённых нервов, по которым током билось напряжение, чувствовал, знал, что будет внутри. Это был не страх – волнение, от соприкосновения, буквально материального, с чем-то, пропитанным не только чернеющими оттенками крови, а знанием. – Это был главный спонсор Вторых Салемовцев, их сторонник среди верхушек не-магов. Поджав тонкую белеющую нить губ, Грейвс поднял взгляд тёмных омутов, полных водами вполне читаемого удивления. -Маг, безусловно. Или просвещённый, - слова его, быстрым порывом хриплого ветра сорванные сухими листьями с веток мыслей, потонули в хрусте рвущейся плотной бумаги конверта. Но он не успел прочитать. Чуткий слух его словил принесённые колеблющимися волнами недовольные возгласы со стороны, и пириты глаз его вмиг перевели своё внимание на двух крепких авроров, ведущих кого-то под руки. -Уайн…Джеки! Ну же, мы же с вами работали вместе сколько! Грейвс тяжело вздохнул, потирая в успокаивающем его жесте переносицу. Голдштейн. -Тина, - звук её имени, ударившись его голосом о её уши, эхом отскочив обратно, отрезвил недовольную, напуганную положением девушку, тут же прекратившую свои возмущения. -Мистер Грейвс…Я..Я! – она не могла подобрать слов. Глаза её, бывавшие серьёзными в его присутствии, сокрылись дымкой детской наивности и обиды, покрываясь от нахлынувших эмоций плёнкой слёз – каким бы прекрасным аврором ни была Тина, она была в первую очередь девушкой. Тонкие брови, сверкая парой запутавшихся в них снежинок, были сдвинуты в точёной ломаной, смыкаясь морщинкой негодования. Щёки припухли, и Голдштейн начинала уже говорить в нос. Одним немым взмахом руки Грейвс приказал отпустить девушку, обиженно молча сопевшую в поднявшийся воротник пальто, чьи рукава были безнадёжно помяты под крепкой хваткой закалённых вояк. И всего на долю секунды в голове Персиваля яркой вытянутой линией пронеслось негодование, оставив за собой убывающий рассеивающийся след света. Губы её дрожали в ожидании любого наказания, но стеной отчаяния выстраивалась перед ней мысль только о том, что она вновь подвела его, и сердце девушки снова сжалось, пуская отравленный страхом кровоток по сосудам, возвращая в вены заражающий холод отчаяния и досады. -Мисс Голдштейн, - вдруг неожиданно выдал Мориссон, рассеянно проведя по всклоченным светлым волосам широкой ладонью, стараясь разрушить молчание суровостью своего хрустящего горящим деревом голоса, - как вы проб… -Это я её пригласил, - отчеканил Грейвс, не сводя тяжёлого взгляда с девушки, давя на неё неосознанным весом своего мрака, отобразившего в себе серебро её освещённой фигуры. -П-Персиваль? – недоумённо пробормотал старший аврор, чуть не выронив от неожиданности фразы ручку в солёную топлёную грязь улицы. -Вы что-то не расслышали, Мориссон? – груз тени перешёл на мужчину, заставив Тину сделать выдох, разжав рёбра, даруя место болезненно набухающим от воздуха лёгким. -Но…Но мисс Голдштейн же не аврор больше? – неуверенные попытки вразумить главу департамента правопорядка казались жалкими со стороны. -Это не мешает мне использовать её природную сообразительность в раскрытии стоящего на мёртвом месте дела, - последние слова, с жадностью впитываемые едва ли не кожей Тиной, вяло таяли льдом на солнце, когда Грейвс бегло пробежал глазами по записке, и дыхание его сбилось – облака пара дрожащими обрывкам слетали с его бледных сереющих губ. – Приятного вечера, - добавил он, кивнув обоим, растерянно тронув посеребренный инеем времени висок кончиками пальцев, быстрыми шагами направляясь к границе антиаппарационного поля. Порпентина подозрительно нахмурила линию бровей вновь – Персиваль давно отметил эту её черту характера, впитывая в себя штрихи её образа – неосознанно. -Мистер Грейвс! – услышал он вдогонку, ускоряя свой ход. Тина бежала за ним, как это делал и недоумевавший Мориссон. Мужчине осталось сделать пару шагов, но сильный порыв ветра, раздувший в нём пламя гнева, переросшего из растерянности, выбил из одеревеневших рук письмо. Времени, чтобы поднять клочок бумаги, не было. Персиваль аппарировал. Подпрыгнув, Тина выхватила из снопа белоснежных звёзд во мраке окровавленный пергамент, жмурясь от отвращения. Развернув рвущуюся на глазах влажную бумагу, она, стараясь разобрать слова, вчиталась в них. И этого хватило, чтобы глубокий стон пробился из тёмно-багровых глубин её грудной клетки, руша все хрупкие стёкла спокойствия. Бумага в затишье опала на белый снег, красным сверкающим контуром отпечатываясь в блеске холода застывшей воды.~•~•~
В трактире хлопнула, отскрипев свою мелодию, дверь. Громкое хмельное кантри с импровизированной сцены оборвалось, а мутные донышки полупустых бутылок из погребов уже не встречались в звонких поцелуях, ведомые руками пьяниц в стороны. Табак, завёрнутый в упаковочную бумагу из-под сушёной рыбы, сыпался на пол горящими оранжевыми искрами, тушась у влажных мягких досок. Многочисленные глаза, желтоватым лихорадочным отблеском светившиеся на фоне чумазых лиц, были в удивлении обращены на него; желтозубые рты растягивались то в похабных ухмылках, то округлялись до удивленного кольца – как ранее профессионально выдуваемые круги серого, меркнущего в темноте дыма. В кабаке пахло отвратно – как если бы Грейвс случайным образом зашёл в узкую расписанную подворотню меж обветшалых кирпичных домов Нью-Йорка. Запах кислого пива вкупе с мужским потом выдавали химическую реакцию похлеще той, что между серной кислотой и водой, примешивая в итоге рвоту и урину. Но в отличие от нежных авороров-новичков, росших в приличных семьях, Грейвс не в первый раз был в самом последнем по качеству спикизи, мерным шагом выступая в тишине к бармену, постукивая каблуком чистых сапог, обходя все подозрительно выглядящие лужи. Крепкий темнокожий мужчина вздрогнул, когда к нему подошёл Персиваль, сверкнув белизной глаз с двумя янтарными зрачками и золотистым отблеском жёлтых масляных ламп на его иссиня-чёрных зачёсанных назад волосах. Тот самый мистер с татуировкой самого Дьявола на плече, бережно скрываемой слоями одежды. О нём слышали все присутствующие в спикизи, через байки, ходившие из одних грязных уст в другие, надрывавшиеся в хриплом кашле чахотки, обагрившиеся давно кровью – всех присутствующих ждала смерть за тайну, скрытую за слоем пыли архивов МАКУСА и кофейной губной помады госпожи президент. -Здравствуй, Джо, - Персиваль даже не улыбнулся, - мне как обычно. Три рюмки информации, и чтобы края были присыпаны отборными острыми деталями, подожжёнными честностью, и все знали – обмануть приспешника Дьявола не получится. -Зря ты пришёл сюда, тебе тут не рады, - жуткий пьяный выговор работяги, сидящего рядом у стойки. Мужчина сплюнул прямо на пол, притоптав побуревшую от эля слюну носком поношенных ботинок, начав презренно смеяться, не срывая бело-сизого взгляда раскрасневшихся раздражённой слизистой глаз. Грейвс мягко улыбнулся наивности новичка, краем глаза подметив отрицательно махавшего головой бармена, но рабочий и не думал его слушаться, и спирт шептал ему голосом опьянённой сладостью победы смерти, что он там хозяин положения. Раз. Скрипящий смех. Два. Молниеносное движение руки, пальцами нажавшей на затылок пьяницы. Три. По подвалу, разбив вялую горечь воздуха, разнёсся крик, кислыми алыми нитями вмешиваясь в остроту чистого разбитого о лицо мужчины пустого стакана, что всем на миг показалось, словно они слышали треск рвущейся десны и звонкий перелив выпавших зубов. Персиваль лишь в отвращении отнял руку от повалившегося на грязный замызганный пол тела, издававшего стоны. -Тебе бы лучше помолчать, приятель, - с лёгкой усмешкой на губах произнёс аврор, удобнее усаживаясь на хлипкой табуретке. – Рискнёшь захлебнуться кровью. И, чтобы выказать некоторую долю выдуманного сочувствия, ногой подтолкнул скорчившегося рабочего, опытным взглядом подметив его больную руку, специально надавив кончиком туфли на только начавшую срастаться кость – и лёгкий щелчок, едва ощутимый, оповестил его о вернувшемся переломе, и новый крик, студивший кровь заядлых посетителей спикизи, музыкой взбудоражил его. В трактире повисло импульсами бьющее по ушам молчание, сорвавшееся с оков власти опустившимся на стойку стаканом виски. Грейвс, благодарно улыбнувшись, поднял бокал со словами «Ваше здоровье, господа» и выпил до дна. Его до самых костей своим ядом пропитывал гнев, прожигая чернильные шрамы на плече, заставляя сжимать от боли глаза, но довольная улыбка не сходила с его глаз, пробиваясь к губам хрипом мук лежащего на полу. Никто не шёл ему на помощь. -Так вот, Джо, - Персиваль обернулся, бросая ироничный потемневший взор на сжавшегося бармена. – Представляешь, это, - он стаканом указал на захлебывавшегося кровью, старавшегося выплюнуть осколки режущего ещё больше стекла мужчину, - будет моё первое убийство за эти пару месяцев. Ах, как же я соскучился по этой сладкой неге удовольствия, бьющей теплом по моим венам! -На твоём месте я бы давно вскрыл их, Грейвс, - довольно резко выдал темнокожий мужчина за стойкой, чем вызвал добродушно-натянутый смех аврора. -Ты не поверишь, - Персиваль, казалось, забыл, зачем пришёл. Он ленивым движением, хаотично прерывавшимся энергией предвкушения, закатал рукав левой руки, открывая исполосованные розовеющими полосками шрамов запястья. – Не помогло. Живучий я! Никто не произносил вслух, но на устах застыли в мраморных статуях ангелов слова молитвы, призванные изгнать Дьявола. -Не будем уходить от темы, - продолжил мужчина, пригубив ещё подлитого горящего алкоголя. – Джо, скажи мне на милость, кто из этих ребят, - он приветственным жестом обвёл всех присутствующих, невольно сжавшихся от холода его стального взора, - крадёт трупы из адского списка? -Персиваль, - на выдохе произнёс бармен, дрожащими веками прикрывая глаза, - никто из моих ребят не занимается убийствами. -Лжёшь! – голос Грейвса будто размножился на отдельные звенящие составляющие, перевалом грома треснувшие в ушах всех отрезвлённых страхом пьяниц. Плечо горело огнём, а к горлу подступал чёрный свинец крови. -Грейвс, никто в здравом уме не покусится на его жертв, - стараясь как можно спокойнее, произнёс Джо, тяжело оперившись о шершавое дерево стойки. Воронье крыло волос Персиваля растрепалось, обнажив отдельные перья локонов тьмы, струйками драконьей крови опадая на раскрасневшееся от ярости лицо мужчины. Но улыбка крестного отца мрака, появившаяся быстрее ожидаемой в грозу молнии, заставила поперхнуться бармена, задохнувшись облаком слепящего холодом воздуха. -Ты мне всегда нравился, Джо. Но люди приходят, уходят, умирают – в общем, штука не вечная, эти знакомства. -Ты что задумал, Грейвс? – паника сорвала все маски с лица темнокожего бармена, когда он в отчаянии замахал руками, стараясь опередить щелчок пальцев аврора. И весь подвал, подгоняемый парами алкоголя, полыхнул оранжевыми лентами пламени, пожирающего тела запертых в ловушке Дьявола людей, и эхом в этом отсутствии жизни отразился призрачный бархат смеха Персиваля, трансгрессировавшего из проклятого навеки места.